Дорога в счастье

              Дин в мыслях проклинает все на свете: чей-то старый катер, который они угнали на причале, решение добраться до острова, где проживает их подозреваемый по делу своим ходом, а не на пассажирском пароме, и так некстати неизвестно с чего налетевшую непогоду. Дин проклинает еще множество мелочей и их охотничью жизнь в целом, только результата от этого никакого. Волны с силой швыряют потрепанный жизнью катер друг другу. Кажется, что стихия решила поиграть в мяч. Дин в сердцах думает, что надо было выбрать хотя бы посудину надежнее. Вокруг творится безумие. Шансов из него выбраться определенно становится все меньше с каждой проходящей минутой. Буря стремительно усиливается. Волны становятся все выше. Сэм что-то кричит, но из-за невероятно сильного ветра и гула бушующего океана не разобрать ни слова. Катер кренится то в одну сторону, то в другую все сильнее. Дин с ужасом понимает, что при каком-то очередном наклоне он неизбежно зачерпнет воды. Можно нырнуть в волны добровольно, но это верное самоубийство. Они неплохо плавают, но берег слишком далеко, а волны очень сильные. Все происходит мгновенно. Катер отлетает, когда в его бок бьет волна, врезается в откатную волну, прошедшую раньше, и сильно черпает воду. Дин отчаянно надеется, что они еще могут попытаться его выровнять, пока воды совсем немного, но потом видит Сэма, который летит за борт. Восприятие переключается на режим замедленной съемки без спроса. Дин кричит, но не слышит свой крик. Катер начинает тонуть. Сэм скрывается под водой и больше не выныривает. Или Дин не видит этого. Вокруг кромешная темнота. В лицо бьет ветер. Вода окатывает мощным валом. То, что через мгновения под водой окажется и он, Дин понимает только тогда, когда катер резко кренится. Паника заставляет дрожать руки, но на фоне общей дрожи тела это уже неважно. Восприятие восстанавливается. Дин зовет Сэма снова и снова, пока балансирует на части палубы, которая остается над водой, и когда ныряет под высокую волну сам. Вода закручивает сразу, мешает сориентироваться и не дает плыть. Дин перестает понимать, где поверхность, а где дно. О том, чтобы найти Сэма, не идет и речи. В горле горько. Глаза режет. Охота — это всегда риск, но Дин никогда не думал, что они могут погибнуть так нелепо. В голове крутится мысль, что ангелы все равно их воскресят. Но недавний разговор с демоном не позволяет в это поверить. Его ангелы, возможно, и вернут. Но Сэм теперь в личном списке дьявола, если верить шестерке-демону, которая случайно попалась на их пути. Дин не сомневается, что для того, чтобы вытащить Сэма из Ада, ангелы палец об палец не ударят. Он ведь сосуд дьявола, а значит, окажется на своем месте. В голову приходит только одно: Кас. Дин барахтается из последних сил, пытается плыть, стискивает зубы, когда у него ничего не получается, глотает воду и яростно отплевывается, и сам не понимает, как иногда оказывается на поверхности и жадно хватает ртом воздух. Горло горит огнем, в груди полыхает настоящий пожар, но Дин может думать только о Сэме. Он молится отчаянно и неистово, зовет Кастиэля в мыслях, шепчет его имя непослушными губами, которые невыносимо щиплет. Ответа нет. Надежда гаснет с каждой секундой, которую Дин проводит, твердя молитву и борясь со стихией. В какой-то момент в плывущем сознании сверкает четкая мысль. Если не может помочь один ангел, сможет другой. Между смертью и молитвой Захарии Дин безоговорочно выбирает первое. Но в голове бьется имя Михаила, и в этом случае выбор не так очевиден. Дин крепко жмурит глаза, которые пекут от соленой воды и, кажется, попавшего в них песка. Цена окажется высока. Дин знает, чего захочет Михаил, если придет и согласится помочь. Но Сэм не окажется в Аду, не попадет в лапы дьявола. Это стоит того. Это не выбор. Дин чувствует себя странно, когда внутри нет никакого противления молитве. Возможно, у него просто не осталось сил ужасаться или что-либо ощущать. Думать некогда и не о чем. Дин молится не так искренне, как Кастиэлю до этого, но почти также неистово. Сэм скрылся под водой давно. Его самого ждет такая же участь в ближайшие минуты, если не секунды. Времени нет. Дин бьет руками под водой из последних сил, держится в сознании на голой ярости и продолжает отчаянно молиться. Волна прихотливо поднимает его на поверхность. Жадный глоток воздуха заставляет загореться все внутренности. Дин кричит. Ему кажется, что его поджаривают на внутреннем костре. Сознание ускользает. Но почти ничего невидящие глаза еще различают вспышку молнии, которая раскалывает надвое весь небосвод. — Дин, — знакомый, настойчивый голос врезается в сознание, которое вроде как покинуло. Нужна только одна секунда, чтобы сообразить, что и к чему. Дин рывком садится в кровати, учащенно дышит и с силой проводит рукой по лицу. У него много кошмаров, хватит для самого придирчивого и изысканного коллекционера. Многие из них повторяются от раза к разу. Но неудачная охота во Флориде снится ему впервые. — Я в порядке, — резко бросает Дин, когда чувствует руку Михаила на своем плече. — Просто дерьмовый сон. — Я так не думаю. Михаил, как