виноградные кости

сегодня, девятнадцатилетний хван хёнджин, отчислился с художественного факультета. и умер. душевно или физически. книжно или художественно. осознанно или не совсем. просто умер. оставив после себя груды запылившихся незаконченных рисунков, покоившихся под старым матрасом, за кроватью, в шкафах. под землёй. оставив после себя кучи окровавленных салфеток, рваных бинтов, пустых блистеров от таблеток и банок виноградного милкиса, наполненных до предела окурками дешёвых сигарет с ментолом. в холодной комнате стоял запах сигарет и красок, пролитых на пол. хёнджин сидел на кровати, прижав худощавые ноги к себе. на языке крутился терпкий вкус виноградных костей. «изабелла подорожала нынче», — подумал он и закинул в рот ягоду. мышцы рук и ног больно тянуло от нескончаемых тренировок. он отдавался танцу каждый день в старой студии своего покойного отца и часто жил там, боясь возвращаться домой. в танце он забывался. это был его своеобразный способ выплеснуть всю боль, которая день за днём его губит, подобно тяжёлым наркотическим веществам, пускаемых по венам через острые иглы. нет, физическая боль его никогда не пугала. она заглушала душевную, что копилась с самого детства. детства, которого не пожелаешь ни одному ребёнку на свете. детства в ледяной подсобке магазина тётушки на углу улицы. детства с плевками в школьный поднос с едой. детства в одиночестве. его отец умер, когда ему было двенадцать. их жизнь и до этого была не лучшей, но отец был лучшим. лучшим, в глазах своего маленького талантливого сына. именно отец помог раскрыть его таланты, отведя в художественную школу. ему это безусловно нравилось, но он горел другим. отец всегда брал его с собой в места, где он выступал. он был превосходным танцором и жил этим. времена, правда, были не лучшими, поэтому денег с этого имелось не так много. видя горящие глаза сына, отец решил научить его своему любимому делу и у него это получилось. спустя год были видны превосходные результаты. они действительно восхищались друг другом, но только хвану всегда завидовали, а потому и ненавидели. всю жизнь. острой колью вспоминается тот день, когда отец больше не пришёл на студию. его сердце перестало биться прямо на уличной сцене. так неожиданно, словно это было не правдой, а глупой шуткой. но смерть не шутит. она придёт из ниоткуда и заберёт дорогого тебе человека в никуда. от этого никуда не денешься. хвану пришлось незаконно зарабатывать деньги в магазине тётушки и скрываться от проверок. он очень благодарен ей за эту возможность, ведь только благодаря ей он смог хоть как-то оплачивать студию и по копейке откладывать на учёбу. учёбу, от которой сегодня он отказался. и умер. тепловентилятор рядом с кроватью еле работал. в комнате стоял ужасный холод, словно тут была вечная зима. хван то и дело направлял взгляд на старые настенные часы, каждые пять минут проверяя время. проглотив разжёванные косточки, он закусил зубами неизвестно какую по счёту табачную скрутку за этот вечер. он прикурил ментоловую сигарету, чиркнув спичкой, и выкинул её в пустую тарелку из-под винограда. докуренные бычки всегда тушились о фарфоровую кожу. входная дверь хлопнула, и в квартиру зашёл он. — хёнджин, я дома! ох, сегодня так холодно… беловолосый веснушчатый парень зашёл в комнату, словно впуская вместе с собой сотни солнечных лучей. такой тёплый. увидев своего парня, свернувшегося клубочком на кровати, феликс грустно выдохнул. — совсем мёрзнешь… сделать горячий чай? — спросил он, нежно поглаживая угольные волосы. хёнджин лишь согласно кивнул и уткнулся холодным носом обратно в мягкую подушку. горячий байховый чай согревал. родной человек рядом тоже. даже больше чая. хван рассматривал нежные черты лица напротив. вновь и вновь пересчитывал