редкостная гадость

      «и как эта гадость попала в твою жизнь?»       акито вспоминает вопрос тойи, заданный в сторону очередной выкуриваемой сигареты после школы, и ухмыляется, делая новую затяжку. вопрос слишком забавно пересекается с наглой фиолетовой макушкой, не вылезающей у него из головы уже которые сутки.       действительно, и как попала?..       акито до сих пор считает, что это всё вина тенмы. ну, каким-то образом. может быть, всё дело в его рождении. действительно, во всём мире одному только тсукасе тенме пришло бы в голову познакомить его с камиширо.       блядский камиширо.       дым проникает в лёгкие, пропитывая альвеолы никотином насквозь, и шинономе чувствует физическое облегчение. а в голове полный бардак. царит он там в целом ещё с тех пор, как фиолетовая жопа подала туда же документы на постоянное место жительства. а отследить этот момент акито даже не успел — ебучий актёришка с его отвлекающими манёврами! шинономе после знакомства с ним вообще в бога уверовал. в какого, правда, неясно, но, кажется, готов был уже начать посещать воскресную службу в христианской церкви. проживая с рождения в буддистской стране.       потому что руи бесцеремонно пришёл в его жизнь, как приходят коты в жизнь человеческую, и перевернул её с ног на голову, не потрудившись спросить никакого разрешения. акито не смог отследить ни момента, в который пресловутое «шинономе-кун!» стало звучать в его ушах гораздо чаще, чем следовало бы, ни момента, в который это обращение стало откликаться противным нытьём в груди.       акито уловил лишь момент, в который осознал, что стал ждать этого обращения.       неосознанно поджидать режущего слух сочетания его фамилии и именного суффикса из каждого угла школы, бегать глазами по второгодкам в попытке отыскать знакомую фиолетовую макушку, а затем почувствовать что-то странное под рёбрами, когда один из одноклассников камиширо мельком упомянул что-то про его отсутствие из-за простуды.       акито стал по нему скучать.       хотя скучать — это слабо сказано, скучать — это про маму с папой, когда уезжаешь от них в лагерь на лето, скучать — это про собаку, которую долго не видишь из-за переезда, скучать — это про нормальных людей.       у шинономе акито началась блядская ломка.       дым в лёгких резко оседает какой-то липкой паутиной и акито закашливается. окей, кажется, ему до сих пор стыдно. действительно, подорваться с кровати ближе к часу ночи и перерыть всю школьную сумку вдоль и поперёк для того, чтобы найти там глупого лисёнка, которого неделю назад камиширо в два штриха нарисовал на украденном неизвестно у кого клочке бумажки и подписал незамысловатым «шинономе-кун <3». об этом моменте хотелось бы забыть. навсегда стереть из памяти желательно.       тогда, спустя часы мучений, сопровождаемых объятиями с подушкой и невероятной давкой в груди, акито, — одному богу известно каким образом, — откопал номер камиширо. ему понадобилось несколько часов, пара миллионов убитых нервных клеток и разъёбанные костяшки левой ладони на то, чтобы придумать, что написать. в голове перебрались уже абсолютно все варианты, но к концу дня в чат было отправлено «как себя чувствуете, сенпай?» и акито, абсолютно обессиленный, упал на кровать, откидывая телефон в сторону. он потратил весь свой выходной (единственный!) на самобичевание и попытки уговорить себя написать глупому старшему. как же здорово.       ответ пришёл на удивление быстро, акито аж вздрогнул, когда его телефон, откисающий с ним рядом, непривычно зажужжал.       «шинономе-кун!»       «ты написал (⁠@⁠_⁠@⁠)»       «мне прияятно!!!! но ты меня удивил»       я сам себя удивил, шинономе думает, глазами по сообщениям пробегаясь и неосознанно носом в подушку зарываясь. сообщения приходят глупые, прямо как тот, кто их отправляет. ещё сенпаем называется. "старший", вроде должен быть умнее, а акито что с ним, что с ебучим тсукасой тенмой чувствует себя, словно застрявшим на необитаемом острове наедине с дураком. то есть обречённо.       