всегда, бесцеремонен и не принимает ложь из вежливости. Дин до сих пор не может определиться, что ощущает сильнее по этому поводу: раздражение или почти восторг, в котором никогда и никому не признается. То, что Михаил ломает личные границы с грацией слона, иногда доводит до белого каления. Но Дин знает, что никогда не сдвинул бы их сам, как бы остро в этом ни нуждался. С этой стороны — это очко в пользу Михаила. Вторая рука накрывает другое плечо, а затем Михаил тянет его на себя, предлагая лечь обратно. Дин не хочет. Во-первых, подушка сейчас является худшим врагом. Во-вторых, если они бодрствуют, находясь в одной кровати, это неизменно заканчивается одинаково. Сейчас на секс нет никакого настроения. Сопротивление не удается. Михаил настойчив и силен. Дин замирает, когда оказывается в объятии. Оно не ощущается сентиментальным или даже успокаивающим. Обычное, крепкое объятие неслабого физически мужика. Надежное, черт бы его все возьми. Дин все равно пытается освободиться. Он не может себе такое позволять. Пусть Михаил за пару месяцев обосновался не только в его жизни, но и в его постели, но это никак не повод позволять себя утешать. Он не изнеженная барышня. Он почти выбирается из кольца сильных рук. Он бы обязательно выбрался. Но Михаил укрывает его крылом. Это слишком. Дин видит лишь тень, но чувствует все: приятный жар, успокаивающую тяжесть, подкупающую мягкость. Михаил отлично умеет играть не по правилам, это Дин усвоил. Сопротивление становится все более вялым, держится на чистом упрямстве, пока не гаснет совсем. Дин злится на себя, но сдается и утыкается носом Михаилу в шею. Становится тепло, надежно и спокойно. Мысль, что они никогда не обсуждают ночную жизнь в свете дня, чуть-чуть успокаивает. Дин неслышно вздыхает. Михаилу приходится мысленно записать еще одно очко: он не предпринимает никаких попыток развернуть ситуацию в сторону секса. Это впервые. И это точно достижение для ангела, который еще недавно знал о людях примерно то, что они — это сильно усовершенствованная версия обезьян. Дин не замечает, как закрывает глаза и проваливается в спокойный сон. Есть только миг. А потом есть утро. Дин понимает это, когда сонно моргает и щурится на яркий солнечный свет, льющийся в окно. Михаила в кровати нет. Это настораживает. Несмотря на то, что тот не спит, он всегда дожидается его пробуждения. Дин оглядывает комнату. Михаила нет и в ней, что прибавляет настороженности. На то, чтобы натянуть джинсы и первую попавшуюся под руку футболку, уходит несколько секунд. Дин игнорирует потребность посетить ванную и быстро покидает комнату. Нет ничего особо странного в том, что в какое-то утро Михаил решил встать раньше и куда-то пошел или полетел. Но чутье беспокойно мечется. Это плохой знак. С лестницы Дин сбегает через ступеньку. Дом, да непросто какой-то, а добротный, двухэтажный, чем-то напоминающий дом родителей в Лоуренсе, — это до сих пор очень непривычно. Но, по крайней мере, Дин научился не чувствовать себя в нем чужим. В гостиной пусто. Михаил находится на кухне. Он сосредоточенно смотрит в окно и выглядит мрачным. Дин облизывает губы. Ничего хорошего выражение лица Михаила не обещает. — Что-то случилось? — Дин берет быка за рога сразу, не размениваясь на стандартные утренние приветствия, которых у них так и не прижились. — Да, — Михаил отвечает неизменно прямо и разворачивается к нему. Взгляд у него пасмурный и тяжелый. Дин невольно вспоминает их первую встречу в прошлом. — Сэм исчез. Я не знаю, как именно. Я чувствовал его присутствие в доме, но отвлекся, когда тебе приснился кошмар. Утром я его не обнаружил. Как ты понимаешь, найти его я не могу. — Может, он просто пошел на пробежку? — предполагает Дин, хотя чутье говорит, что все не так просто. Но зацепиться за что-то нормальное хочется отчаянно. — Он же страсть как любит всю эту муть про здоровый образ жизни. — Я бы согласился с твоим допущением, Дин, но здесь, — Михаил слегка кивает головой в сторону широкого деревянного стола, который стоит ровно по центру кухни, — я нашел это. Дин опускает глаза, смотрит на обычный бумажный лист, который Михаил держит в руке, и нервно облизывает губы, прежде чем потянуться его забрать. Чутье говорит, что ничего хорошего он сейчас не прочитает, но Дин упрямо разворачивает сложенный вдвое листок. «Дин, я почти уверен, что ты меня не послушаешь, но все равно прошу: не ищи меня. Я буду в порядке и вернусь, обещаю. Но сейчас мне просто нужно немного времени в одиночестве». Лист бумаги хочется разорвать. Дин сминает его в руке. Чутье подсказывает, что короткую отписку Сэм писал сам и добровольно. Но это не убеждает, что ему не грозит опасность. Дин сдавливает бумагу сильнее, превращая ее в небольшой плотный шарик. Черта с два он не будет искать Сэма. В голове мелькает безумная догадка, откуда можно начать поиски. Дин обдумывает ее. Вопрос только один: мог Сэм продолжать общаться с дьяволом или не мог. Скрипя зубами и сердцем, Дин неохотно признает, что как раз мог, и поднимает взгляд на Михаила, прежде чем спросить: — Случайно не чувствуешь где-нибудь поблизости какую-нибудь черноглазую тварь?