Круги на воде

Впервые он приходит, когда Федя еще совсем маленький — лет пять. Федя с мамой гуляют у озера — женщина сидит совсем недалеко, на скамеечке, присматривая за сыном. Мальчишка почти у самой кромки воды, но волноваться за него не стоит. Он просто кидает в озеро камушки, нарушая спокойствие водной глади и пытаясь попасть куда-нибудь, кроме центра круга. Не получается. — Привет, — тихий голос раздается где-то чуть сзади, за правым плечом. Федя оборачивается. Там стоит мальчик. Мама смотрит на Федю, а этого мальчика почему-то не замечает. Это не страшно, а скорее просто интересно. — Привет, — Федя машет ладошкой, приветствуя незнакомца, — Тебя как зовут? — Сема. А тебя Федя, да? — мальчик, то есть Сема, подходит ближе и поднимает с берега маленький камень, становясь рядом с Федей. — Да. А откуда ты знаешь? — Федя смотрит на собеседника удивленно. Чем дольше смотрит, тем больше удивляется, потому что мальчик очень ему кого-то напоминает. Очень-очень, но кого — непонятно. — А это совсем неважно. Смотри, — и Сема замахивается и бросает камень в озеро. Вода, кажется, дробится на мелкие осколки, идет волнами. Камень неведомым образом попадает на границу круга и остальной воды. — Это ты как? — Федя вглядывается сначала в постепенно утихомиривающуюся озерную гладь, а после в хитро улыбающееся лицо нового знакомого, надеясь обнаружить, понять, в чем же все-таки подвох. Ищет, но найти не может, зато наконец понимает, что за странное чувство сидит в душе с того момента, как этот Сема с ним поздоровался. Чувство такое, как будто смотришь в зеркало, а не на другого человека. Нет, какая-то разница все же имеется, — черты лица чуть-чуть отличаются, прическа — тоже. У Феди волосы хотя и растрепанные, но подстрижены коротко. У Семы волосы тоже растрепанные, но к тому же доходят до середины шеи или даже чуть ниже. И одеты они по-разному: на Феде светло-зеленые трикотажные штаны и синяя кофта, на Семе — странная грязно-белая рубашка, больше похожая на очень длинную футболку и больше, кажется, ничего. Феде смутно вспоминаются, всплывают в памяти иконы в церкви, картинки из «Детской Библии» и услышанная однажды грустная песня про ангела, на падение которого пришли посмотреть толпы людей. А что, если Сема — ангел? Может, даже упавший. Федя еще не знает, что про ангелов правильно говорить не «упавший», а «падший». Все эти мысли странно и несформулированно роятся в голове у Феди. Федя маленький, он многого не знает, но очень старается думать. — Очень просто. Я не знаю, как рассказать, это надо просто знать. Чувствовать, понимаешь? Меня никто не учил, — мальчишка глядит виновато, у него огромные глаза, похожие на это самое озеро. Только озеро прозрачно-голубоватое, а глаза у Семы зеленые. Но это не важно, все равно похоже, — ты попробуй. А мне уже пора, а то твоя мама меня увидит, — Сема почти невесомо касается ладонью Фединого плеча и убегает по берегу озера, по самому стыку каменистого пляжа и воды. Он одной ногой оказывается на камнях, а другой — тоже на камнях, но в воде. Ноги почему-то босые. Федя ничего не рассказывает маме. А та, кажется, и не заметила вовсе, что ее сын с кем-то разговаривал. А может, просто не спросила. Федя старается кидать камни по-разному: сначала правой рукой, потом левой, потом двумя сразу. Встав спиной к озеру. С закрытыми глазами. Ничего не выходит — камень каждый раз летит в центр круга. Федя не обижается. То, что у него не получается — это не важно. Важно, что где-то на белом свете есть мальчишка, похожий одновременно на самого Федю и на ангела, у которого получается. Федя несет воспоминание о том дне, о том мальчике и о тех кругах на воде где-то под сердцем, оберегает от посторонних и лелеет надежду еще хоть раз Сему увидеть. За пять лет надежда не угасает. Феде десять, снова весна, середина мая. На узкую улочку, по которой Федя идет из школы, ложатся причудливые блики солнечного света. Особенно хорошо блестят лужи — ночью прошел сильный ливень, но сейчас совсем тепло и почти по-летнему солнечно. Ничто не предвещает не то, что беды — вообще ничего не предвещает. Все вокруг совершенно спокойное. Улица длинная, но очень-очень узкая, как бы зажатая между заборами частных домов. Машины здесь в принципе не ездят, потому что ширина улочки не позволяет. За заборами цветет черемуха, почему-то не привлекшая своим цветением холода; ветки перекидываются через дощатые стены этих