То, что мы заслужили

      Сладость на палочке. Переплетение двух цветов карамели в спираль не скрывала прозрачная упаковка. Швы на лице бывшего капитана уже не скрывали бинты, как и выражение лёгкого удивления при виде конфеты. Воспоминания. Их в жизни Леви накопилось невероятно много и теперь, когда он не был занят сражениями и попытками не умереть на очередной экспедиции, они атаковали его почти постоянно. Проникали из головы прямо в сердце, заставляя совершенно здоровый орган ныть и болеть. Леви ненавидел это чувство даже больше, чем то, как перед дождём ныла его увечная нога.       Он отмирает, протягивая последним детям в очереди такие же последние сладости, после чего отставляет опустевший ящик к колесу инвалидной коляски. К ней Леви уже привык, однако это не значило, что она не раздражала его. Точнее не она сама, а его грёбаная неспособность передвигаться самостоятельно на большие расстояния. Не позволяла перекушенная титаном нога. К чёрту раздробленные кости и разорванные связки, которые кое-как срослись. Было бы легче, если бы после битвы была возможность найти ему нормального медика. Но когда человечество было чудом спасено от уничтожения… Кому тогда на самом деле было до этого дело? Вряд ли готовым вновь перегрызать друг другу глотки чудом выжившим марлийцам и элдийцам. Ему и самому тогда было плевать, он вообще жалел, что не умер. Потому что тогда, как никогда сильно, ощутил, что миссия, которая была смыслом его жизни — закончена. Человечество не будет уничтожено, по крайней мере не титанами. И что делать теперь, когда, казалось бы, он свободен от воинского долга? Неизвестно. У него никого не осталось — все его истинно близкие люди были на том свете. И мирная жизнь казалась чем-то неправильным и неполноценным.       Ладонь касается щеки, проводит по неровному рубцу шрама к губам. Леви мельком облизывает их, избавляясь от сухости. Ветер тут, почти на пустоши, три года назад выжженной титанами, невероятно сухой. Иногда ему кажется, что тот жар до сих пор исходит от земли. Плавит колёса его коляски и заставляет кожу под рубашкой покрываться испариной. Леви хочется в тень под навес и пить. Оньянкопон подходит со спины, ловко подкатывая его к столу. Леви суёт ему в руку бутыль воды, беря себе точно такую же. Пьют, молчат несколько мгновений. Леви так и не смог достаточно сблизиться с кем-то и подобные молчаливые эпизоды ощущались привычно. С Габи и Фалько достаточный уровень понимая обрести также не вышло. Те были просто неугомонными детьми, которые иногда пытались развлечь его и скрасить одиночество, но они оставались ему чужими, да и для них он был просто бывшим капитаном разведкорпуса, который приложил руку к спасению человечества, а потому заслуживал уважения. У этих детей была семья и светлое будущее, в которое Аккерман, по понятным причинам, не вписывался. Ему, по правде говоря, и не хотелось, пусть он и был благодарен за время, проведённое с ним в период восстановления и позже.       Жаль только, что раны на сердце не хотели затягиваться так просто, как на теле, и душа, покрытая рубцами, оставалась закрыта для всех. Потому и забыть не получалось. Жить нормально и полноценно не получалось. Леви плохо спал. Бесконечно смотрел в звёздную ночь, встречал рассветы. Каждый раз с пустотой под рёбрами, где поселилась лишь тупая ноющая боль и лица, не стирающиеся из воспоминаний, как бы он ни старался. Гюнтер, Оруо, Эрд, Петра, Майк, Ханджи, Эрвин — снова и снова, по кругу. Лица, слова, обещания, воспоминания… И Эрен. В особенно страшные ночи, когда он почти выдирал волосы с головы и метался по постели, когда, хромая, ходил по комнате из угла в угол, бессмысленно надеясь, что физическая боль отгонит тени прошлого… Его преследовал самый болезненный образ. Бирюзовых глаз, переходящих из лесной зелени в синеву моря — напуганных, отчаявшихся, пустых, мёртвых. В какой-то момент травмированная нога подкашивалась, и он оседал на пол, роняя горячие слёзы и содрогаясь от боли воспоминаний. Сожаление сжирало его изнутри. Он так много не сделал для него, ослеплённый своим долгом уже мёртвому Эрвину. Мог думать лишь об этом, всё словно потеряло краски вместе с голубыми глазами командора и его последним вздохом. Казалось, он ещё успеет сказать ему… Не успел. Когда отделил голову Зика от тела, когда с шеи упала стальная удавка, тяжести которой он до этого почти не ощущал. Не успел. Когда смотрел на шестидесятиметрового титана Эрена и говорил, что закончить это можно лишь одним способом. Не успел. Когда кричал на Микасу, пытаясь привести девчонку в чувства и заставить сделать то, что было нужно. Не успел. Когда пыль от битвы ещё не осела, а перед глазами в ней маячили знакомые до боли лица мертвецов. Не успел, когда щёку обожгло потоком слёз впервые за долгие годы. Не успел.       Леви задыхался этой болью каждый день. Жил, потому что выжил. Не потому что от этого была польза или было для кого жить. И даже не потому что хотелось. Просто нужно же кому-то раздавать детям сладости. Рассказывать про ужасы войны из воспоминаний, быть лицом этой войны — уродливым и бесконечно грустным. Война не только про героизм, кровь и жестокость. Она про потери. И Леви всегда ощущал их и принимал. Продолжал после жить дальше. Потому что было для кого жить и была цель. Так было нужно, так казалось правильным, тогда ещё были силы. Теперь Леви был бесконечно одинок и невыносимо слаб. — Ты не хочешь вернуться на родину? — голос раздаётся где-то над головой, всегда немного заботливый и жалостливый, это раздражает, но как-то поверхностно, притуплённо.       Леви думал об этом. Раньше он не хотел. Казалось, там воспоминания никогда не отстанут и покой мирной жизни обрести будет невозможно. Но теперь, три года спустя, он понимал, что воспоминания его были привязаны не к острову, а людям из его прошлого. А те, будучи призраками, всегда словно стояли за его спиной. И им было плевать, что он давно покинул родной остров и вроде как пытается жить дальше. Потому что уже наделил смыслом их жертву и выполнил свой долг. — Не знаю. В последние годы я хочу только, чтобы не болела нога и лучше спалось. Старость — то ещё дерьмо. — он потирает ноющее колено и мимолётно смотрит на темнокожего мужчину, который едва заметно улыбается его фразе. В речах бывший капитан не слишком изменился — разве что грубости и недовольства срывались даже чаще, чем раньше. — Поезжай. Вернуться можно всегда. А там родина. И покой. Любой душе нужен покой, Леви. — он похлопывает его по плечу и уходит. Леви грустно усмехается. Покой звучит волшебно. Только заслужил ли он его? После стольких отправленных на тот свет душ.

***

      У моря воздух кажется нестерпимо влажным. Леви хочется кашлять, лёгкие словно наполнены слизью. После качки на корабле ему нехорошо, мутит, а перед единственным зрячим глазом плывут полупрозрачные тёмные пятна. И он искренне рад, что Габи и Фалько решили повидаться с семейством Браус и отправились вместе с ним в качестве сопровождающих. Те уже были подростками — самостоятельными и немного гиперактивными. Теперь, когда колёса инвалидной коляски стучали по брусчатке, по крайней мере можно было расслабиться и позволить катить себя, просто наслаждаясь неплохой погодой и видами знакомого, пускай и разросшегося порта. Унизительным этот способ передвижения перестал ощущаться уже спустя полгода такой жизни. Леви просто смирился со своей ущербностью, да и мелочью была его ущемлённая гордость на фоне тех ужасов, что он переживал каждую ночь, когда сон не был милостлив и не забирал его в свои объятия достаточно быстро.       Дорога до столицы была долгой и утомительной, приезд бывшего капитана не остался тайной, наверняка стараниями детишек, которые отправляли на остров письмо ранее, извещая о своём визите, так что их встретил сопровождающий в лице Армина. Тот был преисполнен энтузиазма и полез обниматься, Аккерман же лишь с тенью недоумения похлопал его по плечу, не ощущая поразительно ничего, кроме скупой гордости за возмужавшего Арлерта, прибавившего, однако зрелости только в глубине глаз — лицо осталось округлым и юным, а речи и политические взгляды полнились излишними оптимизмом и светлой надеждой, по крайней мере на извращённо пессимистичный вкус самого Леви. В столице их определили первым делом в номера гостиницы Митраса, весьма неплохие и чистые, как придирчиво заметил бывший капитан, после чего они посетили ресторан Николо — явно пользующийся спросом и уважением у местных, судя по количеству посетителей и дорогому интерьеру. Леви эта почти что роскошь немного резала взгляд, ощущалась неправильно контрастной на фоне тех лачуг, где жили люди после гула за пределами острова. Хотя судить островитян за достойный уровень жизни он не собирался. Они все слишком дорого заплатили за эту спокойную жизнь, чтобы не пользоваться всеми доступными благами.       В ресторане по традиции и в честь приезда «дорогих гостей» заседало семейство Браус всем многочисленным составом. От шума подростковых и детских голосов, звона посуды и громких разговоров, перемежающихся чавканьем, у Леви быстро заболела голова, а потому едва трапеза начала подходить к концу — поторопил Армина удалиться. Габи и Фалько, как и ожидалось, напросились остаться с теми, кто почти был их семьёй одно время. Весело провести время с почти ровесниками или что они там ещё хотели сделать на острове. Леви не слишком любопытствовал, просто испытал облегчение от этой новости и оставил детишек на временное попечение многодетного семейства. Ему самому хотелось тишины и умиротворения. И он их даже почти получил во время туристической прогулки по восстановленному и даже красивому Митрасу, несмотря на обилие солдат, алых флагов с крыльями и двумя перекрещенными винтовками, что само собой навевало тревожный настрой. Даже чудился запах пепла и звучали отголоски бравых речей Смита из прошлого. Но это было лишь краткой галлюцинацией, Леви привык к подобному и почти не обращал внимания, лишь массировал висок пальцами и дышал глубже. Исключая подобные инциденты прогулка прошла спокойно и тихо. Если бы ещё Армин за спиной, катящий коляску, замолчал хоть ненадолго, перестав описывать, как всё изменилось на острове за его отсутствие и какие дальнейшие планы Элдия имеет относительно своего развития и укрепления собственной позиции в мировой политике, то прогулку можно было бы и вовсе считать отменной. Дело было не в том, что Леви слишком устал от политики за годы своей службы, всё же он уже года три находился в отставке, просто… Он ведь и так получал письма от Арлерта и прочих бывших подчинённых, а потому знал всё, что тот сейчас рассказывал по второму кругу. Но видимо блондин думал, что бывший капитан их не читал, а просветить его в положение дел считал необходимым. На самом деле Леви действительно не прочёл ни единого письма с родины — лишь слушал краем уха то, как приходящие письма вслух зачитывала Габи, главная любительница новостей. Но это было бы придиркой к деталям.       В любом случае, пока Арлерт не затрагивал тему почившего лучшего друга, его болтовню сносить было не сложно. Тем более что в глубине души бывший капитан со скрипом, но признавал, что скучал по бывшим солдатам 104 отряда, те ведь покинули растоптанные гулом земли спустя всего год по приглашению королевы Хистории. И если изначально это было лишь политически необходимым визитом, то уже по прибытию тех стало очевидно — никто подводить под трибунал героев человечества не будет, пусть даже те и уничтожили спасителя Парадиза, не дав ему закончить свою миссию. Чем была обусловлена такая милость сказать было сложно, но то, что к этому приложила руку сама королева их близкий друг по совместительству — очевидно. Ей, не иначе как чудом, удалось подавить недовольства в массах, требующих казнить каждого предателя Элдии. На самом же деле Хистории удалось склонить народ к необходимому ей решению о помиловании лишь произнеся речь о всемирном прощении, жизни в мире, надежде на лучшее и конечно же жертве самого Эрена, который хотел бы лишь счастья каждому жителю острова и даже выжившим за его пределами. Леви свидетелем речи не был, но в своём письме за тот период Армин передавал, что речь тронула многие сердца и возымела нужный эффект. Им позволили остаться на острове и даже назначили на определённые государственные должности, решив тем самым поиметь с них пользу для родины. Такую благосклонность Йегеристов и не входящих в их число жителей сам Леви относил к тому факту, что пусть Элдия и готовилась к возможной войне с уцелевшим человечеством, наращивая свою военную мощь, в целом более мирного времени на острове не было уже давненько. Во многом благодаря стараниям Армина, занявшегося дипломатией и переговорами с коалицией уцелевшего мира. Да и в целом на острове оказалось не так уж много умных голов, которым можно было бы важные рычажки в правительстве. А бывшие разведчики в своём малочисленном составе считались на родине настоящими ветеранами. Так или иначе подобное благоприятное стечение обстоятельств было поразительной удачей. То, что дела на острове шли гладко, гнёт титанов и необходимость прятаться за стенами остались позади, и то, что все эти факторы сделали возможным прощение разведчиков, сокрушивших прародителя.