телефон всё жужжит, шинономе жалеет о своём решении написать сенпаю уже почти физически.       «очень мило с твоей стороны вообще-то»       «беспокоишься о сенпае? (⁠´⁠∩⁠｡⁠•⁠ ⁠ᵕ⁠ ⁠•⁠｡⁠∩⁠`⁠)»       ещё чего. внутри акито начинает полыхать пожар и пальцы сами скользят по экрану.       «тсукаса-сенпай попросил меня поинтересоваться. в любом случае, кажется, всё хорошо.»       вздыхает и утыкается лицом в подушку. в чём его проблема? никогда что ли о самочувствии не спрашивали, или просто ничем, кроме поддразниваний, общаться не умеет?       жужжание телефона уже становится проблемой. может выкинуть его куда-нибудь. на дно океана. или выкинуть туда себя, для шинономе нет принципиальной разницы.       «вот как»       «странно, что тсукаса-кун сам не спросил, мы же только что разговаривали»       телефон безжалостно летит в изголовье кровати.       а на следующий день неожиданно полетел туда снова, после ещё одного приступа жужжания.       с тех пор их переписки стали частью рутины, причём настолько неотъемлемой, что акито чувствовал себя некомфортно, когда за вечер не получал ни одного глупого сообщения, оформленного каомодзи. переписывались обо всём подряд: школа, подработка, тсукаса тенма, но когда тема резко увиливала в сторону самого шинономе и его чувств, то последний мгновенно проводил ассоциацию между собой и зверем, загнанным в клетку. охотник слишком проницателен и догадлив, стоило бы быть осторожнее. зверь глухо рычит предостерегающе, на что охотник лишь посмеивается, отправляя очередное глупое каомодзи и в очередной раз оставляя зверя с невероятно глухим глупым чувством где-то меж рёбрами.       в один из дней очередным сообщением прилетело:       «а можно называть тебя по имени»       «иероглиф для твоей фамилии тяжело искать (⁠´⁠-⁠﹏⁠-⁠`⁠；⁠)»       акито медлит, обрабатывая заданный вопрос в голове. кажется, он фыркает. к чему это вообще? пальцы словно сами тянутся к клавиатуре:       «как хотите.»       кажется, зверь намеренно позволяет охотнику сокращать дистанцию.       из одних только переписок их общение постепенно перекочевало и в живые встречи. акито, конечно, ворчал, что факт его вождения с самой большой занозой в заднице камиямы определённо оставит на его репутации жирный знак вопроса, но на приглашение пообедать вместе твёрдым отказом никогда не отвечал. сидя вместе в бесконечных школьных закоулках (акито даже не пытался задаваться вопросом, откуда же руи известно столько местных потайных мест), они либо активно поддерживали диалог, играя в кто кого переязвит, либо молчали, наслаждаясь тишиной — золотой середины не было никогда. в их случае, кажется, быть и не могло.       в очередной из дней шинономе тусовался наедине с конспектом по математике, который, как акито надеялся, помог бы ему в предстоящей контрольной, в пустом классе. «наедине» — ну практически, однако присутствие камиширо, гордо восседающего на соседней парте и беспечно болтавшего вперёд-назад ногами, акито предпочитал игнорировать. в конце концов, он знал, что если кому из одноклассников приспичит вернуться в класс, то некоторые вопросы явно возникнут, но разбираться с проблемой... шинономе зевает. да чёрт с ним.       — у тебя когда-нибудь была девушка, акито-кун?       акито приходится пробежаться по одной и той же строчке несколько раз, чтобы хотя бы примерно вникнуть в смысл, но жалел он скорее о том, что подобное нельзя провернуть с вопросами старшего. ни перечитать, ни вникнуть в смысл. только принять, как данность.       — к чему спрашиваете? — уточняет, подавая ещё один зевок, который, он надеется, придал бы ему беспечный вид. наверное, он слишком наивный, если всё ещё думает, что ему удастся обвести камиширо вокруг пальца, но надежда умирает последней в любом случае.       — а тебе сложно ответить?       вздох. как же сложно. акито переворачивает страницу тетради, думая о том, что будучи на жерле активного вулкана сейчас было бы проще сосредоточиться. никакой из ответов не безопасен, никакого смысла врать.       — не было.       — а парень?       