Затерянное прошлое.

У Саске-подростка были сильные и тренированные ноги — неудивительно, ведь большая часть занятий посвящалась тайдзюцу, и ногам уделялось особое внимание. Будущим чуунинам перед финальными боями приходилось учиться быстро. Минимум снисходительности, максимум отдачи. Побочным эффектом этого становились разбитые потёртые коленки, багровые и лиловые синяки на бёдрах и длинные царапины на икрах. Саске обрабатывал их дезинфицирующими присыпками и заклеивал пластырями. Но эти травмы были не самым страшным последствием тренировок.Саске был амбициозен и жаден и редко выдерживал положенные при начальных этапах обучения чидори передышки. Руки, обожженные техникой, приходилось смазывать вонючими мазями и туго бинтовать. Какаши это беспокоило. У Саске были красивые руки — худые, но сильные, с сухими гладкими мышцами, но он словно разучился ценить то, что есть и давно перестал придавать значение простым, но от того не менее важным вещам. Таким, как целостность тела, а следом — и сознания. Склонность не слушаться учителя усугубляла положение дел. Учёба — учёбой, но жёсткость не должна становиться бессмысленной жестокостью, и по отношению к себе тоже. Какаши не хотел, чтобы Саске был изуродован. Он знал, что тот сильный, но не любил, когда кто-то переоценивал свои силы. Поэтому всегда ставил задачи предельно ясные и максимально посильные. Ведь сила — это контроль и ответственность. В первую очередь за себя. Саске пожимал плечами, считая, что главное — достичь цели. Поднимался, коротко кивнув в знак благодарности за помощь, и шёл дальше тренироваться. Какаши изредка смотрел ему вслед. Пытался разгадать, но смотрел вглубь себя, а не одинокого мальчишки. Искал ответы, путая свои невысказанные вопросы и надежды с чужими. Какаши считал, что у Саске просто нет пигмента, а детские черты во внешности сотрут время и миссии. Он давал бы ученику больше свободного времени, именно на себя, а не на тренировки, чтобы тот не зацикливался на силе, но Саске это было не нужно. Со всей отчётливостью понимая, к чему идёт дело, Какаши старался не акцентировать на этом внимания. По сути, пройдя тот же путь, он считал, что сейчас Саске надо просто помогать и обучать. А вытащить его из абсолютной тьмы он успеет. Какаши ведь вытащили. Разве нет? По вечерам, когда совсем темнело и становилось зябко, они сидели у костра. Какаши читал книжку, Саске, привалившись к его плечу, дремал или делал вид. Тогда Какаши и разглядывал ресницы, отбрасывающие призрачные тени в беспокойном свете костра, наметившуюся в уголке рта мрачную, саднящую чувством неизбежности складку. Хотелось провести пальцами по губам, стереть тяжесть горечи, заставив их улыбаться легко-легко. Когда он сам научился вновь улыбаться? А научился ли? Прикасался пальцем к тёплой, трогательно-беззащитной впадинке за ухом — сам не ведал, зачем. Саске лениво отбрасывал его руку. Какаши нравилось, что тот не задавал лишних вопросов. Как нравилась запрятанная где-то глубоко, но изредка проглядывающая в Саске детская непосредственность. Какаши любил сидеть с ним по вечерам. Потому что их молчание было диалогом.Только зачастую на месте собеседника Какаши виделся не Саске. Может, и Саске видел кого-то другого? Какаши считал, что он не хочет этого знать... *** Какаши проснулся от тревожного, но не сулящего угрозу ощущения присутствия — как будто кто-то стоял за дверью и упорно ждал, когда впустят. Открыл глаза. Саске сидел на корточках рядом, глядя сверху вниз немигающим взглядом. Белое утреннее небо расправляло свои крылья за его плечами. Было тихо. Лишь отчётливо слышалось мерное дыхание Саске. Серьёзный взгляд. Губы сжаты. — Покажи. Таким голосом можно было дробить камни в горах. Но в приказном тоне чувствовалось напряжение, сродни тому, которое ощущаешь, когда знаешь, что будет больно. Какаши молча сдвинул протектор, обнажая для чужого взгляда свои хорошо упакованные, зашитые под радужку воспоминания. Застарелый розоватый шрам будто ещё хранил запах чужой крови. Через этот шрам можно было попасть в самые затаённые уголки души, туда, где скопились его тьма и боль. Чёрные запятые в вишнёвом круге стали для него клеймом, имя которому «одиночество». — Понятно, — ответил на немой вопрос Саске, последний из клана Учих, с такой злой потерянностью в глазах, словно так ничего и не узнал. Чего-то важного... Какаши остро чуял такие моменты, но с трудом расшифровывал эти послания. Они оставляли привкус холодной крови на губах, как и подарок, оставленный ему Обито. Какаши показалось, что шрам на лице вот-вот разойдётся и польётся кровь. Чужая и старая... — Тебе не идёт, — так и не дождавшись