***

      Прогулка заняла время до самого ужина и его Армин предложил устроить в «особом» месте. Леви не задавал лишних вопросов, хотя и успел об этом пожалеть немногим позже. Потому что добраться до пригорода столицы оказалось тем ещё испытанием, даже несмотря на то, вновь оказаться в седле спустя долгое время было крайне приятно. Почти получилось забыть о больной ноге, пускай и лишь до тех пор, пока они не спешились и Леви не вынужден был признать, что очень отвык ездить верхом — ныли и задница, и спина. А всё потому что былую крепость мышц он, конечно же, потерял. Не бросил тренировки полностью, не желая отказываться от этого утреннего ритуала, который успел войти в привычку за годы службы, но, само собой, от большинства из них был вынужден отказаться: не позволяло здоровье.       Прибыли же они к месту назначения уже в лучах заката. Дом королевы пусть и был добротным двухэтажным строением со свежей краской на стенах и ухоженным небольшим садом во внутреннем дворике, едва ли производил впечатление, которое следовало бы ожидать от жилища монарха. Но, как пояснил Армин, Хистории так нравилось куда больше. Собственно говоря, ничего особо и не изменилось с тех пор, Хистория ещё только-только став королевой предпочитала не покои замка, а этот дом. Это не удивило никого, в душе всё же она оставалась обычной девушкой. Да и тем более то, что она не проживала в замке, а лишь приезжала туда, исполняя свой государственный долг, не вредило Элдии ни тогда, ни сейчас. Всё же королева, пусть и принимала важные решения, во многом оставалась лишь символом, доверяя решение многих вопросов Йегеристам, которые пусть и потеряли предводителя в лице Флока, да и самого младшего Йегера, основной свой символ, влияние на острове не утратили. И Хистория доверяла их новым руководителям, тем более что прежнюю радикальность в политике они проявляли нечасто, и она могла контролировать эти нечастые всплески.       Встретили их бурно. Оказавшись в мягких объятиях и ощутив влагу женских слёз на плече Леви почему-то вспомнил тот ничтожно слабый удар в плечо, когда Хистория только-только взошла на престол и отомстила ему за все грубые высказывания и беспощадность на тренировках в свой и адрес прочих солдат. Эта ностальгия была неожиданно приятной и её Леви обнял в ответ, пусть и покорил себя мысленно за мягкотелость. Хотя, наверное, в этом и не было ничего плохого. В конце концов он уже не был на поле боя, чтобы была хоть какая-то необходимость прятать истинные эмоции. Тем более они не виделись уже очень давненько.       Дочь Хистории росла красавицей и озорницей, явно во многом пошла в мать, Леви даже пожалел, что завораживающую голубизну глаз она от неё не унаследовала. Королева Элдии выглядела счастливой, окружённая своей семьёй. Может она и не любила мужа, но нежность и забота друг к другу у них исходила взаимно, а потому Леви ощутил спокойствие. Вина за то, что эту юную девушку тогда пришлось так поспешно почти отстранить от короны, упрятать здесь, почти принудить выйти замуж и родить ребёнка… Это было решением важным и необходимым, но от этого не менее отвратительным. Если бы тогда Леви мог изменить это, то непременно воспользовался бы этой возможностью. Стук в дверь выдернул его из тягостных размышлений о прошлом. Он повернул голову, замечая вошедшего Жана в компании, неожиданно, Райнера. Бывший носитель бронированного титана добродушно улыбнулся ему и водрузил на стол корзину с «гостинцами». Смутно Леви припоминал, что во время битвы те неплохо работали в команде. Видимо это наложило свой отпечаток и даже в мирное время мужчины предпочитали держаться друг друга. Леви понимал и на собственной шкуре знал, что ничто так не сближает двух солдат как совместная выпивка и бой спина к спина, а потому мимолётное удивление быстро стёрлось.       Мужчины оказались громкими и навеселе, бывшего капитана были вроде как даже рады видеть. С объятиями никто не полез, но крепкими рукопожатиями они обменялись. Леви был даже рад, он и так превысил свой лимит физического контакта на жизнь вперёд. Притащили выпивку, что Леви заметно приободрило, и свежие сплетни. Райнер всё хлопал мужа Хистории по плечу с такой силой, что Леви, наблюдающий за этим краем глаза, был уверен — в какой-то момент у того вылетит сустав. При этом Браун активно делился информацией о поставках нового, невероятно вкусного сыра в собственную лавку и настойчиво упрашивал, чтобы те не стеснялись обращаться, если им понравится тот, что он принёс им на пробу. Уж то, что бывший бронированный титан подастся в торговцы Леви не ожидал, об этом Армин не писал в своих письмах, либо Леви упустил — Габи читала, нередко проглатывая слова или и вовсе части предложений, забывала, что озвучивает не только для себя, а просить перечитать Леви никогда не просил. У него зачастую слишком болела голова от недосыпа и тяжёлых образов прошлого, чтобы всерьёз вдумываться в присылаемую с острова информацию. Так или иначе он и сам, ещё до своего тридцатилетия, когда-то мечтал открыть чайную лавку. Так что сильно удивляться новой жизни Райнера всё же не стал — под каждым солдатом скрывается обычный человек с обычными страстями, умениями и желаниями. Теперь же его собственные мечты о чайной лавке казались невозможными и бывший капитан лишь опрокинул в себя очередную стопку крепкой настойки за удачу Райнера в торговле и удовлетворённо зажмурился. Жан не был таким весёлым после пары бокалов, как когда только пришёл, задумчиво ковырялся в тарелке с вышеупомянутым сыром, делая это, однако, совсем без аппетита и всё сверлил Леви какими-то мрачными нечитаемыми взглядами. После шумного приветствия и первых стандартных вопросов веселье с него как-то спало. Он был задумчив, жевал губу, поправлял волосы в удлинённой стрижке и словно всё пытался наскрести решимости что-то обсудить. — Есть повод сверлить меня взглядом, Кирштайн? — Леви спросил это без раздражения или угрозы, ему скорее было любопытно, почему минуты назад улыбающийся Жан вдруг присмирел и приобрёл это угрюмое выражение на лице, перемежающееся с тревожными жеваниями губы. — Вас? Нет, не то чтобы. — он словно одёрнул себя, отвёл взгляд, подливая им ещё крепкого пойла, затем мимолётно глянул куда-то в окно, где расстилались сумерки. Лицо его при этом закаменело. — Как там Микаса? — он сам не знал, почему вдруг спросил. Не хотел ведь вспоминать девчонку Йегера до талого. Она тогда исчезла, как призрак, и Леви даже думать не хотел о том, что происходило в душе той, для кого Эрен был всем, после того как прародитель оказался повержен. Но сейчас, смотря на понурого Жана, Леви ловил себя на том, что только имя молодой Аккерман и всплывало в мыслях. — Если хотите, завтра с утра можем поехать навестить её. Я как раз собирался, но узнал о вашем приезде и решил отложить на день. — он старается звучать спокойно, проявляя достойную уважения выдержку, Леви знает, что при его новой должности в правительстве это умение -необходимость, но сейчас подобное умалчивание и закапывание тревожности от бывшего подчинённого ему совсем не нравится, однако он не комментирует, лишь скупо кивает. Куда ему поучать и допрашивать.       Застолье прошло весело и шумно, но как-то мимо Леви. Они многое обсудили, но ничего, что следовало бы запомнить — в основном, кто чем живёт сейчас и какие планы на будущее имеет. Всё интересовались, собирается ли сам Леви также перебраться на остров. Леви пока лишь неопределённо мотал головой. Он не знал. Понимал, что решение нужно будет принять в скором времени, но не хотел делать это под ночь не на трезвый разум, да ещё и до того, как посетит… То, зачем приехал сюда на самом деле.       Возвращаются уже по темноте. Леви слишком пьян, чтобы сидеть в седле, благо Райнер и Жан были с телегой, что позволило водрузиться в ней и расслабится. Это было хорошо, тем более что колено начало ныть, не иначе ночью будет дождь. В воздухе уже застыл тяжёлый шлейф сырости. Леви расслабляется, закрывая глаза и стараясь обособиться от ноющей боли под коленом. Телегу потрясывает на неровностях дороги и это ощущение бросает его разум в воспоминания, сквозь хрупкий сон слышится топот титанов, ощущается глубокая дрожь земли, запах крови и палёной плоти, отзвук стали мечей и трепет плаща на ветру. На замёрзшие плечи неожиданно ложится что-то тяжёлое и тёплое, он открывает глаза. — Вы дрожали… — как-то смущённо поясняет свою заботу Армин, отодвигаясь к противоположному краю телеги.       Леви благодарно кивает, подтягивая пиджак выше и поправляя налипшую на лоб от выступившей испарины чёлку. Он всё ещё ощущал дрожь во всём теле, словно исходящую от самой земли, и ноющую боль под коленом, в разорванных три года назад связках, которые срослись кое-как. Стиснул пальцы в кулак и тяжело выдохнул. Как он и думал, выпивать было глупостью. Его рассудок и так был уязвим, теперь же он добровольно перемалывал его остатки тем, что напивался, позволяя воспоминаниям прошлого сожрать его, более уязвимого, без остатка. Хотя, если быть совсем уж откровенным с собой, то воспоминания разной степени невыносимости донимали его и по трезвости… Так что несколько стопок не сыграли такой уже большой роли на его измученном сознании. Да и возможно он заслужил всех этих призраков прошлого, дышащих в затылок. Леви не верил, что тяжёлое детство в подземном городе и годы службы оставили ему шанс быть хорошим человеком.       Уставшему Аккерману дорога обратно кажется более долгой, чем к дому Хистории, несмотря на усталость, дремать больше не получается. Но вот наконец улицы города, голубоватый свет кристаллов в уличных фонарях, редкие прохожие. Пора расходиться. Райнер и Жан отсоединяются первыми, Армин же провожает его до гостиницы, где желает доброй ночи и тоже прощается, уходя к себе. Леви на пару минут заглядывает к Габи и Фалько, спрашивая, как у тех прошёл день, после чего уходит в свою комнату. Детишки веселы как всегда и не затыкаются, а Леви слишком устал, чтобы поддерживать беседу даже многозначительным мычанием. После торопливых водных процедур кровать кажется невероятно мягкой, пахнет порошком и чем-то почти родным. Леви выдыхает облегчённо, ощущение ломоты в теле после непривычно активного дня ощущается благословением. Сон быстро смыкает веки, на удивление под ними не вспыхивают никакие образы. Уставшее сознание позволяет ему отдохнуть этой ночью.

