Несвобода

Стык окончания зимы, когда самая серость. Прохожие прячут носы, шмыгают ими, и с темными мыслями — по подземкам, как муравьи. Я хуже… тот тривиальный парень, которого бросили. Так делают яркие женщины, зевая поутру, согревают руки о кружку и смотрят на тебя с вполне определенной скукой — тривиальный и скучный, никакой… Складывают губки в «оревуар» и не хлопают дверцей. Так делают яркие женщины, без упреков и без скандалов — перешагивают. Их не за что удержать, им нечего предложить. Рюкзак в багажнике. Зачем мне рюкзак, чтобы уйти? Стоило бы — налегке? Еду к набережной Виктории, к зданию Нового Скотленд-Ярда. Пожать пару-тройку рук, хмыкнуть: «спасибо», грубовато и сдержано. Никто не умеет прощаться правильно, а они — коллеги, целая жизнь, целый город, целый… Покидаю машину — холодно. Поднимаю голову — мрачно. За что мы, обычные парни, так привязаны к этому городу? Чем он звучит настолько, чтобы… Врасти вековым деревом? Не помня ни о чем нестись, не любить живых, склоняться, почесывая руки, предвкушая, над тем, что когда-то имело красоту и пол, а теперь — труп для экспериментов, для того момента восторга, когда выяснено кто, когда и зачем. Зачем нам это — забывать про живых и думать о мертвых? Мы сумасшедшие, азартные, интриганы, мальчики, застрявшие навечно в детективном жанре, как будто там все ответы на смыслы о существовании… Мы хотим возмездия для зла? Я — нет. Толкаю знакомую дверь, за ней шагаю во вторую, раздвижную — как круто, что идет новый век… Мне говорят «привет», пожимают руки. Сообщаю об уходе. Пару секунд молчания. «Да, ладно, вам! Вы думали, что я врос в этот чертов Лондон? Только сраная ищейка, и не могу ничего больше?!». Секунды заканчиваются недоумением: «Ну как знаешь, парень! Даже если ты нас хочешь бросить, мы все равно в тебе останемся», — говорят они взглядами и растворяются, когда появляется новый труп. Как всегда! Чего я ждал, что будет прощание с шампанским, цветами, оркестром, как спускали на воду века назад помпезные корабли? Я обычный парень. Вы знаете таких сотни, высоких, нескладных. Такие парни, как я, ни черта не умеют, ни на что не годятся, кроме как… Им нечего предложить для красивой женщины, все на бегу, между одним делом и другим, туда-сюда, в спешке. Мы не считаем нужным открывать двери перед ними в рестораны, заказывать музыку для них и составлять пары в медленных танцах. Мы могли бы, но… Бежим. А потом… когда у нее перевесит короткое удовольствие от отрывочных встреч и найдется кто-то стоящий. Они уходят. Они не хлопают дверью. На парковке меня догоняют. Такие шаги всегда узнаются — племенные лошади. В их ботинках вбиты маленькие золотые гвоздики. Сэры из специальных служб с зонтиками и чемоданчиками. — У меня к тебе просьба! — говорит властный тон, чтобы я обернулся. Ну, конечно, кто бы сомневался? — Забрать багаж, — договаривает сэр с зонтиком и чемоданчиком Открываю багажник. — Тебя будут ждать около «Монумента» (1) Вздыхаю, поворачиваюсь. Смотрим друг на друга, как по-приятельски. Наверно, надо обняться на прощание? Сколько всего вместе… — Последняя просьба, — говорит сэр. — Почему не приказ? — усмехаюсь Протягивает руку. Пожимаю ее. — Ты свободен, — завершает сильное мужское рукопожатие сэр, — Я тоже когда-нибудь… Этот Лондон и все Соединенное Королевство пошлю в… Стискивает меня в объятиях. Какая честь. Да ладно, я сам рад. Похлопал его по плечу. Он кивает головой, наверное, будет скучать. Усмехаюсь от этой мысли. — Что будешь делать? — Куплю велосипед. И каску. И фляжку. Буду учиться крутить педали. Без какого плана, куда глаза глядят. — От «Монумента». Доставишь до Дувра. По моим данным, ты туда