заборов, сыплют пока еще редкими снежными лепестками и распространяют сильный, немного дурманящий аромат. И солнечный свет дробится сквозь ветви черемуховых зарослей. Безмятежность и спокойствие. Из состояния спокойствия Федю выдергивает звук падения чего-то в близлежащую лужу. Он смотрит на эту лужу, и что-то — а именно камушек — летит в воду еще раз. В край расходящегося маленькими волнами круга. Федя оборачивается мгновенно — за спиной стоит Сема. В том, что это именно он, сомнений нет и быть не может. Он снова очень похож на Федю. И возраста такого же. Снова достаточно длинные волосы и длинная рубашка чуть ниже колен, немного смахивающая на платье. Наверное, это называется балахоном. Рубашка теперь чище, почти совсем белая, а в волосах — венок из совсем-совсем белой черемухи. — Здравствуй, — в этот раз Сема кажется менее уверенным, чем в прошлый. — Привет! Я скучал, — признание вырывается почти неосознанно, без раздумий. Ну и что такого, в конце концов. Да, если бы он кому-нибудь из товарищей-одноклассников такое сказал, они бы явно не оценили. Мол, пацан — и может вот так просто сказать, что скучает? Но Семе-то, наверное, можно такое говорить. — Я тоже, — да, точно можно. Раз уж он сам тоже может такое говорить. — А пойдем ко мне? Можно на крышу подняться. И дома никого нет, — Федя не сдерживает себя, говорит то, что думает. Сема слишком располагает к себе и к тому, чтобы говорить открыто. — Пойдем. Только ненадолго, мне надолго нельзя, — у Семы огромные глаза, и в них плещется, наверное, не озеро совсем, как показалось при первом знакомстве, а целое море. Зеленое море, еще не до конца успокоившееся после шторма. Сема весь тонкий-звонкий и такой светлый, что этот свет почти слепит, когда он берет Федю за руку. Федя не отстраняется и быстро привыкает, пока они идут по длинной-длинной улочке по направлению к реке и, соответственно, Фединому дому. Крыша по-доброму ворчливо погромыхивает нагретым за утро и часть дня железом, когда мальчишки взбираются на нее по приставной лестнице. Федя успел переодеться в шорты и рубашку, которые явно удобнее душной школьной формы и выдать примерно такой же комплект Семе — в своем длинном одеянии ему явно было бы не сподручно ползать по крыше. Сема в конечном счете стал почти совсем неотличим от обычных ребят вроде Феди или его соседей по улице. Только венок выделяется. И глаза. — Слушай, Сем. Я все спросить хотел… Ты кто? Ну, точно же не человек. Или необычный человек. Ты ангел? — Не знаю, Федя. Совсем не знаю, правда. Сема то ли очень искусно притворяется, то ли действительно не знает, но говорит он очень убедительно. Федя верит, по крайней мере. У Семы слишком честные глаза, которые смотрят тоже очень честно, не разрывая зрительного контакта. Они лежат на плоской крыше террасы — Федя на животе, Сема на спине, прижавшись друг к другу боком, — очень, почти до одинаковости похожие, но в то же время совсем разные. Федя читает вслух захваченную из дома, на много раз читанную-перечитанную книгу с пожелтевшими растрепанными страницами. В книжке тоже были двое мальчишек — Генка и Владик. Они стояли на крыше спиной друг к другу и запускали воздушных змеев. Книжка была хорошая. — Федь, — позвал негромко Сема, когда Федя дочитал главу, — давай тоже змея-конверта сделаем? — Давай. Я то же самое предложить хотел, — он отвечает чуть дрогнувшим голосом. Это все так, как он мечтал всю жизнь. Он мечтал о таком друге или брате всю жизнь. Сердцу очень хорошо, но очень больно, потому что Сема чудесный, самый лучший, но скоро должен будет опять уйти. И неизвестно, придет ли снова — и если придет, то когда. — Только, наверное, уже в следующий раз. Мне ведь пора уже. Я не знаю, когда приду, но тоже в мае, наверное, — мальчик поднимается на ноги. Федя тоже встает, заложив книгу пальцем. — Пока. Тебя проводить? — Не стоит. Мне далеко-то идти и не надо. Сема, сделав два коротких шага навстречу, обнимает Федю. Тот неловко — из-за наличия в руке книги — обхватывает его поперек спины в ответ. Буквально через пару секунд Сема отцепляется. Щелкает пальцами — и обычно-городская его одежда (то есть, на самом деле, не его, а Федина) сменяется на рубашку, в которой он был сначала. Разворачивается на пятке правой ноги и бежит по крыше — сначала по плоской верандовой, а потом вверх по пологой над самим домом. Там, где соединяются два склона крыши, он пропадает. Не взлетает или что-то