***

      Утро наступает резко. Леви даже ощущает какой-то подвох, нехотя открывая глаза и замечая блики солнечных лучей на деревянном лакированном полу. Действительно утро и никаких искажённых теней прошлого по углам. Рвано выдыхает и потягивается с неприятным для уха хрустом затёкших конечностей. Давно же он не просыпался позже рассвета, ещё и отдохнувшим. В честь этого бывший капитан даже позволяет себе полежать, несколько минут бессмысленно пялясь в потолок и стараясь игнорировать болезненную пульсацию в висках после попойки, прежде чем идёт умываться, сразу подмечая, что нога сегодня неожиданно, совсем не болит. На завтрак в ближайший ресторанчик его тащит Жан, явившийся в гостиницу за Леви в компании своего вчерашнего товарища. Оба бодры и словно и не пили совсем. Молодость. Леви же за чаем всё морщится от тупой головной боли и смотрит на мокрую брусчатку в окно. Всё же ночью действительно был дождь. Даже странно, что он спал так крепко, не проснувшись от ноющего колена, даже потирает его через плотную ткань штанов, словно убеждаясь, что вот оно и действительно не болит, спокойно позволяет передвигаться с одной лишь тростью.       Собираются в дорогу недолго — у Кирштайна всё собрано, купить билеты на поезд дело нескольких минут. Жан, как оказывается, навещает Микасу со стабильной периодичностью и теперь, когда железные пути проложены почти по всей Элдии — путь от столицы до окраины умещается в несколько часов, что сильно способствует более частым визитам. Почему с ними едет Райнер Леви не спрашивает. Ему кажется, что Кирштайн с бывшим марлийским воином сдружился весьма неплохо за эти годы, что показывают многозначительные переглядывания, прочесть суть которых Леви даже не пытается. Вообще если Жану в его компании Брауна спокойней — пускай. Леви в конце концов не испытывал к тому какой-либо неприязни. Выяснение отношений и старых обид было бы ребячеством и тратой сил попусту. А сил у него особо не было уже давненько. По крайней мере на подобные вещи. Он предпочитал смотреть в окно поезда, кривиться от паскудного чая и считать кусты сирени.       В дороге говорят о разном. Жан рассказывает, что Конни вернулся в Рагако, как только представилась возможность, восстанавливал деревню, теперь завёл хозяйство, поставляет мясо и шкуры в город, да и в целом доволен жизнью. Тем более что его мама действительно перестала быть титаном и её даже видели в ресторане Николо в компании сына. Леви ощущает непривычное тепло в груди от знания, что бывшие смертники разведотряда, смотреть на которых он старался поменьше, чтобы легче переносить вид этих же лиц, но перекошенных предсмертным ужасом и болью, теперь обычные люди с обычными проблемами и жизнью, наполненной бытовыми заботами и светлыми мечтами, не связанными с выживанием. Но тепло это проще списать на пригревающее тёмную рубашку солнце и на духоту в вагоне, чем на обычную радость за бывших подчинённых. Слишком непривычно бывшему сильнейшему войну, жившему словно в клетке и видящего смерти каждый раз, стоило из этой клетки выглянуть, ощущать вдруг столько приятных чувств одним махом, за каких-то пару дней. Это поселяет странное, тревожное чувство под рёбрами. Словно всё вокруг не реально и совсем скоро за эти моменты радости придётся платить кровью, как тогда за каждый вдох воздуха за стенами, за ложные мгновения свободы.       Назойливо лезет в голову мысль о том, а заслужил ли он все эти моменты радости и спокойствия? Не ошибка ли само его нахождение здесь, то, что он выжил? Любуясь видами восстановленных строений и природными пейзажами, не уничтоженными гулом, Леви старается думать о том, что заслужил. И что его выживание имело какой-то смысл и было кому-то нужно, а не просто стало благоприятным стечением обстоятельств, во многом завязанным на крови рода Аккерман. Непроизвольно всплывают в памяти имена и даже лица тех, кто также сражался, посвящая свои сердца или будучи их врагами тогда. Тех, кто не дожил до этой жизни после гула. Были ли они менее достойны или просто не победили в этой лотерее жизни и смерти? Долгие годы сражений должны были приучить его не думать и не сожалеть о павших, но он так и не научился. Всегда задавался вопросом «почему эти люди? Не какие-то другие?» и каждый раз не получал ответа. Сейчас Леви по прежнему время от времени задаётся этим вопросом, но уже даже без надежды получить ответ извне, скорее по привычке. Куда больше этих бесплотных размышлений ему нравится подставлять испещрённое шрамами лицо ласкающим лучам солнца. Всегда нравилось это ощущение скольжения тёплого света по коже, напоминало мягкие руки матери, которая гладила его лицо, когда он был ещё совсем маленьким. Леви жалел, что у него почти не осталось воспоминаний о ней.       Дорога до Шиганшины занимает всего несколько часов. Поразительно, как много изменилось за каких-то три года с хвостиком, раньше этот путь занял бы у них по меньшей мере сутки верхом на лошадях. Леви ощущает, что упустил нестерпимо много. Его жизнь словно стояла, в то время пока Элдия процветала и набирала сил, словно юное дерево, укрепляя свои корни в плодородной почве. И эту возможность обеспечили ей жертвы сотен людей. Их кровью и слезами была удобрена эта почва, на их костях крепились корни, сплетаясь с вечностью и их надеждой, умершей вместе с ними. В висках странно кольнуло, на мгновение взгляд помутился, и он увидел пути. Или это было лишь очередной галлюцинацией? Зрительные галлюцинации мучали его особенно сильно первое время, когда травмированный глаз ещё только заживал и был способен видеть неясные очертания. Они его пугали, заставляя время от времени лишаться ориентации в пространстве и Леви был почти рад, когда наконец зрение покинуло его полностью благодаря лечению — восстановить глаз не представлялось возможным. Уцелевший глаз не слезился при попадании света, не пугал его фантомными размытыми образами. Какое-то время. Когда галлюцинации вернулись, он уже устал пытаться с ними бороться и искать их причину, просто привык не доверять самому себе и просто пережидал их. Сейчас же, едва образ путей рассеялся, потёр веки пальцами и затем перехватил костыль пальцами покрепче.       Они покидают поезд, дальше только на лошадях, дом Микасы находится в отдалении от самого города, на возвышенности. В такую жару поездка верхом не кажется столь заманчивой, как вчера, но давать заднюю поздно и Аккерман лезет в седло. Двадцать минут пути под палящим летним солнцем ощущаются как два часа, но наконец они спешиваются Леви тут же морщится, упираясь тростью в землю и хмуро разминает колено, простреленное болью. Ловит обеспокоенный взгляд Райнера, но лишь машет ладонью. Оступился. Ерунда. Он привык к ноющей боли и дрожи связок при ходьбе. На легко просматриваемой территории никого нет. Ветер шевелит листву старого дерева недалеко от дома и это оказывается единственным сторонним шумом, почему-то бывшего капитана это тревожит, и он осматривается повторно, ища подвох. Почему так тихо? Бегающий взгляд вновь натыкается на дерево, опускается к примятой у основания травы и небольшому надгробному камню. Леви сглатывает, горло дерёт сухостью. Он поспешно отводит взгляд, ощущая ледяные пальцы у собственного сердца, которые почти нежно перебирают судорожно стучащий орган. «Не думать чьё это надгробие» — установка не такая уж простая в исполнении, как может казаться. Вновь всплывает в голове день битвы, подслушанные разговоры мечтательных подростков и бойкие зелёные глазищи, всегда смотрящие прямо в душу. — Обычно она хотя бы встречает нас… — как-то мрачно говорит Райнер, снимая с седла мешок и выводя Леви из неприятного оцепенения, они что-то везли для Микасы, но Леви не интересовался, не в его натуре было ковыряться в чужих сердечных терзаниях. Да и всё казалось очевидным, стоило лишь посмотреть в тоскливые, наполненные какой-то глубокой жалостью глаза Жана и мрачно-сочувствующее лицо Райнера. Леви ощущал, что здесь всё сложнее, чем могло бы быть, а потому тем более не лез, даже не испытывая и тени желания узнать больше, сковырнув корку с медленно заживающей раны. — Пойдёмте в дом. — Жан ступает первым, перекрывая уверенной интонацией жутковатый шёпот ветра. Ледяные руки от сердца окончательно отступают, Леви расправляет плечи.       Дверь чуть скрипит на ветру и приоткрывается словно неохотно. Она не была закрыта полностью и в комнату намело сора и листьев. Леви не может сказать, почему, но странная тревога и осознание неправильности происходящего заставляют его накрыть плечо Жана ладонью и сжать, останавливая его, едва вступившего на порог. Снова это чувство глубоко в подкорке мозга, предчувствие чего-то плохого, слившееся с его кровью, пульсирует в висках. Он отодвигает Кирштайна от двери движением, не терпящим возражений, и входит первым. Половицы старые и скрипят при каждом шаге, отсчитывая ровно три, очередной поток воздуха разгоняет затхлый воздух, наполненный тошнотворным запахом, который сразу же словно пропитывает каждую клеточку тела. До свернувшихся в узел кишок и сердца, пропустившего удар, знакомая вонь, Леви тут же закрывает лицо предплечьем по привычке. Невыносимо. Перебарывает себя, чтобы не сбежать. Этот запах просто сводит с ума, режет глаза и сжимает горло спазмами снова и снова. Пальцы судорожно стискивают трость, когда за спиной дверь распахивается чуть шире, подталкиваемая рукой Кирштайна и пропускает столь необходимый свежий воздух. Свет проникает в полутёмное помещение охотнее, освещая скромный, почти скудный интерьер, залетевший ветер колышет пыльные занавески на задёрнутых окнах и подол висящего под потолком тела. Леви едва вздрагивает, больше от неожиданности, после чего медленно поднимает голову. Синюшные босые стопы, светлая ткань длинной юбки, кофта тонкой вязки поверх опущенных плеч. Сдавленная алой потёртой тканью шея, подбородок залитый запёкшейся тёмной кровью, покрытые трупными пятнами впалые щёки, страшные мёртвые глаза, закатившиеся и высохшие. Искажённое предсмертной мукой лицо трупа, частично занавешенное смоляными прядями волос. Леви стискивает зубы до боли в челюсти и дёснах. Рука дрожит и он сжимает трость крепче, боясь, что из влажных пальцев она может выскользнуть. — Нет… Нет… НЕТ! — Жан кричит. Леви оборачивается, видя его страшное, перекошенное неверием и ужасом лицо, то, как он сжимает трясущимися пальцами волосы на своей голове, как взгляд диких глаз мечется по помещению, однако возвращаясь снова и снова к висящему на потолочной балке телу.       