направляешься. Киваю. Надеюсь на то, что это не будет что-то взрывоопасное. У «Монумента» хрупкая женщина в черной толстовке. Мэм, не холодно ли вам? Чертовски дует, а вы тут… Идет за мной своими короткими ножками. Садится в машину на пассажирское. Смотрю на нее в упор — бледная, черты лица заостренные, губы почти бескровные. Замерзла. Включаю тепло на полное. Расправляюсь с собственной верхней одеждой, кидая ее на задний ряд сидений. Возвращаюсь за руль. Уже греет руки. — Ровно два часа в пути, — сообщаю ей, смотря на навигатор. Кивает. Едем по городу, она смотрит на него с такой же жадностью, как я. Тоже хочет запомнить? Эту серость последних дней зимы? Будет скучать? О чем? Я буду, я так буду скучать, знали бы вы, мэм, но ни вам, ни себе не сознаюсь до какой степени. Сердце сжимается. Вдавливаю газ. Скоро-скоро будет лучше. Тепло уже зашло в салон. Мэм поджимает губы. — Международная преступница, — говорит она. Рассматриваю ее — ничего особенного, уставшая, бледная, перешагнула тридцать, сорока не достигла. Никакой косметики и того, чем заморачиваются многие женщины, чтобы вгрызаться в мужские сердца и водить там своими пальчиками, выдавливая суть и кровь. Международная преступница не выглядит чем-то жестоким, наоборот. — Проститутка, — продолжает. — Бывшая или настоящая? Секунда улыбки на ее лице. Вашим голубым глазам, мэм, идет улыбка. — В Амстердам? Зарегистрируйтесь и будете торговать с чеками и накладными. Отвечать перед законом за качество? Улыбка уходит. Моя шутка неуместна. Я должен извиниться? Сама начала диалог, я поддержал! Ждете извинений, мэм? Выезжаю на развязку, сосредотачиваюсь, чтобы не проскочить поворот. — Мужчины часто считают, что красивая женщина… Красивая может быть, мэм, но вы… Обычная. Хрупкая. Бледная. Обиженная? Испуганная? Какая? — Если добавляет в свою жизнь что-то противоположное скуке, повелевает такими, как вы — примитивными и имеет собственный расчет… — У меня было дело в котором одна травмированная жизнью женщина пустилась во все тяжкие, и в одной из кроватей ее зарезали. Кровавое было дело. Вы из таких? — Я жива. — Значит, умнее? Усмехается. Прибавляю скорость. Мэм, у меня ведь тоже драма, у меня… Так непросто. Город и жизнь сменить — это вам не дождаться конца зимы, это не открыть зонт от слез-крови из разбитого сердца. Нет таких зонтов, мэм. — Если не в Амстердам, то… Куда, мэм? Пожимает плечами. — Штаты? К свободе? — Если бы… если бы она была, сэр, — звучит искренне, глаза светятся. Улыбаются. Она сейчас разомкнет губы и в чем-то признается мне? Чем-то таком сокровенном? Как женщина, которая не разочарована сексом после секса. Вдохновлена, наполнена, расслаблена, водит руками по груди, слышит мирное сердцебиение в приливе нежности в унисон… Отворачивается. Лондон давно позади в зеркале заднего вида только серость. Багаж устраивается поудобнее на сидении, расправляет волосы по плечами, доставая их из-под толстовки. На панели находит радиоволну. Хотите новости? — усмехаюсь — Как хотите. Не препятствую ей. У меня есть приятель. Играет в Альберт-холле. Один из музыкантов в оркестре. Какая-то по счету скрипка, не для главной роли. Он также считает, как эта женщина, что свободы нет. У него собака, жена, пара сыновей, которые любят бродить перед украшенной елью на Трафальгарской, в ужасной толпе. Праздника через край в такой несвободе, до периодической тошноты. Вы это подразумевали под несвободой, мадам Проститутка из Лондона? Этого хотите? Такой скуки? Или что-то другое? Метафорическая несвобода или несвобода для международной преступницы? — Что вы имели ввиду, когда говорили, что свободы нет? — Не люблю наручники на запястьях. Смотрю на