акито давится воздухом, громко закашливаясь. нет, этого он точно не слышал, явно нет, глупости какие-то.       — ты в порядке, акито-кун?       нет, блять, он не в порядке!       — в полном. а у вас сегодня, я смотрю, любопытство особенно сильно в одном месте играет? — ебучий голос, прекрати дрожать. акито искренне пытается унять его и всё ещё звучать с нотками беспечности, словно происходящего сам касается лишь косвенно. артист погорелого театра.       камиширо посмеивается, его мягкие переливающиеся смешки, по мнению акито, должны быть запрещены на законодательном уровне. что-то вроде нелицензионного оружия.       когда взгляд камиширо вновь фокусируется на чужих глазах, их обладатель резко вспоминает о контрольной и конспекте. так, формула косинуса...       — ты бы хотел встречаться с парнем, акито-кун?       ...прилежащий катет на гипотенузу...       — а у вас есть кандидаты? — старается звучать спокойно и хранит маленькую надежду на то, что собьёт с толку. посмотреть на озадаченное и растерянное табло камиширо было бы интересно...       куда там.       — когда встречаться начнём?       вопрос перевернул внутри акито всё что можно и нельзя, но выражение его лица, кажется, осталось абсолютно стальным.       — на ваш день рождения.       в глазах руи проскользнули долгожданные удивление и растерянность, которые акито, впрочем, поймать не удалось — его собственный взгляд, до этого судорожно бегающий по конспекту, замер на месте, а веки широко распахнулись. что он, блядь, только что сказал?       сверху снова слышится смех. акито крупно дёргается и практически на рефлекторном уровне поднимает голову. камиширо руи сидит на парте, стоящей рядом с партой акито, и заливается тихим, искреннем смехом, чуть запрокинув голову. его плечи подрагивают в такт смешкам и мозг акито решает, что именно на этой вещи ему стоит безвозвратно залипнуть.       смех затихает, голова руи возвращается в привычное положение, а значит, что и акито тоже пора. не успел — пронзительный взгляд янтарных глаз перехватил его собственный, а вместе с этим перехватило и дыхание. в ожидании того, что камиширо снова выдаст что-то обескураживающее, акито замирает полностью, — по ощущениям, замедляется даже биение его сердца, — но руи только ободряюще ему улыбается. шинономе фыркает еле слышно и возвращается к конспекту. искренне пытаясь вчитаться в одному богу понятные каракули, акито не замечает, как ткань чужих школьных брюк скользит по парте, а каблучки легонько бьются об пол.       не успевает среагировать и тогда, когда ушную раковину обжигает чужое дыхание.       — ловлю тебя на слове, шинономе-кун.       блядь. пальцы сжимают тетрадь до побелевших костяшек, челюсти смыкаются так плотно, что домкрат бы не помог. у акито в глазах белый шум, он совсем не замечает как старший с улыбкой ускользает из класса, как подтягиваются туда его одноклассники и как звенит оповещающий об уроке звонок. блядский камиширо довёл его одним лишь шёпотом. блядь.       пальцы вздрагивают, стряхивая с сигареты пепел. акито затягивается крупнее, вспоминая о том, как после дня рождения старшего, приходившегося, по совместительству, на последний день учёбы перед летними каникулами, телефон шинономе перестал жужжать. то есть, конечно, он жужжал бы раза в три усерднее, если бы акито не выключил звук уведомлений и не утопил себя в бесконечных тренировках в попытках сбежать от... самого себя. позор. а уж вспоминать о том, как руи пришлось прийти к нему домой для того, чтобы вытащить на разговор, а затем и первое свидание...       телефон привычно жужжит, мгновенно привлекая внимание шинономе. на дисплее быстро мелькают уведомления:       «акито-кууууун»       «я почти подошёл ⊂⁠(⁠(⁠・⁠▽⁠・⁠)⁠)⁠⊃»       «выходиии»       акито улыбается, ставя реакцию на сообщение двойным нажатием на экран и блокирует телефон, убирая его в карман. тушит окурок об импровизированную пепельницу и быстрыми шагами покидает комнату.       гадость, конечно, редкостная, но без неё жизнь акито, скорее всего, не имеет никакого смысла.