Он дёргается вперёд порывисто и отчаянно, но трупная вонь заставляет его замереть и скрючится, словно его сейчас вырвет. Райнер реагирует мгновенно, перехватывает его руками поперёк груди, оттаскивает к выходу и на улицу. Жмёт к себе, перебарывая короткое отчаянное сопротивление. Леви слышит грязную недолгую ругань, просьбы отпустить и то, как злая истерика Жана переходит в короткие подвывания и частые всхлипы, бормотание, лишённое смысла. «Нет, это не она. Она не могла. Нет. Прошу.». Леви подходит ближе к двери, кратким взглядом осматривая Райнера, прижимающего голову Жана к своему плечу, перебирающего длинные пряди на затылке и поглаживающего дрожащую спину. Бледные пальцы стискивают плечи Брауна явно до синяков, но едва ли тот это замечает. Аккерман сжимает губы в тонкую линию, проводит над лицом рукой, словно стягивая прилипшую к нему паутину и вновь оборачивается к висящему телу. Оформленных мыслей нет, лишь горчащая пустота в душе и голове, окружение воспринимается отдалённо, словно он наблюдает из-под водной глади. «Надо снять тело» — то единственное, что сейчас понимает с твёрдой уверенностью. Не церемонится. Находит топор у стены с дровами, взвешивает в руке, на которой повезло сохранить все пальцы, поднимает опрокинутую табуретку и вставая здоровой ногой, перерубает ткань старого шарфа у балки одним точным ударом. Тело валится с глухим стуком на деревянный пол, Леви старается не думать о том, что это падение могло сломать ей ноги, скованные трупным окоченением. Вонь становится сильнее, когда он слезает со стула, пошатнувшись от головокружения, вновь роняя тот на пол, и осматривает истощённые, но хорошо узнаваемые черты лица. Старый мелкий шрам на девичьей щеке не оставляет сомнений. Леви отходит, чтобы открыть окна, не в силах больше терпеть, и выветрить трупную вонь, пытается не обращать внимания на то, как дрожат его руки, скованные напряжением и что губы почти ноют от силы, с которой он их сжимает. А ещё вновь эта плёнка. Нестерпимая грязь которой покрывает его лицо и даже мысли. Как тогда, когда он смотрел на лицо своей матери, иссушённое голодом, болезнью и смертью. Как тогда, когда остекленевшие белки Изабель, заляпанные грязью, не казались знакомыми, а растрёпанные волосы пропитались дождём и кровью. Как тогда, когда он видел пустые глаза Петры, устремлённые невидящим взором вверх и мазки липкой крови на её лице.       Райнер увозит убитого горем Жана в город. Леви остаётся, короткий разговор в пару фраз с напряжённым, как тетива, Брауном ясно даёт понять, что всё, что он может сейчас сделать — присмотреть за домом и телом, с остальным он разберётся самостоятельно. Леви даже рад, он никогда не умел утешать тех, кто потерял близких. Таким людям всегда нечего сказать. Смерть безжалостна и спасения от неё нет. Возвращается в дом, чтобы накрыть труп простынёй, хотя больше всего на свете не хочется видеть искажённого лица и чёртовой алой тряпки, которую наверняка не станут снимать при захоронении. Так хотела бы сама Микаса. Леви, почему-то, в этом уверен. Выходит на улицу, плотно закрывая за собой дверь. Хочется свежего воздуха, нестерпимо давит в лёгких и думается по-прежнему тяжело, мерзкая плёнка с лица не исчезает, сковывая его и заставляя тереть кожу рукавом рубашки до покраснения. Мысли, сейчас вялые и мерзкие, словно полудохлые черви, ползают в голове, доедая его мозги. Лезет в голову всякая ерунда. Раньше ему думалось, что шарф значил для девушки даже больше, чем сам Эрен, словно в этом куске алой тряпки для неё был весь Йегер, вся его личина и всё, что их связывало вместе, каждый миг, воспоминание, обещание. Шарф не был просто символом любви и надежды на светлое совместное будущее, когда последний титан окажется повержен. Казалось, этот шарф поглощал все её чувства, впитывал в себя, затягиваясь кровавой удавкой на шее с каждым годом всё более тугой. Словно паразит. Было ли это с ней лишь из-за влияния крови Аккерманов? В голову лезла всякая дрянь.       Леви рвано выдохнул, прикрывая рот запястьем. Его мутило. А поток мыслей в голове продолжался. Сводящим с ума вихрем, размазывающим остатки его мозгов по черепной коробке. Он никогда этого не понимал — её чёртовой одержимости Йегером, болезненной привязанности к вязаной тряпке из детства. Неужели для неё никогда не существовало ничего помимо этого? Насколько она сама должна была быть пустой изнутри, чтобы посвятить свою жизнь и сердце грёбаному эгоисту? Леви наивно верил, что у той это пройдёт с возрастом. Должно пройти, в конце концов их жизни менялись и были под угрозой каждый день. Стоило ли ей в таком мире жить иллюзиями и тленными надеждами возродить прошлое? Что ж, видимо Леви недооценивал силу этой привязанности, ошибочно считал, что это похоже на то, что связывало их со Смитом — чувство долга, привязанность и уважение, желание защитить. Тогда он даже допустить не мог, что Микаса буквально жила своей привязанностью и надеждами. Жила Эреном.       Взгляд при звучании этого имени в мыслях непроизвольно скользит к безмолвному камню под деревом, Леви, сам не понимая зачем, прихрамывая, взбирается в горку. Смотрит на камень с неаккуратно высеченными словами несколько долгих секунд, постепенно ощущая, как горькой обидой, злостью и болью заполняется душа. Как это множится, нарастая, подкрепляясь бесчисленными воспоминаниями о том, как он верил в него, чувствовал его и как ошибался. Но не из-за него и даже не ради него. Ошибался, забыв о нём. Этого оказывается слишком много, льётся через край, выплёскивается в срыв. Трость падает тихо, теряясь в густой траве, нога врезается в гладкий камень снова и снова, лишь с нарастающим злым отчаяньем. До тех пор, пока сила ударов не выбивает основание из земли, накренивая неглубоко врытое надгробие к дереву и тупая боль не прознает стопу. — Такой счастливой жизни ты для неё хотел, ублюдок?! Такой?! — собственная злость воспринимается чужой и фальшивой. Эрен не мог знать, что Микаса покончит с собой. Что не сможет жить без него. Не знал ведь? Леви хочет верить, что зеленоглазый паршивец и помыслить об этом не мог. Иначе ведь выйдет, что Эрен он совсем не знал. И эта мысль уже ощущается по-настоящему болезненной.       Он мёртв. Ничего не изменить. Нет смысла злиться на мертвеца. Тем более когда то, что он истинно чувствует не имеет с яростью на самом деле ничего общего, кроме абсолютности в своём влиянии на его сознание. Леви ощущает разрушающую слабость во всём теле и ноющую боль в ноге, а потому валится на траву у тенистой стороны дерева, прикрывает лицо предплечьем. Как же тяжело. Зачем он приехал? Что он надеялся обрести здесь? Ему не место тут, среди этого процветания и бывших подчинённых, которые пытаются жить, потому что ещё хотят и видят в этом смысл. Он — тоже почти мертвец, только пока лишь внутри. Но надолго ли это? Сколько он ещё протянет так, лишь существуя от кошмара к кошмару? Черви мыслей ползут в голове туго и вяло, съедают мозги изнутри, насыщаются и крепнут, угрожая уничтожить личность бывшего капитана, оставив лишь пустую оболочку, полную сожалений. Хочется не думать вообще, вытряхнуть этих червей через уши, но сил на это нет. В голове остатками истерики пульсирует одно только имя и его звук, произносимый множеством голосов на разный манер почти оглушает. «Эрен. Эрен. Эрен.» — Капитан?       На мгновение ему кажется, что он ослышался. Это мог быть шелест листвы над головой, резвый порыв ветра, галлюцинация… Но только не реальность… А потому он не реагирует, только сжимает губы плотнее, закусывая нижнюю до ноющей боли. Но над головой вновь раздаётся этот тихий шёпот, на удивление успешно перекрывая гул фантомных голосов в голове. Он совершенно реален. Этот шёпот, полный неясного пока неверия, как и этот хруст чего-то деревянного под чужим ботинком. Леви подрывается, садясь резко настолько, что виски и поясницу простреливает болью. Вертит головой, выискивая источник звука, пусть тот и звучал рядом, но найти его получается не сразу, однако… Прямо здесь. Эрен стоит прямо здесь. Леви до хруста выворачивает шею, чтобы видеть его за своей спиной у дерева, прямо там, где сам он недавно ударял надгробие ногой снова и снова.       Он изменился. Пожалуй, именно это отличает его от галлюцинаций и образа из воспоминаний, что являлся ему так часто ночами, лишая сна, покоя и здравого рассудка. И это отличие заставляет поверить. Эрен стал ещё выше. Волосы короче, чем при гуле, но всё же собраны в короткий хвост на затылке, виски были выбриты, как и затылок, но волос уже немного отрос и не выделяется ярко на фоне короткой, чуть доходящей до бровей, чёлки. Глаза совсем зелёные в тени листвы и играют всеми бликами солнца, попадающими на радужку. Леви кажется, что он задыхается, когда Эрен стремительно приближается, лишая возможности рассматривать так пристально, обходя его и становясь спереди лишь затем, чтобы тут же рухнуть на колени, наваливаясь всем весом и сдавливая в объятиях. Рёбра и плечевые кости тут же отдаются ноющей болью от силы сдавливания, трава колит шею и жар чужого тела обжигает даже через одежду, когда Йегер валит его спиной на траву, но, кажется, это беспокоит только Аккермана, потому что Эрен прижимает его лишь сильнее к себе и земле одновременно, упираясь коленом в бедро почти до боли и шепча куда-то в висок, опаляя кожу дыханием, совершенно при этом не замечая прервавшегося дыхания Леви и тяжёлого хрипа, сорвавшегося с бледных губ. — Капитан… Поверить не могу, что это действительно вы… Прямо здесь…       Сердце бьётся в груди больно и громко, кровь ощущается лавой, текущей по каждому сосуду, но Леви хочется дрожать, как от холода. Он привык не верить, привык напоминать себе, что Эрен мёртв. Вновь и вновь, игнорируя то, какую невыносимую боль приносит осознание этого. И происходящее сейчас лишает его крупиц веры в собственное здравомыслие. Рушит понимание хоть чего-то в мире, которое, как ему казалось, он начал обретать. Эрен… Жив? Сжимает его в объятиях, продолжая шептать что-то уже совсем не различимое ему прямо в ухо и ворот рубашки, вынуждает тонкую кожу покрываться мурашками и отстраняется, только когда Леви цепляется дрожащими пальцами за его волосы, насильно оттягивая от себя и вынуждая разомкнуть объятия, а затем бьёт кулаком в лицо с такой силой, что пальцы пронизывает острая боль, а брызнувшая из разбившихся пухлых губ кровь капает ему самому на лицо. Эрен отшатывается тут же, отползает на заднице по траве, прикрывая лицо и жмурясь от острой боли. Леви ожидает, что его вновь обуяет всплеск ярости, который позволит ему удариться ещё и ещё, как тот камень, но этого не происходит. Пальцы дрожат сильнее, плечи расслабляются. Он никогда не злился на него по-настоящему. Даже полная яда речь про Микасу была лишь попыткой перекрыть собственную боль от потери. Его потери. — Чёртов ты ублюдок… Что это значит… — голос звучит почти ошеломлённо и почти неправдоподобно жалко, пересохшее горло дерёт при каждом слове, глаза широко распахнуты и взгляд мечется по лицу напротив, всё ещё прикрытому ладонями. — Прошу, капитан… Не здесь. Я расскажу, но… Нам нужно уйти. — он наконец убирает руки от лица, размазывая, однако, кровь по нему ладонями, нервно смотрит куда-то за спину Леви, словно ожидает появления кого-то с минуты на минуту. Леви хмурится, виски ноют от боли, а сердце всё ещё угрожает проломить ему рёбра. Здравый смысл убеждает его возразить, за волосы притащить сопляка на показ всем или по меньшей мере потребовать ответов прямо сейчас, но мольба в глубоких глазах Йегера, как и собственные, зарытые под пеплом и болью чувства, заставляют его сдаться, и он лишь кивает. Эрен вытирает кровь с лица платком, спрятанным в небольшой сумке на поясе. Помогает не очень, он больше размазывает стремительно подсыхающие следы, но это лучше, чем вообще ничего. На нём светлая рубашка с глубоким воротом, повезло, что не запачкал, отстирывать кровь от светлой ткани сплошная мука. Спустя долгий десяток секунд Леви ловит себя на том, что не может оторвать взгляд от загорелой крепкой груди в вырезе рубашки и думает уже совсем не о стирке. Жар окатывает его волной. Чёртов стыд. Что с ним происходит? Эрен встаёт, протягивая Леви ладонь. Мужчина мимолётно осматривает длинные пальцы, покрытые кровавым налётом. Эрен замечает его взгляд и тут же отдёргивает ладонь, словно обжёгся. Но Леви лишь выдыхает тяжело и всё же протягивает свою в ответ, позволяя не такому уж теперь сопляку подтянуть его в вертикальное положение. Колено тут же отдаётся острой болью, и бывший капитан пошатывается, вцепляясь в удобно оказавшееся под рукой чужое предплечье. Осматривается вокруг, выискивая трость. А он почти забыл о своих травмах, настолько ошеломлённый воскрешением Йегера. Почти забавно.       