ответа, произнёс, как приговор, Саске и сдвинул холодную железную пластину на место, спрятав чужой колодец души. Какаши поймал на излёте его запястье, соскользнув ладонью на тонкие мальчишеские пальцы. — Береги свои глаза, — произнес он, желая сказать совершенно другое. Саске нахмурился, фыркнул. Высвободил руку, поднялся и ушел. Не понимает, горько усмехнулся про себя Какаши. Спрятал на животе под курткой свою кисть, к которой прикасалась другая рука — рука человека, осмелившегося заглянуть в лицо чужой тьме. Он почувствовал себя не столь одиноким, сумев получить ощущение тепла этого по сути ещё ребёнка. Такого, каким когда-то был и он. Терзающимся прошлым, закрывшимся от мира, жившим одним чувством. Одиноким и не умеющим любить, потому что отобрали самое родное. Прошлое было не исправить, смерти — не отменить. Какаши хотел, чтобы Саске стал сильным, но не повторял его ошибок. Он как никто понимал Саске, оттого и взялся учить технике, оттого и надеялся, что сможет дать ему не только её... *** Тихая ночь, одевшись в непроглядную замшевую тьму, баюкала землю. Звуки глохли за границей света, очерченной жарким, трескучим костром. Саске сидел напротив, расслабленный, немного уставший. Повзрослевший. В непроницаемых глазах отражались языки пламени, словно внутри молодого шиноби горел маленький живой катон. Не было больше худого и нескладного детского тела, острых плеч, тонких рук. Только кожа всё такая же белая и чёлка — словно текучая чёрная тушь. — Ещё хоть что-нибудь видишь, Саске-кун? — Вижу. — Хорошо. Какаши подбросил ветку в огонь. — Говорил ведь — береги свои глаза? Саске помолчал. — Нет, не говорил. «Вот так вот, Какаши. На что ты надеялся, старый дурак? Не помнит. Действительно, зачем?» Сердце ухнуло в живот. Но выражение лица оставалось маской, потому что даже если проиграл, не стоит этого показывать. — Мстить пришёл? Какаши знал, что еще может быть полезен своему ученику, как учитель... Уйдя за силой, Саске научился многому, но не всему, что нужно знать, чтобы стать настоящим шиноби, а не просто «мстителем». Но Саске вырос, ему уже был не нужен... просто не нужен. — Я пришёл забрать своё. То, что не успел тогда. Какаши непроизвольно коснулся пальцами знака на протекторе. — Забрать? — Да. — Ну что ж... Отчего не согласиться? Копирующий ниндзя Хатаке Какаши сейчас чувствовал себя достаточно старым. Не стариком, а просто старым — отжившим своё, человеком из времени, которое ушло. Поднявшийся на ноги Саске неторопливо приближался. Сильный, тянутый и тяжёлый одновременно. Какаши невольно залюбовался им... Умирать или нет сейчас, вопрос не стоял — на душе было слишком спокойно. Слишком — для живого и желающего жить. Саске навис над ним, вытаскивая из-за пояса ножны, и... присел рядом, кладя меч по правую руку. Какаши недоуменно смотрел на бывшего ученика. А тот привалился к его плечу, ерзая и поудобнее устраиваясь. Закрыл глаза, склонив голову так, что было совсем легко добраться до укромного местечка за ухом. Какаши замер. — Нафига мне твой шаринган, Какаши? — чуть насмешливо, громко и нарочито грубо озвучил Саске. — Я не твоё кривое отражение в выдуманном зеркале. «Вырос... действительно вырос. Не похожи больше... хорошо?Ресницы только те же. А запястья, спрятанные в наручи, всё такие же ломкие?» Саске недовольно глянул на Какаши. — А ты всё так же боишься. — И потянулся к лицу — его пальцы сжались на протекторе, стягивая бандану со лба на шею. Какаши молчал. Ждал. Запрещал себе что-то думать и чувствовать. — Это нечестно, сенсей, — низкий, глубокий голос Саске дрогнул, в глазах появилась обида. Шершавая детская обида, обвиняющая, непримиримая. На Какаши смотрел тринадцатилетний недовольный ребёнок, в потемневших глазах которого плескалось нетерпеливое ожидание. Словно он, Какаши, долгое время обещал показать ему удивительную технику, а обещание так и не сдержал. — Я... — губы Саске раскрылись и замерли — Какаши накрыл его глаза ладонью. Ресницы мазнули кожу.. Не было у Какаши для Саске чудесных техник. И откровений никаких не было. Лишь он сам, Хатаке Какаши, совершенно не похожий на Учиха Саске. И такой же одинокий. Какаши убрал руку. Шрам, обнажённый прихотью этого мальчишки — или уже мужчины? — больше не болел. Отступало ощущение собственной чуждости наставшим временам и неуместности в мире. Какаши внезапно стало ясно, что было нужно Саске несколько лет назад, когда он присел рядом с ним и стянул с лица протектор. Как сегодня. Старая обида, да?.. Саске знакомым жестом сбросил его руку. Какаши улыбнулся. — Ночь длинная, Саске. А жизнь ещё длиннее... если ты этого действительно захочешь. Может быть, и ему стоит ещё пожить?