такое, просто исчезает. Федя стоит и смотрит ему вслед, на горизонт, где над рекой уже разгорается розово-оранжевая, пока еще тонкая полоска заката. На глаза наворачиваются предательские и немного злые слезы. Злость, конечно, не на Сему, а просто на ситуацию. «Только, наверное, уже в следующий раз» — это ведь значит, что этот следующий раз будет? Наверное, будет. Федя ждет. Каждый май ждет. Черемуха зацветает и отцветает, а Сема все не приходит. Проходит, год, два, три. В прошлый раз ждать пришлось пять лет. Весной своего пятнадцатилетия он ждет особенно сильно, но снова ничего не происходит. Проходит еще год. Самый конец мая. Он идет по той же самой улице, что и шесть лет назад. Воскресенье, и он наконец-то выбрался погулять. Черемуха отцветает, земля засыпана, как снегом, ее лепестками. С чьей-то веранды слышится переливчатая мелодия из «Гостьи из будущего», наигрываемая на фортепиано. Воображение тут же рисует кого-нибудь, сидящего за этим фортепиано. Воображаемый кто-то подозрительно похож на Сему. Именно на Сему, не на самого Федю, что немаловажно. Наверное, сказывается то, что в последнее время Федя вообще думает о загадочном близнеце, — если можно так выразиться, — слишком часто. А нет, за фортепиано все же девушка. Ее голос доносится, подхваченный теплым весенним ветром, мешаясь и переплетаясь с ароматом черемухового цвета. Федя идет дальше, сворачивает на другую улицу. Музыка уже просто физически не может быть слышна, но Феде чудится звук фортепиано и почему-то еще гитары и два голоса — юноши и девушки. Узкие улочки с дощатыми тротуарами, заросшие вымахавшей уже до пояса травой дворы и пахнущие полынью пустыри приводят его к озеру. Он бывает здесь нечасто, но сейчас сюда действительно прийти стоило. Здесь, на берегу, черемуха еще цветет. Веселый ветер запускает волны в воде озера и в кронах деревьев — тополей и черемух. Сквозь ветки бьет прямыми лучами солнце, отражается и бликует в воде. Федя укладывается спиной на теплый травяной ковер под черемухой. Людей на этом маленьком пляже нет вовсе — раннее утро воскресенья, все еще спят. Отчетливо пахнет клейкими тополиными листьями, цветами черемухи и детством. От этого щемит сердце и хочется плакать и улыбаться. Федя не плачет, но улыбается, встает с земли одним плавным движением и направляется к озеру. Сегодня такое утро, что все должно получится. Он наконец-то чувствует то, что нужно и так, как нужно. Первый камень летит по-обычному, в центр круга — вернее, это круг образуется вокруг него. Второй уже ближе к границе, а третий приземляется ровнехонько на край. Все получается. Это просто утро такое. Федя садится прямо на каменистый берег, не особенно переживая за одежду — камни все равно сухие. — Доброе утро, — голос снова слышится из-за спины. Потом Сема подходит и садится рядышком. — Вот видишь, и ты так можешь. Ты молодец. — Привет. Спасибо, — Федя поворачивает голову. Сема сегодня не в балахоне, а во вполне обычной человеческой одежде: голубая толстовка и джинсы. Но ноги все равно босые, на голове венок из черемухи, да еще у него вдобавок куча каких-то странных украшений, делающих его похожим на хиппи. Ему идет. Не меньше, чем рубашка-балахон. — Я сегодня в последний раз. И, знаешь, я должен тебе кое-что объяснить. Понимаешь, я должен был прийти год назад, у меня тогда был самый последний шанс — последний из трех, но я им не воспользовался. Ты не бойся, сейчас я ничего тебе не смогу сделать, даже если бы хотел. Но я не хочу, да и никогда не хотел. Сема делает передышку, и Федя его перебивает: — Постой, начни с начала. Зачем ты вообще должен был прийти и что мне сделать? — Я… я должен был забрать твою душу. Видишь ли, я не могу тебе сказать, кто я, потому что я сам этого не понимаю. Но у меня было три шанса с промежутками в пять лет. Я не воспользовался ни одним из них. Сейчас я смогу пробыть с тобой один день — не сутки, только до темноты, и только если ты сам того захочешь и не испугаешься. У Феди как будто все внутри переворачивается. Душу, значит. Впрочем, это неважно. Сема слишком близкий по духу, слишком хороший, чтобы обмануть, пообещав безопасность. Слишком честный. Как герои Крапивина. — Не испугаюсь, — голос звучит твердо. Федя в себе уверен, — помнишь, мы змея хотели сделать? — Помню. Предлагаешь осуществить задумку? — глаза у Семы все такие же морские, а во взгляде читается неверие своему счастью. — Да. Пойдем ко