Кажется Эрен соображает, что он высматривает. Потому что помогает дойти до дерева и упереться в него спиной, а сам в это время склоняется, высматривая искомый объект в траве. Леви старается оторвать взгляд от тонко очерченного солнечными лучами профиля и длинных, чуть дрожащих ресниц, но у него ни черта не получается. Он рвано выдыхает, впиваясь короткими ногтями в собственную ладонь. Эрен слишком вырос. И ощущается слишком родным. Леви до этого словно и не понимал, как сильно на самом деле скучал по нему, как был привязан. К этим мимолётным эмоциям на лице, отображающим каждую его мысль, к глазам, прячущим в своей глубине переживания и ещё ко множеству деталей, составляющих Эрена — живого и настоящего. Леви ненавидит себя за то, каким уязвимым стал. Раньше он куда лучше справлялся с этой чёртовой буре в душе, когда видел его, не позволял ничему из этого прорывать барьер его невозмутимости. Тогда Леви был силён и Эрен был подростком с огромной ответственностью на плечах. Тогда было нельзя даже допускать посторонних мыслей, не то что отдаваться им во власть. Сейчас же Леви был слаб, Эрен совершенно пугающе перестал быть сопляком, превратившись в молодого мужчину, а всё, что раньше держало устои Леви и прежний мир и порядок — рухнуло к чёртовой матери. Барьер был прорван и Леви затапливало запретными чувствами.       Аккерман даже не сразу понял, что Эрен скрылся из виду, а он сам стоял с закрытыми глазами и лишь нервно сглатывал, торгуясь с собой и умоляя судьбу выдать ему ещё немного самообладания. Эрен нервно кашлянул, привлекая его внимание, он вновь оказался прямо перед ним, бывший капитан почти физически чувствовал это. Леви распахнул глаза и тут же скривился в мучительном выражении. Бывший сопляк держал в руках его трость. Переломанную на две части и годную разве что на растопку дров. Всё же тогда, чуть ранее, под его ботинком хрустнула далеко не ветка. — Чёртова ты оглобля, никогда не смотрящая под ноги. Мало тебе было всего мира, решил ещё и мою возможность самостоятельно передвигаться растоптать. — Леви едва сдержался, чтобы не сплюнуть. Какая досада.       Эрен вдруг как-то побледнел, открыл рот, словно собирался долго и красочно оправдываться, но затем вдруг закрыл его, помял потрескавшиеся губы, явно до сих пор обжигающие его болью после удара и вдруг почти прошептал: — Я могу вас понести… — резка вспышка недоумения, приподнятые тёмные брови. И тут же постыдный жар под кожей, потому что мысли кишели картинами, постыдностью своей недостойными бывшего капитана. — К чёртовой прародительнице тебя и твои идеи. Дай свою граблю. Просто обопрусь. — наверное ему показалось, но Эрен как-то тут же сник, но подошёл ближе, подставляя руку, Леви вцепился в неё сильно и безжалостно, словно боль Эрена могла привести в чувства и его самого тоже.       Идеей это всё в любом случае оказалось просто дерьмовой. Леви понял это очень скоро, когда в лесу, куда они за каким-то хером углубились, ему стоило оступиться о мелкий корешок и издать болезненное мычание. Эрен тут же вздрогнул, обхватил его рукой за талию, почти подтягивая вверх и тут же придержал другой рукой за запястье, давая опереться на себя, выглядел он при этом невероятно обеспокоенным и буквально сиял заботой в распахнутых глазищах. Леви вновь полоснуло жаром от ощущения тяжёлой руки на талии, а глубокая зелень чужих глаз ввела в странный ступор, его окутало неожиданно приятным запахом Йегера — травяным и немного терпким, напоминающим смесь полевых цветов. Мысли от всего этого окончательно смешались, теряя форму и приличие, постыдно вспотели ладони. Леви вынудил себя отвернуться, пялиться исключительно под ноги и не акцентировать внимание на тяжёлом дыхании прямо над макушкой. И чего тот дышал так глубоко и жадно? О том, что дыхание Эрена действительно жадное и иногда он словно замирает, чуть поворачивая голову в его сторону и словно втягивая аромат от волос бывшего капитана, Леви старался думать ещё меньше. Он вообще старался не думать, а считать шаги.

***

      Пробирались они не так чтобы долго. Дом, однако, к которому они пришли, на уютное пристанище был похож крайне условно и одним видом лишённых стёкол окон, покосившейся дверью и осевшей крышей вызывал тоску и неприятный холодок под рёбрами. Вид этого запустения, потемневшего от влаги дерева и разросшейся травы вокруг вызывал уныние и даже какую-то жалость. То ли к Эрену, ютившемуся здесь, то ли к самому строению, всеми заброшенному. — Я здесь не живу… Это временное убежище. — видимо заметив кислое выражение лица бывшего капитана поспешил заверить Йегер, толкая при этом не вызывающую доверия дверь, та негостеприимно скрипнула.       Внутри пахло пылью, трухлявым деревом и даже плесенью, что тут же заставило Леви скривить губы от отвращения. Дом состоял из двух комнат — основной с очагом и второй, закрытой какой-то порванной по низу тряпкой. Леви тут же сморщился, хрипло прокашливаясь от забившей горло пыли и замечая, однако, присутствие небольшой обжитости в интерьере. Или во всяком случае попытки привести это помещение в жилой вид. Маленький стол, явно вымытый от грязи, заставленный сейчас лишь погашенной свечой, какой-то книгой и небольшим металлическим ящичком, содержимое которого Леви разглядывать не стал, свёрнутый спальный мешок у кровати, котелок у явно топившегося недавно очага — от него ещё исходил запах тлеющих поленьев и слабое тепло. Эрен указал бывшему капитану на табуретку у стола, приглашая присесть, а сам вытащил из сумки у стены небольшую тряпку, смачивая ту водой из небольшого ведра у стены, Леви не сразу его заметил, всё же маленькие окошки, задёрнутые каким-то тряпьём, очень неохотно пропускали свет. Какое-то время Йегер вытирал лицо и руки от засохшей крови, иногда шмыгая носом и явно возясь с этим дольше, чем требовалось и, тем самым, оттягивая разговор. Это раздражало. Окружение, да и сама ситуация, не располагали к долгим беседам и чаепитию. Зачем Эрен вообще ютился в этой лачуге? Ни черта в голове брюнета не сходилось. — Ты плачешь там что ли? — не выдержал Леви очередного жалкого шмыганья, на мгновение ему даже почудилась дрожь в широких плечах, собственный же голос звучал раздражённо. — Нет… — ответ звучал тихо и совершенно неубедительно, с проскользнувшей дрожью в голосе, Эрен почти бочком добрался опять до сумки, выискивая в ней что-то и убирая вытащенную до этого тряпку, вместо этого доставая небольшую бутылочку и ком ваты. Леви уже догадался, что тот собирается делать, а потому тяжко вздохнул и встал, привлекая внимание притаившегося у стены Йегера. — Иди сюда, садись. — приказной тон, наполненный стальными нотками.       Спокойный, но не терпящий возражений. Леви даже немного поразился тому, как давно ему приходилось его использовать последний раз. Подчинённых у него уже не было и в этом тоне отпала как таковая необходимость. Но видимо навык не покинул его, потому что послушался Йегер тут же, занимая указанное место и складывая руки на коленях. Он лишь кратко посмотрел на него огромными глазищами, в этом полумраке отливающими чем-то серо-голубым, после чего тут же отвёл взгляд в сторону, быстро-быстро моргая. Леви заметил, что некоторые ресницы слиплись от влаги, значит тот всё же плакал и от знания этого странно потянуло в груди, тоскливо и жалобно, тяжестью ложась после. Торопливо же отведённый взгляд заставил его поджать губы, провести ладонью по изуродованной части лица. Да, он теперь не красавец, взгляд лицо в лицо выдерживал не всякий.       Мужчина вытянул у того из пальцев кусок ваты, который Эрен успел уже прилично измять и бутылочку, судя по запаху, со спиртом. Смочил кусок ваты, наклонив бутыль и зажимая комочком горлышко, присел на край стола задницей, чтобы стоя не напрягать ногу. И приблизился, аккуратно прислоняя ватку к чужим губам туда, где отчётливо виднелась треснувшая тонкая кожа, покрытая ещё чуть влажной кровавой корочкой. Эрен от боли тут же дёрнулся, распахивая заметно опухшие губы, чтобы издать болезненный стон, но Леви одним пристальным взглядом и выдавленным шёпотом «тише» заставил его замереть и перетерпеть. Быстро обработал губы бывшего подчинённого, ловя себя на том, что пялится на их мягкий изгиб и завораживающую мягкость, а свои собственные сжимает в тонкую линию, дыша при этом тяжело и напряжённо. Эрен всё это время смотрел на него, отводя, однако, взгляд то и дело, видимо, когда натыкался на грубую, неприятную глазу, линию шрама, дышал как-то бесстыже громко и сглатывал, заставляя Леви отвлекаться на дёргающийся кадык под смуглой кожей красивой шеи. Невыносимо это было. Всё это. То, что Леви сидит в этой халупе и обрабатывает столь ничтожную ранку с такой сосредоточенностью и серьёзностью тому, кого считал мёртвым несколько лет. Так, словно тот перед своей смертью не уничтожил большую часть человечества и заслуживал заботы, а не удара ботинком в лицо, который бы превратил красивую мордашку в кровавое месиво. — Почему ты не явился раньше? Три года прошло… — проглоченное «впустую», не сорвавшееся с губ.       