родинки и веснушки. обводил взглядом контур алых пухлых губ. тонул в глазах-океанах. почему именно он разливается в глазах таким большим спектром оттенков? — ты чего? — спросил ликс, смущённо отводя взгляд. — прости меня, солнце… ли взял его руку в свою. хван вздрогнул. и правда тёплый. — ты снова много курил, да? хван виновато вздохнул и меланхолично опустил тёмный взгляд. — ну же, иди сюда… феликс отставил быстро опустевшую, чуть треснувшую кружку. он прильнул к хвану всем телом, скрепил руки за его спиной и уткнулся в холодную шею, согревая горячим дыханием. пальцы его пробегались по выпирающему позвоночнику, слегка ударяя приятным током, словно электрофорез. прикасался к больным местам, гладил, лечил. залазил в душу, обволакивал её теплом, согревал, лечил. каждое его прикосновение было самым родным и приятным на свете. как же не хочется отпускать. — почему ты отчислился..? феликс чуть отстранился, но не отпустил. посмотрел в глаза. — что же мне там делать? я не хочу оставаться там, где нет тебя… его губы дрогнули. как же страшно. — но ты столько копил на эту учёбу, хёнджин… — мне плевать! я хочу быть чаще с тобой, феликс… каждую свободную секунду, понимаешь? — я понимаю, малыш, понимаю… время перевалило за полночь. они легли в кровать, укрывшись тёплым одеялом и друг другом. — где ты был сегодня? — спросил хван, уткнувшись в грудь парня. — я навещал маму. — и… как она? — с ней всё в порядке, но… она сказала, что очень ждёт тебя в гости, ей… немного одиноко сейчас. хёнджин прильнул ближе к сердцу ли, стараясь услышать тихий механизм. а слышалось лишь пение. такое спокойное. хван таял в нём. каждую ночь, слушая его пение перед сном, он спокойно засыпал. лишь бы оно никогда не исчезало. и он. — спи, малыш… — мне страшно, феликс… — не бойся ничего, я всегда рядом. — я люблю тебя. промолвил он и уснул. утонул в нём и уснул. утонул в глазах-океанах. утонул в тёплых объятиях. лишь бы это никогда не исчезало. и он. утро наступило слишком быстро. часы показывали восемь утра, а феликса рядом уже не было. исчез. минхо ворвался в открытую входную дверь квартиры. хван никогда её не закрывал, всегда надеясь, что когда-нибудь он и вправду придёт к нему вновь. не грёзами, не галлюцинацией. по-настоящему. но только мёртвые не ходят. они исчезают неизвестно куда, оставляя после себя лишь воспоминания. может, они где-то в космосе, становятся сияющими звёздами в тысячах световых лет от живых людей. или оказываются в морской бездне, такой же бесконечной и могущественной как космос. такой неизведанной. далёкой. он больше не вернётся. — хёнджин, скорее вставай! ты разве забыл, что у нас сегодня важное выступление? минхо тут же начал носиться по всей квартире, собирая в мусорный пакет кучи пустых банок виноградного милкиса, наполненных до предела окурками дешёвых сигарет с ментолом. — ты как себя чувствуешь? — спросил он, присевши на корточки у кровати. — паршиво… — он… снова приходил? хёнджин горько сглотнул надвигающийся ком в горле. и заплакал. — минхо, мне так его не хватает… парень аккуратно прикоснулся к заплаканной щеке и смахнул капли солёных вод. — хёнджин… как бы больно ни было, его уже не вернуть, но ты ведь знаешь, что он всегда рядом. пока мы помним о нём, он всё ещё жив. и будет жить. не мучай себя плохими мыслями, он действительно сейчас далеко, но он верит в тебя и любит. любит как никого другого, слышишь? — да, хён, я знаю… — я обещаю тебе, что всё наладится, но, чтобы это произошло, ты не должен сейчас сдаваться. поэтому вставай сейчас и пошли дальше, к светлому будущему. ради себя и ради него. — хорошо, минхо… и хёнджин будет жить. начнёт с чистого листа. но никогда о них не забудет. о самых дорогих и родных ему людях. они будут жить в его сердце. до последнего удара.