нее. Изучаю ее руки. Какие, мэм, наручники? Вы можете сбежать от меня в любую секунду, как раз на заправке перехвачу кофе. — Я не конвой для преступницы, мэм. — Вы обычная ищейка, работающая с другими такими же с набережной Виктории, — усмехается. Киваю. — Вас женщина бросила, — звучит ехидно и даже самодовольно, — Вот сучка?! — Да. — Будете мстить? Качаю головой. — Названивать с нетрезвой головы по пятницам? Качаю головой. — Будете страдать, как сейчас? Вы похожи на псину, которую выгнали из дома. — Вы тоже, мэм. Только вас подобрали и везут в Дувр. — Мечтала, чтобы мне подарили зАмок, а получила наручники. Merde! (2) Останавливаюсь на заправке. Беру себе кофе и отхожу от стойки. Мэм платит за себя наличностью и фыркает. Ждали от ищейки, что оплачу? Новостная лента в телевизоре — оцепленная железнодорожная станция. Спины полицейских. Мэм поднимает голову к телевизору. Выводят мужчину в наручниках. — Опять насильник, — говорит продавец в форме, смыкает брови, — наразвели! Скотленд-Ярд только налоги жрет! Мэм переглядывается со мной, и мы вместе выходим. Хлопает дверцей. Пристегивается. Отпивает кофе. Опускает стекло. Нагло. Без спросу прикуривает сигарету. — Мужчина с экрана мой несостоявшийся любовник, — говорит она, — Любит меня до смерти. — Несостоявшийся? — Я в наручниках, — выпускает дым, делает глоток кофе. Дорога летит вперед, — успели спасти людей в поезде и горстку моих платьев от «Ив Сен-Лорана». Дорогой и кровавый был бы фейерверк, — вздыхает. У международной преступницы чувство юмора, как у ищейки. Мне это нравится. Улыбаюсь. — Вы в этой машине, чтобы не быть в поезде, — констатирую. Выключаю новости, перевожу в режим тишины, — Вам бы поблагодарить специальную службу. В Дувре такая же серость, как в Лондоне. Туристы уже заняли столики. Мэм присаживается напротив меня. Мы едим пиццу. Она водит трубочкой в стакане апельсинового сока. Если бы она была в том «Ив Сен-Лоране», помаде, была бы роковой женщиной, а так… И так роковая. Какие у вас увлекательные голубые глаза, утопляющие, мэм… Оставляет пустой стакан с желтой трубочкой в нем на столе. За окнами замок, который французы не взяли. Через пролив — порт Кале. Ежится в толстовке. Ветрено. Мрачно. В ней есть красота и острый ум, а там, где он присутствует, живет жестокость… Хлопает дверцей машины, уходя к ней первой. Закатываю рукава на своей черной рубашке, бегу следом. Последние пять минут перед тем, как сдать багаж. Выруливаю на вертолетную площадку. Выходим. Накидываю свое пальто на плечи. — Паром был бы романтичнее, — улыбается мне, — мне больше не нужно бояться смерти… — А жизни? Ирэн, ты не боишься жизни?! Лопасти вертолета усиливают ветер. Он играет ее волосами. Того и гляди сдует мое пальто с плеч. Она ждет еще пару секунд. Ей нужна победа, признание, аплодисменты. Садится на задний ряд сидений. Я вскакиваю следом. Ждешь победы — получи! — Я тоже в наручниках, — вытягиваю свои руки вперед, показывая ей. — Пожалеешь! Накрываю ее плечо своим пальто и прижимаю тело к себе. — И ты пожалеешь, Ирэн! — констатирую. Кивает, прижимается крепче. Слышит, что сердце бьется в унисон? И скрипку слышит? — Je m’en fous! (3) Несвободу не выбирают по своей воле! Ее выбирают, когда невозможно жить без своей несвободы. — Мы такие тривиальные, Ирэн. — Она водит носом по моему подбородку, приятно, даже щекотно, забираю ее руку в свою. — Какие мы… — Тривиальные в желаниях и чувствах Под нами утесы и меловые скалы Дувра. Чей-то чужой замок остается на земле. Какое счастье — держать в руках свой. Какое счастье… (1)The Monument — популярный памятник и смотровая площадка в Лондоне (2) дерьмо! (фр.) (3) мне наплевать (фр.)