Он немного отодвигается, закрывая бутылочку крышкой и укладывая чуть окровавленную ватку на стол. Они оба не двигаются, лишь Эрен мнёт штаны на коленях пальцами. Голос Леви звучит обманчиво спокойно, хотя сам мужчина чувствует горькую боль от этой фразы на языке. Эти три года были невероятно тяжёлыми для него. Невероятно одинокими. Он мнёт свои губы зубами, едва сдерживая порыв разжевать их в кровь. Эрену не стоит знать о том, что он скучал. В этом просто нет никакого смысла. Леви до сих пор не может не думать о том, что Эрен даже не попрощался тогда с ним, почти с единственным. Просто не удосужился тогда явится в путях и сказать пару слов на прощание, как сделал для каждого из своих друзей. Да и обнял при встрече наверняка от неожиданности больше, чем от истинного желания, возможно он вёл одинокий образ жизни и так выплеснулась его тоска и радость от вида знакомого лица. Леви же до сих пор ощущает, как его сердце стучит быстрее просто при мысли, что Эрен жив. Когда он думал о жертвах гула, становящихся кровавой кашей под ногами титанов, жалобном плаче детей, предсмертных криках, полных отчаянной агонии, его пробирало ужасом и затупившимся со временем чувством вины. Слабым сожалением где-то там, где ещё остались крохи его человечности. Раньше. Теперь это казалось настолько старым холстом его памяти, что красок на нём почти не осталось. И эмоций, которые он должен бы вызывать — тоже. Да, Эрен превратился в чудовище, унёс жизни сотен тысяч людей, проявил сотрясшую мир жестокость… Но Леви уже не мог его ненавидеть за это, не мог страдать от сотворённого им ужаса. Иногда, особенно спустя время после гула, ему казалось, что он и вовсе никогда его за это не ненавидел. И не винил. Потому что не было смысла смотреть однобоко на ситуацию, находить в ней лишь одно великое зло и задыхаться, проклиная его снова и снова. Особенно тогда, когда всё было уже кончено и это зло кормило червей в родной земле. Да, всё это переболело и отпало очень давно, затёрлось в линиях его памяти и не тронула та трагедия его зачерствевшее сердце достаточно глубоко. Чтобы спустя года он кидался на Эрена с кулаками и оплакивал неизвестных ему людей, уничтоженных маршем титанов. Леви сейчас, смотря на красивое молодое лицо чудовища, уничтожившего восемьдесят процентов человечества, мог думать лишь о том, что тот был жив все эти три года после. И не дал ему знать об этом. В то время, когда Леви захлёбывался одиночеством и чувством вины перед ним, вдали от острова, преисполняемый страхом вернуться на родину, жалко надеясь, что постепенно образ зелёных глаз сотрётся из памяти, как произошло с безликими жертвами гула, крики которых Леви никогда не слышал в реальности — лишь во снах. И что всё, что он когда-либо чувствовал, смотря в них, будет не более чем воспоминанием, лишённым красок и власти над ним. Но сколько бы рассветов он не встречал, не сомкнув глаз, образ в мыслях не тускнел. Сердце болело и лило алую кровь, затапливая внутренности. Он скучал. Он винил себя за то, что не нашёл времени на последний разговор. За то, что не уследил. Брало даже зло на всех вокруг — никто не уследил, не остановил вовремя, не нашёл нужных слов, не утешил. Заставил пойти на это. Леви метался между виной, яростью и ослепляющей болью. И вот он здесь, лишь с бесконечно ноющей пустотой смотрит в эти глаза и ждёт ответа на простой вопрос, который кажется ему самым сложным и значимым во вселенной. — Я…Не вернулся… — казалось, Эрен не знает, с чего начать. Леви видит, как в глубине его глаз мечутся мысли, которые тот пытается ухватить за хвост. Мужчина терпеливо ждёт. — Когда Микаса снесла мне голову, я всего на мгновение оказался в путях. Лишь на миг увидел их как прежде, а дальше всё пошло рябью. Мне казалось, они будут уничтожены вместе со мной, и я вижу это в последние мгновения своей жизни, но… Кажется, это было не так. Я видел, что древо путей рассыпалось, став звёздной пылью, чувствовал разорванную связь со всеми живущими элдийцами, но сами пески не исчезли и их сила… Она всё ещё словно наполняла моё тело. И я увидел Имир, на миг, она улыбнулась мне, склонившись над чем-то, там, где ранее было древо. А затем я проснулся… Сквозь сон я слышал голос Микасы и ощущал её прикосновения к лицу, но стоило мне открыть глаза видение исчезло. Её не было рядом, это было лишь моим воспоминанием из детства, по крайней мере мне так показалось. Тот день, когда пала стена, я также спал под этим деревом. И помню, что проснулся от кошмара, но не смог вспомнить его содержание, осталась лишь тревога, страх и тоска. Я не знаю, что видел тогда во сне, но раз сила моего титана заключалась в том, чтобы путешествовать по линии воспоминаний… Возможно ещё в детстве я видел, как умру… Я… Я не знаю… Когда гул остановился, я не умер, точнее… Умер, но вновь проснулся здесь. — он бормочет быстро и немного сбивчиво и к концу рассказа становится всё более потерянным и почти напуганным, вцепляется в волосы на своей голове, широко распахнутыми глазами смотря в пустоту.       Он мелко дрожит и Леви думает, что, возможно, Эрен просто сошёл с ума. Или это он сам сошёл с ума и разговаривает с призраком или пустотой? Возможно тогда, пиная надгробный камень он оступился и упал с пригорка, на котором росло чёртово дерево, расшибив голову и всё происходящее лишь его предсмертный бред? Эрен же продолжает: — Я будто спал под этим деревом несколько часов… Будто ничего не было, прожитых лет, стольких смертей… Ничего из этого. Но я не был ребёнком. И мне пришлось принять, что я был здесь один, что всё это было реально. И что прошло несколько месяцев, хотя для меня лишь миг. — он успокаивается, широкие плечи опускаются, неровными прядями лежат на нахмуренном лице волосы. — Первое что я сделал, после того как немного пришёл в себя, — встретился с Хисторией, мне казалось, что только ей я могу показаться после всего случившегося. Я был в отчаянье, ничего не понимал и не знал, что делать дальше. Хистория была напугана и потеряна, когда увидела меня, бормотала, что не может в это поверить, пятилась, пытаясь убежать. А потом, когда я всё же убедил её в том, что это действительно я и не наврежу ей… Она разозлилась, заплакала, даже кинулась с кулаками… — Я бы сделал также, явись ты ко мне сразу после гула. Всё лицо бы тебе в кашу уделал за такие выкрутасы. — Леви прервал его, посмотрев пронзительно и немного хмуро, одним блеском глаз пытаясь выразить всё то, что терзало его душу эти годы, но Эрен лишь улыбнулся в ответ на это как-то криво и неискренне и у Леви возникло ощущение, что тот разочарован. — Хочешь сказать, что ты просто очнулся под этим деревом, как грёбаный оживший мертвец?       У Леви чертовски пересохло горло, но его жажда волновала в последнюю очередь. От новой информации кипела голова, а мысли метались обезумевшими птицами, раздирая его рассудок на кусочки, но всё равно узнать ещё больше. Всё о том, чем Йегер жил эти годы на острове. Даже если в итоге это будет значить лишь то, что он не скучал и был счастлив, даже ни разу не вспомнил. И даже если Леви придётся вернуться на земли за пределами острова ещё более опустошённым. — Не знаю кем назвать себя… Правда… Моя голова на месте. Я… проверял, — они оба скривились, Леви от представления того, как Эрен разрывает землю, находя там собственную прилично сгнившую голову, а Эрен от воспоминаний того же самого — но при этом я жив. Со мной нет силы титана, как и со всеми, кто раньше являлся её носителем. Не знаю, было ли моё воскрешение прощальным подарком от Имир или чем-то ещё, но мне было тяжело принять, что я жив. Тогда рядом была Хистория и помогла мне. Пусть наша первая встреча тогда и не прошла гладко. На самом деле было так странно, видеть, как на самом деле моя смерть отразилась на ней. Она винила меня, считала монстром, но оплакивала, как дорогого друга. Это поразило и утешило меня, даже заставило думать, что я всё же должен воспользоваться своим правом на жизнь, хотя поначалу у меня и были мысли всё же умереть, как я и заслуживал… Тогда мы долго говорили, я принёс сотню извинений и всё ещё считаю, что этого недостаточно, но едва ли у меня когда-то будет возможность загладить вину перед всем миром. — Думаю тебе не следует лезть к миру, ты слишком радикален. Кто знает, чем обернутся твои извинения… Устроишь ещё потоп из своих слёз. — Леви сказал это почти шутливо, приподняв бровь. Губы Эрена дрогнули в чём-то, похожем на полуулыбку. Нелепо звучала попытка Леви пошутить, но они оба были слишком погружёнными в этот тяжёлый разговор, чтобы комментировать качество шутки. Любая попытка разряжения атмосферы засчитывалась. — Она помогла мне и до сих пор продолжает. Благодаря ей я знаю, что происходит в мире и на острове. Она выделила мне квартиру в столице, но я не рискнул там жить. Пусть на самом деле мало кто знает, как я выглядел при жизни. Во всяком случае из выживших… Мне хотелось избежать любых возможных, нежелательных контактов. Да и находиться среди людей после того, что я совершил, было тяжело, я ведь взял на себя смелость поставить выживание всех эти людей выше жизней остальных за стенами. Я чудовище. Вина месяцами съедала меня живьём. Это до сих пор иногда возвращается, но реже. Но в любом случае покинуть родной остров казалось ещё тяжелее, чем жить здесь, будучи окружённым воспоминаниями. Здесь я по крайней мере был среди тех, ради кого принёс столько жертв, хотя и не считаю правильным говорить так. Едва ли кто-то из жителей острова просил меня уничтожать человечество. Это было моим решением.       Он выдыхает немного рвано и прерывается. Кажется у Эрена тоже пересохло горло, потому что он скользит языком по губам снова и снова из-за чего морщится, а затем и сглатывает, отводя взгляд куда-то в сторону. Леви прослеживает движение его глаз и замечает на полке бутылку с неизвестным из-за цвета стекла, содержимым. Эрен встаёт немного резко, чтобы взять ту, а затем возвращается, устраиваясь на прежнем месте и протягивая бутылку Леви. Вместо того чтобы открыть самому и утолить жажду первым. Мужчина на такой вежливый жест не сдерживается и удивлённо приподнимает брови. Видимо Эрен считает, что после него Аккерман пить побрезгует. Или выражает таким образом своё уважение. В любом случае такое поведение Эрена немного забавное, но приятное — признаёт в глубине души. А потому Леви кратко кивает и без раздумий принимает бутылку, обхватывая стекло пальцами и свинчивая металлическую крышку, после чего делает осторожный глоток на пробу. Всё же на мгновение мелькнуло опасение, что это может быть крысиный яд, вручённый ему за всё «хорошее», однако на деле содержимое оказывается простой водой. А потому бывший капитан делает ещё пару глотков и передаёт бутылку Йегеру. Тот, однако, замирает, явно не спеша утолить жажду, хотя по дёрнувшемуся под тонкой кожей кадыку и заметно, что хочет. Зелёные глаза направлены куда-то в горлышко, а ладони немного нервно обхватывают тёмное стекло ближе ко дну. На мгновение промедление Эрена в столь простом действии кажется Леви выражением брезгливости, однако прежде чем мужчина укрепляется в этом выводе — его взгляд, скользящий по Йегеру от лица к рукам улавливает слабо различимый на смуглой коже паршивца румянец и шестерёнки в голове начинают со скрипом вращаться, ставя всё на свои места и растворяя ложные выводы. Дело здесь далеко не в брезгливости. И вряд ли кадык Йегера дёргается так часто только лишь от жажды. — Кончай думать о романтичности подобного слюнообмена и пей уже. Ты не закончил рассказ, а я так и не понял, что ты делаешь в этой лачуге. — Леви нервно осматривает обстановку вокруг, стараясь избежать столкновения глаза в глаза.       