пять минут до безбрежности

      Прекрасная июньская погода без единого облачка на небе уже стала одной из своеобразных констант, из которых складывается в единое целое последний учебный день в Хогвартсе — вместе с долгожданным облегчением после череды сданных экзаменов. Перед самым заключительным пиром во внутреннем дворе, обычно заполненным учениками, ожидаемо нет ни единой души — не пустует только одна из скамеек под самым большим деревом.       Молчание чрезмерно затягивается — а ведь совсем недавно они могли болтать часами напролёт без остановки. — И что теперь? — конечно же, озвучить повисший в тёплом июньском воздухе вопрос из них решается именно Кирра, нервно наматывающая на палец свой жёлтый галстук. — Ну… Взрослая жизнь? — задумчиво отвечает Иселин. Ничего нового она, по факту, не говорит, но обычно искрящиеся весельем зелёные глаза от этого сразу же тускнеют. Заметив это, она тут же, опустив виновато взгляд, спрашивает: — Но разве это что-то между нами изменит? — А ты думаешь, нет? — горько усмехается Фостер, опустив голову ей на плечо.       Кирра каждым до одного разделённым вместе с Иселин моментом дорожит, начиная с той самой знаковой пары заклинаний на первом курсе, когда они совершенно случайно оказались за одной партой и больше уже не расставались — ни во время парных работ на всех предметах, ни вне занятий. Дорожит каждым своим сыгранным матчем в квиддич — ужасно серьёзная и занятая староста не пропускала ни одного и болела за рыжеволосую капитаншу команды даже тогда, когда та играла против её же факультета. Дорожит этой самой скамьёй под раскидистым деревом, на которой они сидят даже сейчас и которая давно стала их главным местом, потому что она с Пуффендуя, а Иселин — с Гриффиндора, и встречаться им после учёбы, по факту, больше было негде, кроме, пожалуй, библиотеки.       Она больше не сможет вот так лежать у неё на коленях на этой же скамейке, играясь с её красным галстуком и громко и со смехом рассказывая дурацкие истории об очередном испугавшегося гиппогрифа однокласснике, пока Иселин старательно делает вид, что крайне увлечена книгой по защите от тёмных искусств. — Ты уедешь домой, пойдешь в авроры, как и хотела, — перечисляет она, активно жестикулируя, — А я, видимо, в Румынию, стажироваться в драконьем заповеднике, я тебе приглашение оттуда показывала. Потом, может, снова сюда, но уже преподавать. — Что, не уйдешь жить в леса наедине с природой? — Эй, обидно вообще-то! — Фостер смешно хмурит брови и пихает локтем улыбающуюся девушку под рёбра. — То, что я анимаг, вовсе не говорит о том, что я планирую остаток жизни прожить во втором обличье! — До сих пор не могу поверить, что ты вообще решилась на такое, — Иселин замечает застрявший в рыжих волосах листок и аккуратно его вынимает. — И что, самое главное, у тебя хватило терпения скрывать это даже от меня до последнего. — Ну ты-то для гриффиндорки слишком осторожная! — насмешливо хмыкает та и, не удержавшись, поддевает алый галстук. До сих пор не понимает, как такая умная и сдержанная подруга оказалась не на Когтевране — синяя с бронзой форма пошла бы ей как влитая. Но с Шляпой, как известно, не спорят. — А ты слишком буйная для пуффендуйки, я это всегда говорила. И почему ты не на Гриффиндоре? — за притворным вздохом не получается скрыть ещё один смешок. — Помнишь нашу вылазку в Запретный лес? Твоя идея была, между прочим.       Не сможет Кирра больше и толкать их обеих на откровенные глупости — от совсем безобидных до тех, за которые они могли с треском вылететь из школы, вроде той самой прогулки в Запретном лесу. Или когда они в особенно ясную ночь остались ночевать на Башне Астрономии, чтобы полюбоваться на звёзды.       Каждый Мерлинов раз Иселин клялась, что в жизни больше не поведётся на обезоруживающую ухмылку и горящие глаза задумавшей что-то подруги — и каждый раз с треском в этом проваливалась. — Такое не забудешь… И надо же кому-то восполнять образовавшуюся нехватку безбашенности!       Кирра всегда начинает смеяться первой, раскатисто и звонко, а Иселин всегда спустя мгновение начинает ей вторить, но немного тише. Так происходит и сейчас.       До ушей обеих вдруг долетает торжественная музыка. — Нам уже пора?       Они обнимаются — наверное, уже на прощание, ведь на начинающемся уже совсем скоро пиру из-за огромного количества народу за всеми четырьмя столами проблематично даже пересечься взглядами. — Будешь мне писать? — непривычно тихо спрашивает Кирра. На секунду мерещится, будто они прощаются всего лишь на летние каникулы, как во все года до этого, но наваждение почти сразу же исчезает. — Конечно буду, — в порыве эмоций Иселин стискивает её ещё сильнее. — Буду писать, даже если вдруг какой-нибудь оборотень отгрызёт мне обе руки. И ничего между нами не изменится, слышишь? Клянусь тебе. — Я тоже клянусь, — шепчет та, прикрыв глаза, чтобы сморгнуть с них случайные слёзы. Плакать после клятвы, обещания не разлучаться насовсем, не хотелось.       Отпустив друг друга из объятий, несколько секунд они ещё держатся за руки, отпечатывая в памяти лица друг друга до малейшей чёрточки. Иселин, не выдержав, отворачивается, когда грубая веснушчатая ладонь выскальзывает из её хватки.       «Я буду скучать» они произносят почти одновременно. Как и «Я тоже». Сказать вслух «прощай» не даёт светлая боль в грудных клетках.       Трава скрипит от быстрых шагов, и ещё несколько бесконечных секунд Иселин подавляет в себе желание обернуться — но в концов всё же провожает взглядом ставший уже таким родным за эти семь лет силуэт. Рыжие волосы огненным пятном выделяются на фоне иссиня-чёрной мантии.       Если Кирра тогда, год назад, всё-таки призналась в своей, к счастью, удавшейся авантюре с превращением в анимага, то о своём, начатом из чистого любопытства, без каких-либо целей, но тоже удавшемся эксперименте с приготовлением пахнущей цветами и солнцем амортенции Иселин рассказать так и не смогла.