мне? — сегодня такое утро, что ничего плохого случится просто не может. У Крапивина в книгах не случилось бы. А о том, что это их последняя встреча, можно и не думать — по крайней мере, пока что. Пока еще утро. — Конечно. А твои родители не будут против? Я же теперь видимый, — Сема улыбается как будто бы немного виновато. — Они на даче. И весь дом, можно сказать, в нашем распоряжении. — Тогда пойдем, конечно. Змей решено делать из газеты. Подходящие рейки у Феди дома тоже имеются. Вместе со всеми чертежными инструментами юноши располагаются на террасе за столом. Спустя час или полтора они заканчивают и привязывают к хвосту змея последний бантик из все той же газетной бумаги. Змей получается красивый и большой. За шесть лет старая приставная лестница успела развалиться, так что родителями Феди было решено сделать небольшой ремонт, чтобы пристроить лестницу внутри дома, ведущую на крышу через чердак. Сейчас Сема, Федя и змей забираются именно по ней. Змей летает на удивление хорошо, разматывая постепенно нитку и поднимаясь все выше и выше, оказываясь в итоге маленьким-маленьким лоскутком, бумажкой в ярко-синем небе. Федя держит катушку в руках, управляя змеем. Сема стоит, прижавшись спиной к его спине и держа свободную Федину ладонь в своей. Они почти как в книжке, только старше, чем Генка и Владик, и змей у них один на двоих. За день они успевают узнать друг друга настолько хорошо, что возникает ощущение, что они знакомы всю жизнь. Что они друзья детства или даже правда близнецы. Говорят, что у близнецов одна на двоих душа — может, поэтому Сема не мог и не хотел забрать его душу? Или там про сердце, а не про душу было? Впрочем, неважно. Когда начинает смеркаться, они сидят в кроне раскидистой и еще не облетевшей черемухи. Там хорошо и похоже на гнездо. — Солнце заходит. Мне пора, — Сема сглатывает ком в горле и первым спрыгивает с дерева. Федя следует за ним. Они стоят друг напротив друга, а вокруг какой-то пустырь, пропахший черемухой, одуванчиками и горькой полынью. — Прощай, — Федю прорывает первым. Он даже не пытается сдержать слезы, и они катятся горным ручьем, капают на футболку, расплываясь по серой ткани неаккуратными пятнышками. — Знаешь, мне хочется сказать «до встречи». Прощай, но все-таки до встречи, — Сема тоже плачет. Они стоят близко-близко, с одинаково мокрыми от слез лицами и одинаково длинными волосами — почти до плеч. Очень похожие. Кажется, что сердце и душа хотят соединиться, рвутся навстречу друг другу. — Прости, — Федя как в пропасть шагает и, поддаваясь порыву, делает то, что сейчас очень нужно сделать. Вжимает Сему в себя, чувствуя грудью его непонятные хипповские бусы, и целует прямо в губы. Тот отвечает, растягивая недолгие мгновения горько-соленого поцелуя. — Ничего. Все в порядке, — а в глазах бушует шторм, выплескивает слезами соленые морские волны. Он разворачивается и убегает — босиком по асфальту. Но перед тем, как исчезнуть, оборачивается и машет ладонью, прощаясь. Навсегда прощаясь. Совсем навсегда. Закат прячется в тучах. Накрапывает дождь. Федя не помнит, как добирается до дома. На автомате принимает душ и ложится на кровать поверх одеяла. Из открытого настежь окна пахнет грозой и садовыми лилиями, порывистый ветер изредка бросает в комнату капли воды. Феде почему-то кажется, что дождь тоже соленый — как морская вода и как Семины губы. И как его собственные слезы, которые все никак не хотят остановиться. — Да хватит уже, может быть? — раздается почти над ухом знакомый-знакомый, родной-родной голос с чуточку насмешливой интонацией, — Я же сказал, что до встречи. Федя подскакивает на кровати, но через несколько мгновений снова на нее падает — правда, уже с Семой. — Я думал, что потерял тебя. Ты больше не уйдешь? — Не уйду. Я теперь совсем человек. Правда, — и целует. Поцелуй уже не такой, как первый, гораздо вдумчивее и основательнее. Федя отрывается первым. Его беспокоит один очень важный вопрос: — Сем, а ты где жить-то будешь? Или ты сможешь сделать так, чтобы родители подумали, что ты там... не знаю, мой потерянный брат-близнец? — Смогу. Я хоть и человек, но остаточных способностей должно хватить. Можно, вообще говоря, сделать так, что они будут считать, что я не нашелся, а всегда тут был. И даже в школу буду ходить в твою, и там всем нормально будет. Много на что хватит, в общем. Разберемся… Но разве это прямо сейчас важно? — Неважно. Потом разберемся.