Ему не хочется быть грубым сейчас, но сделать с собой ничего не получается. Это его защитный механизм от неловкости. Тем более что собственную кожу изнутри прилично так припекает. Леви и не помнит, смущался ли так сильно когда-то до этого за все свои почти 35 лет. Да и был бы повод! На Эрена грубость действует отлично. Он тут же отмирает, поспешно делая несколько глотков и вытирая скатившуюся по подбородку каплю, после чего пытается не выглядеть таким уж смущённым. Мнётся, растирает бутылку ладонями. Но в итоге прокашливается и продолжает говорить: — В общем я перебрался в деревушку недалеко от столицы, какое-то время жил там, занимался хозяйством, иногда виделся с Хисторией, подсказывал ей, если спрашивала совета, речь для возвращения Армина и остальных на остров придумал я. — сказал это явно не без гордости, Леви это позабавило. — Не хотелось, чтобы герои для мира были врагами для своих соотечественников. Жизнь текла своим чередом, но… Меня мучала тоска по Шиганшине, по друзьям. Я знал от Хистории, как идут их дела, знал, что после той речи они вернулись на остров и были при деле, но этого было недостаточно. Я всё ещё был одинок. Хотя и понимал, что не стоит никому больше являться, я был призраком для них, мёртвым. Мне казалось, что я не имею права и что это будет слишком эгоистично… Я ведь попрощался, надеялся, что их жизнь без меня будет лучше, тем более всё только-только налаживалось после того что я сделал… Мне было страшно даже подумать о том, как я посмотрю каждому из них в глаза. А потому убеждал себя, что привыкну к одинокой жизни, пытался найти в этом свою прелесть или даже своё наказание за совершенный ужас. Но знаете… Это не работало. Прошёл год, когда… Я встретился с Армином. Так нелепо получилось. Мы буквально нос к носу столкнулись у Хистории дома, я как раз собирался встретиться с ней, чтобы попросить её совета о том, стоит ли мне встретиться с Армином и тут он, собственной персоной. Увидев меня чуть не потерял сознание. Не помню, был ли он когда-то так бледен. Долго плакали, обнимались, потом кричали друг на друга. Но многое уже было сказано до этого. Многое уже и не требовало быть сказанным. Напились ужасно… — он прикрывает лицо ладонью, явно испытывая лёгкий стыд при воспоминаниях о том сумбурном и богатом на потрясения дне — Ну а потом, чего и следовало ожидать, узнали все по очереди: Жан, Конни, Энни, Райнер… — Но не Микаса. — Леви утверждал, отведя взгляд.       Имя девушки произносить было тяжело и оно тут же повисло недолгим, но нестерпимо тяжёлым молчанием между ними. Сначала глаза Эрена распахнулись широко, став стеклянными, а после губы безмолвно зашевелились. Это длилось всего несколько мгновений, после чего остекленевшие глаза наполнились осознанностью и Эрен заговорил вслух, хотя его голос дрожал и был сиплым, словно каждое слово раздирало горло. — Да, я запретил рассказывать ей. Верил, что со временем она перестанет тосковать по мне и создаст семью. Будет счастлива. Мне казалось, она сможет отпустить меня. Я… Верил в это. — голос Эрена к концу начал срываться и дрожать, огромные зелёные глаза наполнились слезами и Леви видел их блеск даже в этом полумраке.       Под рёбрами мужчины от этого зрелища неприятно дрогнуло сердце, а затем кратко болезненно сжалось. Нахлынуло нестерпимое желание подарить Эрену утешение, заставить его не плакать, даже если это значило заставить его забыть обо всём. Не было и крупицы той ярости, что терзала Леви у его надгробного камня. Только стремление помочь, которое заставило обхватить широкие плечи, до боли вжимая в себя крепкое тело. Сидя на столе Леви был немного выше и ему пришлось наклониться на того, но Эрен выдержал и уложил ладони на поясницу, утыкаясь носом в плечо и задушено всхлипывая. Голос его стал торопливым и совсем дрожащим: — Я… Я даже подумать не мог, что… Она… Я приехал сюда вчера, чтобы понаблюдать со стороны, узнать, как её дела… Но… Нашёл её такой… Я не нашёл сил зайти в дом… Я не смог… Не смог… — его слёзы, обильно стекающие по щекам и срывающиеся с подбородка, были горячими, Леви ощущал это на своём плече даже сквозь рубашку, которая стремительно пропитывалась влагой. — Ты не виноват Эрен. Ты не делал за неё этот выбор. Ты дал её шанс на счастливую жизнь… — произносит тихо, зарываясь пальцами в мягкие каштановые пряди, поглаживая их и массируя кожу головы. — Нет… Я виноват. Виноват, слышите? — он слегка мотает головой, почти до боли цепляясь за талию Леви, но тот и не думает разорвать объятия. — Но… Я не мог бы помочь ей… Никак… Я бы всё равно не смог сделать её счастливой, ни за что. Я не любил её, никогда, не смог бы полюбить. И даже та иллюзия… О домике, о тех годах, что мы могли бы быть вместе… Это было ложью, я лишь хотел, чтобы ей было легче отпустить меня… — Леви не понимал, о чём тот говорит, но слушал, сжимая пальцы на дрожащей спине. — Я не говорил, что люблю её. Не смог заставить себя произнести это… Я понимал, что никогда не смогу бросить всё ради неё, не смогу остаться с ней… Но я хотел, чтобы она успокоилась, чтобы смогла убить меня… Ей нужна была решимость… Я… Я хотел дать её ей, даже если это значило обман… Я так жалок… Я лишь хотел, чтобы Армин видел меня таким, каким хотел бы видеть. Я просто хотел, чтобы они все были счастливы… Ведь я умру и какая разница, был бы ли честен с ними…       Он плакал, содрогаясь и задыхаясь, больше бормотал, прерываясь и затем продолжая. Леви слушал, понимая лишь в общих чертах, о чём тот толкует. Поглаживал его плечи, пытаясь сопоставить эту сбивчивую речь и факты, что были известны. Эрен врал друзьям, когда явился к каждому из них в путях для последнего разговора? Потому что не хотел расстраивать и хотел, чтобы они заполнили его с лучшей стороны, которую сами бы хотели видеть? Не к месту вспомнилось, что Леви этого последнего разговора не удостоился и от этого в груди неприятно и гадко заныло. Он обхватил плечи Эрена сильнее, наверняка оставляя на них синяки, чтобы поскорее перебороть это неуместное чувство. Эрен не обязан был говорить с ним тогда. — Я не знал… Я не знал, что она сделает это, клянусь… Я никогда бы не допустил этого, если бы знал… Я желал ей лишь счастья… — он всё ещё продолжает, не в силах остановить слёзы или поток мыслей, выплёскивая за раз всю свою вину и боль. — Я знаю, Эрен. Все знают. Ты должен перестать винить себя за решения других людей. Сейчас… На твоих плечах и так достаточно грехов, слышишь?       Леви отстраняется, встряхивая того за плечи и заставляя посмотреть прямо на себя. Эрен послушно поднимает голову. Всё его лицо расчерчивают дорожки слёз, а глаза словно стеклянные и очень-очень блестящие. Боль в них словно вот-вот выльется, станет ощутимой, у Леви от этого зрелища по спине ползут ледяные волны, а пальцы на плечах Йегера подрагивают. — Да… Но, это так сложно… — соглашается, прикрывая дрожащие веки, длинные тёмные ресницы слипаются от влаги. — Мне так жаль, что я не любил её… Так было бы проще, но я не мог… Не мог. Моё сердце всегда было… Оно… — Эрен немного мотает головой, словно отрицает что-то, Леви хочется выть от того, каким уязвимым он выглядит — Оно всегда принадлежало лишь вам…       На мгновение Леви кажется, что пол под ногами зашевелился и опора в виде стола под задницей исчезла, даже пальцы потеряли чувствительность и упали с плеч Эрена. Наверняка Старые половицы не выдержали и начали расходиться под их весом. Или сама гиена огненная разверзлась и пожелала поглотить двух грешников. Перед глазами на мгновение потемнело и Леви быстро-быстро заморгал, пытаясь восстановить изображение реальности. — Что? — голос звучал хрипло.       Настолько чужим, что Леви даже не сразу понял, что сказал это он сам, почти вздрогнул. Этот вопрос был озвучен с таким недоумением и неверием одновременно, что наверняка показался бы ему самому забавным, не пытайся он сейчас панически понять, о чём толкует этот мелкий засранец и не сошёл ли он просто на просто с ума. Эрен как-то болезненно кривится, словно жалеет, что сказал это или словно слова, которые он собирается сказать дальше, способны причинить боль. Однако говорит, распахнув глаза и посмотрев прямо на Леви. Слёз в них уже нет, лишь где-то в глубине зрачка плещутся океаны боли, не способные пока вылиться. — Я всегда видел рядом с собой только вас. С самой кадетки пропал в ваших глазах… Хотя и восхищался разведкорпусом с детства, хотел быть в его рядах, отважным солдатом, способным увидеть мир за стенами… — голос его лишён красок и дрожит уже меньше, а дорожки слёз на щеках подсыхают, наверняка неприятно стягивая кожу. — После смерти моей матери к этому добавилась жажда мести, а потом… Потом были вы. И тогда я нашёл ещё один стимул сражаться несмотря ни на что и к восхищению добавилась ещё и любовь… Хотя сначала я просто слышал о вас всякие россказни, легенды о сильнейшем войне. Просто восторгался, уважал. Ну и затем, когда увидел в живую… Такого неприступного, гордого, верхом на коне… Этот восторг укрепился во мне, стал неотделимой частью моей личности. От вас исходила сила и невозмутимость… Вы действительно верили в свободу, ваш взгляд был особенным. Вы были справедливым, отважным, непобедимым… Таким красивым… Я был поражён в самое сердце. — он на мгновение закусывает свою губу, явно не ощущая боли от этого, на смуглых щеках вспыхивает едва заметный румянец, а сердце Леви делает в груди полный оборот. — Я сходил по вам с ума. До боли в языке спорил с любым, кто смел хоть что-то плохое сказать в ваш адрес… Вы были для меня главным примером, я всегда мог обратиться к вам за советом… Хотя и не решался… Но вы так или иначе всегда приходили ко мне, находили нужные слова… Но я совершил ошибку, множество ошибок. И вы пострадали… — голос его вновь наполняется виной, которую Леви просто ненавидит, а взгляд Эрена утыкается в колени Леви, безошибочно находя травмированное. — Это не ты сделал со мной. Так что не вини себя. Хватит, я же просил. — он тянется к его лицу, укладывая ладонь на щёку, поглаживая едва ощутимо и подцепляя пальцами подбородок, заставляя отвести взгляд от травмированного колена. Эрен послушно следует за его рукой, прикрывает глаза, наслаждаясь касанием. — Косвенно я виноват во всех ваших ранах… Если бы я был умнее, то мог бы найти лучшее решение, при котором не пострадали бы ни вы, ни Ханджи, ни остальные… Но я не смог. Сколько бы ни пытался… Всё заканчивалось либо также, либо хуже, словно иного исхода просто не могло быть. В какой-то момент, мне казалось, что я сошёл с ума и потерялся в петле времени. Не понимал, что уже случилось, а что только грядёт, какая из реальностей изначальная. Это было страшно… — почти шепчет и в этом шёпоте столько усталости, что сердце болит уже нестерпимо.       Леви не знает, каково это — обладать силой титана, атакующего, прародителя или любого другого. Хранить в себе память прошлых носителей. Даже представить не может, что значит управлять таким могуществом, вершить судьбы людей, пользоваться их жизнями, как пешками в игре. Только чтобы изменить будущее, увиденное через воспоминания. Но почему-то верит, что тоже был бы чертовски напуган, оказавшись на месте Эрена. Бремя на плечах которого, бывшего тогда лишь импульсивным подростком, выросшим в такого из ребёнка с тяжёлым детством, оказалось слишком велико. Становится понятно, почему он ни черта не справился. И вина в глубине души лишь крепнет от того, что он не разглядел этого достаточно рано и не сделал достаточно, чтобы помочь. — Хватит, Эрен. Я не безгрешен и наверняка заслужил то, что со мной произошло. Да и произошедшее тогда было моей собственной ошибкой. И я не винил тебя за это ни секунды. Так что не стоит и тебе.       Эрен после этих слов едва заметно кивает, а Леви убирает руку с его щеки, ощущая, как покалывает кожу ладони от столь интимного касания. Молчание растягивается, взгляд Эрена задумчивый и тяжёлый, словно тот где-то не здесь совсем. На мгновение Леви даже кажется, что он и не говорил ему волнующих слов о восхищении и любви. А может и говорил… Только было это всё не более чем глупостями, наговорёнными под влиянием момента и слезами. Всё же Эрен был молод, а импульсивность уже давно стала неотделимой частью его характера. Однако тут Йегер приоткрывает опухшие губы и тихо говорит вновь: — Я… Не закончил… О своих чувствах… — и слабая надежда Леви, что это было лишь глупыми словами глупого мальчишки рассыпается, не успев обрасти отвердеванием.       Леви нервно сглатывает и готовится слушать, принимая для самого себя, что на самом деле никогда не надеялся, что слова Эрена были глупостью и тот возьмёт их обратно. Эрен же ненадолго поднимает взгляд на его лицо, после чего тут же отводит, с присущей ему неловкостью прокашливается, готовясь задвинуть речь. — Конечно, я далеко не сразу понял, что моё восхищение вами глубже, чем кажется… Было совсем не до копания в своих чувствах, мой мир то рушился, то по кирпичику выстраивался заново… Но постепенно, с каждым моментом сближения с вами… Я начинал понимать. И принимать. — видимо на лице бывшего капитана весьма красноречиво угадывается недопонимание, потому что Эрен спешит пояснить, о каких моментах сближения толкует — Когда вы спросили, злюсь ли я на вас, после избиения в суде, когда после проявляли крупицы внимания и заботы, когда говорили со мной по душам, защищали от собственного отряда… Всё это копилось в моей душе, формируя привязанность и в какой-то момент я окончательно понял, что воспринимаю вас иначе, чем кого-либо другого. Только на вас я не мог поднять руку или накричать… Слушаю каждое ваше слово, почти не дыша. Стараюсь сделать всё, чтобы не разочаровать, выполняю приказ, даже если он абсурден и невыполним… Или абстрактен. Выполняю, потому что вы так сказали… И потому что я вас лю… — Когда именно понял? — Эрен кажется на мгновение растерянным и даже возмущённым тем, что Леви так поспешно прерывает его на самом важном признании, но затем на его лице мелькает какое-то понимание, на мгновение появляется и тут же исчезает странная ухмылка и он отвечает тихо, но искренне: — Когда вы протянули мне свой платок… Тогда окончательно понял. Я хранил его столько, сколько мог. Но потерял при сражении в Либерио… Скучал по нему… По вам, неимоверно. — они стремительно сталкиваются взглядами и Эрен словно пытается прожечь его насквозь, а от обилия эмоций и желания в зелёных омутах Леви бросает в жар. — Столько раз мне хотелось встретиться с вами, бросить всё, но я понимал, что не имею права. Да и что бы сказал при встрече? Был уверен, что признание в любви высшая глупость, не в мире, где происходит такое… Вы бы и слушать не стали, выбили бы мне все мозги и зубы сапогом. А я ужасно боялся этого. Не боли, а отказа, непонимания, презрения… Да и вы были сам не свой после смерти командора Эрвина. Все знали, что вы…       Он замолкает и на мгновение смотрит на него почти испуганно, понимая, что затронул старую рану, которую, как думает, трогать не имел права. Леви на это лишь криво и горько усмехается. Почти злобно, но на самом деле эта злость не имеет к Эрену отношения. Она скорее на судьбу, на стечение обстоятельств. Чёрт знает на что, на самом деле. Эта злость ощущается застарелой. — Быльём поросло, Эрен. Нечего там было помнить. Говорили об этом больше, надумывали и приукрашивали, за спиной шушукались. Молодняк. Много понимают. — он не сдерживает саркастичных ноток и недовольного цоканья. — Между мной и Эрвином всё было сложно. Мы не обсуждали это и громких слов не говорили друг другу. Когда живёшь одним днём это кажется глупостью, недопустимой роскошью — давать обещания. — приходится прерваться, сглотнуть горький ком воспоминаний — Мы всегда больше были друзьями, чем любовниками или возлюбленными, как угодно. Верными товарищами в первую очередь. Спина к спине несколько лет. Я защищал его не менее самоотверженно, чем Микаса тебя. Не сразу понял правда, что между нами эта пресловутая аккерманская связь. А когда понял, было уже поздно. Она слишком много важного, бесценного времени у меня отняла, залепила глаза последним обещанием ему, по рукам сковала чувством долга. — Эрен слушает внимательно, словно и не дыша, Леви показалось это забавным и он бы наверняка усмехнулся, если бы не горькая боль и не засыпающая вина под рёбрами. Йегер ведь не понимает толком, о чём бывший капитан ему вещает. О взаимности, о том, что поговорить хотел до последнего и жалеет до сих пор, что не смог. — Я был сам не свой после его гибели, тут ты прав. Но не только потому что горевал. Должен был по гроб жизни. Нёс на себе ещё большее бремя — последнее обещание «хозяину» — при последнем слове губы Леви откровенно кривятся в отвращении — Не способен я был тогда обратить внимание на что-то другое, всё оттягивал то, что действительно хотел сделать тогда… В глубине души. Думал, будет ещё время. А потом ты сбежал в Марли, а дальше и сам знаешь, какой хаос начался. И я уже поздно понял, что времени сказать самое важное не осталось. — Да… — он вдруг тяжело вздыхает, на мгновение Леви кажется, что тот даже забыл, что хотел сказать, слишком ошеломлённый откровением бывшего капитана и новой информацией. — Я кажется прервал тебя. — подталкивает того мужчина, решая оттянуть окончание собственной реплики, слова о собственных чувствах комом встали в горле и кажется слишком тяжёлым выдать их прямо сейчас.       Первым признаться он смелости не находит. Жалко, учитывая, каким отважным он был, уничтожая титанов один за одним и даже не вздрагивая, каждый раз, когда смерть проносилась рядом, обдавая своим гнилостным дыханием. Прикрывает глаза на мгновения, распрямляет плечи, немного увеличивая расстояние между ними, отодвигаясь даже чуть ближе к краю стола. Эрен же, когда мужчина всё же смотрит на него, вновь прячет свои невозможно красивые глаза и Леви ощущает, как от этого действия у него внутри закипает глубокое раздражение и обида, которые едкими словами срываются с языка. — Не такой уж я и урод. Наверняка в госпитале Марлийском насмотрелся на солдат с увечьями похуже. Так что не прячь глаза. И договаривай уже, что хотел сказать.       Эрен тут же тушуется под этим взглядом и от резких слов. На мгновение он, однако, возвращает Аккерману свой пылающий взгляд и Леви даже мерещиться в нём желание возразить или вспылить, но в итоге Эрен лишь кивает мелко, скользит языком по нижней губе, из-за чего едва заметно его брови и ресницы дрожат — от боли или от волнения сказать сложно. Он всё же окончательно перестаёт прятать свои неземные глаза, настраивает их зрительный контакт и Леви окутывает знакомым и уже даже привычным жаром от этого, а сердцебиение ощущается где-то в горле. Эрен смотрит с каким-то трепетом, выглядит с каждым мгновением всё более взволнованным и невозможно красивым. Леви судорожно сглатывает, понимая, что тоже начинает нервничать, когда Эрен вдруг медленно подаётся вперёд, упираясь в край стола ладонью. Замирает на долю секунды, прежде чем без труда сократить расстояние между их лицами. Жаркое дыхание опаляет Леви губы, когда Эрен тихо шепчет, тут же преодолевая последние сантиметры между ними: — Я люблю вас…       Поцелуй мягкий и аккуратный, невинный почти. Лёгкое касание губ, слегка царапающее из-за сухости тонкой кожи. Но в висках от него пульсирует, а тело обдаёт волной жара, который сворачивает мышцы в узлы. Леви цепляется рукой за чужую шею, притягивая ещё ближе. Эрен окончательно выпрямляется, вклинивается между его бёдер, отодвинув мешающее колено ладонью. Ладони его обхватывают Леви за спину, скользят по лопаткам и пояснице, жмут ближе к себе и от тесного соприкосновения их тел голова окончательно пустеет. Леви рвано выдыхает, пытаясь перевести дыхание и хоть на мгновение разорвать поцелуй. Однако тут же сдаётся, лишь с большей жадностью сминая солоноватые пухлые губы. Те тут же дрожат, а Эрен издаёт тихий болезненный стон. Во рту Леви расплывается вкус крови, и он хмурится, разрывая поцелуй и опуская взгляд вниз. Губы Эрена алые и припухшие, покрытые тонким слоем свежей крови. Мгновенно вспыхивает злость на самого себя за тот удар у дерева. И сожаление. Потому что глаза Эрена совсем тёмные и затянутые пеленой желания. Он осматривает его лицо жадно и мнёт рубашку на талии, даже не пытаясь слизать каплю крови, стекающую с губы на подбородок, словно и не чувствует. Леви же пытается перевести сбившееся дыхание. Сердце в груди бьётся почти болезненно быстро, рёбра словно ходят ходуном. И ему нестерпимо жарко. — Ну и как ощущения? Исполнил свою влажную подростковую фантазию — поцеловал капитана. Бывшего, конечно, но не будем придираться к деталям. — спрашивает с хрипотцой, едва сдерживаясь, чтобы не задыхаться после каждого слова.       Кислорода между ним и Йегером катастрофически мало. Однако Леви это волнует в последнюю очередь. Ему нестерпимо хочется поцеловать Эрена снова. Забраться руками под одежду, почувствовать жар ладонями, сжать крепкие мышцы до синяков. Ближе, теснее, откровеннее. Что угодно, даже если это значит, что он должен будет сгореть заживо или умереть от удушья. Останавливает лишь то, что очередной поцелуй может причинить Эрену боль, а потому Леви лишь проводит под нижней губой Эрена пальцем, стирая кровь, и задаёт этот глупый вопрос, словно твёрдый член Эрена, упирающийся ему в бедро, не говорит достаточно. Эрен сдавленно усмехается, тоже оценивая нелепость вопроса и на мгновение вжимается пахом в бедро бывшего капитана, из-за чего с его губ срывается тихий хриплый стон. У Леви от этого звука по спине водопад из мурашек, а потому он даже не сразу реагирует на касание Эрена к его ладони. Тот накрывает полностью своей, нежно сжимает три уцелевших пальца, вызывая у Леви трепет и дрожь, после чего прикладывает маленькую ладошку к своей груди.И Леви чувствует стук сердца. Ускоренный. Громкий. Честный. Происходящее всё ещё как сон, но этот стук так реален, что не оставляет сомнений. — Я счастлив. Не думаю, что имею право на это после того что сделал, но я действительно счастлив. И просто схожу с ума от мысли, что вы готовы принять мою любовь. Это так нереально… Я был уверен, что никогда не смогу прикоснуться к вам так… А теперь просто не знаю, что сделать в первую очередь.       Леви хмыкает, не находя слов, чтобы ответить. Достоин ли Эрен счастья? Не ему решать. Всё, что он может сделать сейчас и всё, что хочет — дать этому засранцу немного счастья и провести с ним всю свою оставшуюся жизнь, если конечно сам Эрен захочет. А блестящий восторгом и желанием взгляд зелёных глаз, честный и открытый, направленный прямо на него, не оставлял в этом сомнений. А потому Леви вновь притягивает его за шею и целует. Наплевав на попадающую в рот кровь, на болезненное мычание Йегера каждые две секунды и на то, как мстительно тот прикусывает его губы в ответ. Всё меркнет за пределами их крошечного мирка на двоих. Леви позволяет губам Эрена скользить по шее, позволяет себе забраться под ткань его рубашки, обводя напряжённый живот ладонями. Касается, забывая обо всём на свете, но уверенный, что не оторвётся, даже если прямо сейчас послышится топот сотен колоссальных титанов. Его не волнуют кровавые пятна на шее или ключицах, остающиеся от торопливых поцелуев, не волнует жадная хватка загребущих ручищ Эрена везде и сразу. Отдаваясь без остатка и принимая всю нежность и страсть молодого тела Леви впервые не сомневается. Потому что знает — теперь он успеет сказать ему всё, что когда-либо хотел.       The end.