Я не думаю, что он обнимал нас с тех пор, как нам исполнилось восемь

      Думать об отце было непросто. Искать ему оправдания было еще хуже. Человек — совершенно испортивший ему детство, детство его братьям, взяв на себя непосильную ношу. Взваливший на них свое прошлое — возмездие, которое им пришлось пронести на собственных плечах, отдав взамен будущее. Пусть будущее у него было смутным, но он знал, что отец не имел права размениваться его надеждой, ожиданиями и планами, которые он лелеял с самого детства.       Злость проступала через сжатые кулаки и удары, капли пота стекали по его изможденному телу, но острая боль в мышцах, ставшая привычным за годы тренировок, не могла его отвлечь от раздражающе навязчивой мысли, звучавшей в его голове настолько громко, что все остальное терялось в этих двух словах.       «Отец мертв». «Мертв». «Он умер».       Он не слышал ничего: ни глухих ударов об мешок с песком, свисавший у стены старого сарая, ни учащенное дыхание, ни собственный шепот, повторяющий одно и то же.       «Отец мертв».       «Мертв».       «Он умер».       Он не знал, что испытывать в этот момент. Грусть, отчаяние… облегчение? Слишком много противоречивых чувств, которые в итоге перерастали в злость, которой он никогда не умел управлять.       Отец, державший их под строгим контролем и на расстоянии всю его осознанную жизнь. Похвала, получаемая лишь за особые заслуги. Наказания, которыми он щедро награждался за каждую оплошность. Вечное желание ему угодить, неумолимо проигранная гонка за его любовь и внимание с собственными братьями. Война, навязанная ему рассказами о другой семье, потеря которой подарила отцу столько боли, что он решил взрастить их на нем. Жена и дочь отца, которые никогда не были его семьей, люди, которых он никогда в жизни не видел, но ставшие причиной войны, в котором он участвовал. Люди, которых его отец все еще считал своей единственной семьей.       «Он мертв».       В отличие от братьев, он все же смог осознать, что является лишь орудием мести. Стоило ли говорить, что полученное откровение помогло ему оставить попытки добиться любви его единственного родителя?       «Он мертв».       Ветер прошел сквозь него ознобом, глаза слезились от пыли старого мешка, запах озона тяжело навис в воздухе. Скоро начнется дождь.       Фермерский дом, скрывавшийся за небольшим лесом, дал им всем время и место передохнуть. Сколько бы битв они ни выигрывали, война продолжалась. Враг брал его маленькую семью на измор. Победы не приносили радости, омраченные знанием неминуемости следующего сражения, ставившее все их существование на кон. Месть отца, ставшая их борьбой за жизнь, перерастет в их личную месть. Другой исход даже не рассматривался. Так и должно быть, даже если он с этим был совершенно не согласен, его братья не захотят оставить все это. Их судьба уже предрешена, они умрут, сражаясь, потому что другой исход оставил бы их задаваться вопросами, которые бы привели к ответам, которые они не готовы узнать.       «За что мы боролись?» «Какую цену мы заплатили за это?» «Стоило ли нам вообще бороться?»       И все же он умер.       Дома горел камин, но огонь не грел. Гостиная пустая от тепла людей, тишина, к которой он стремился за годы, проведенные в большой семье, оглушала. Не было ни шума телевизора, ни песен, напеваемых Майки на кухне, ни смеха, ни пререканий и споров.       В голове все крутилось воспоминание о последнем дне, когда он видел отца живым. Его высокий силуэт, проходивший мимо него. Ткань халата, струившийся при каждом движении. Кивок головы, отметивший их присутствие, когда они зашли в додзе. Его взгляд, задержавшийся на каждом из них, будто он, предчувствовав беду, пытался запечатлеть их у себя в памяти.       А затем всполох дыма и пыли, взрыв, оглушивший его, бетонные осколки стен, придавившие их отца, бессильные попытки вытащить его.       «Он мертв», — слова его старшего брата, которые он прочитал по губам.       Он не уверен привиделось ему или отец действительно выглядел счастливым в последние минуты его жизни. Редкая улыбка, застыла в его памяти, как последнее воспоминание о нем.       Любил ли он их? Он никогда не посмел бы произнести это вслух. Ему хотелось бы верить в это. Он так сильно хочет в это верить, но какой родитель бы посылал на очередную смерть своих детей? Кто обменял бы живых детей на память об умершей дочери?       Озноб не проходил, плечи становились тяжелее, и находясь в полусне, он почувствовал присутствие старшего брата.       — Ты плохо выглядишь, — теплая рука, коснулась его лба.       Сил ответить не было. У него действительно был жар. Помутневшая голова не заметила, как была укрыта плотным одеялом, заботливо подоткнутым под бока. Лео ритмично похлопывал одеяло у его ног, укачивая его.       Прошло два месяца с его смерти, но Лео держался лучше, чем он ожидал.       Все знали, что Лео ждал одобрения от отца больше всех их. Соревноваться с ним в этом было бессмысленно — это урок, который он извлек еще в детстве. Самый храбрый, сильный и мудрый брат из них всех. Каждое знакомство то с новым другом, то с врагом заканчивалось тем, что Леонардо признавали как достойнейшего из достойных. Мастера старше него называли его юным дарованием. Отец гордился им, все знали это, кроме Лео.       Самый старший, но самый маленький среди них. Он помнит, как его брат тренировался ночами напролет, гонимый бессонницей и страхами за жизнь его семьи, после истории отца о смерти его дочери. Леонардо сидел рядом с их отцом во время медитаций, укрощая детскую непоседливость ради него. Прибегал первым на его зов и откликался на каждую просьбу.       Если отец и любил кого-то из них, то это определенно был Леонардо.       — Ты как? — сонный и хриплый голос прорезался из-под одеяла. Он буквально чувствовал тепло от улыбки брата, который смотрел на него.       — Скорее это я должен спрашивать тебя об этом. Что у тебя болит? — Леонардо умел избегать прямых ответов на вопросы. Еще больше он любил задавать их сам. — Горло болит? Эйприл сказала, что ты тренировался под холодным ветром пару часов.       — Я приготовлю суп, — не дожидаясь ответа, сказал он.       — Попроси Майки или Эйприл… или кого-угодно на этом свете, но, ради бога, не подходи к кухне, — еще один голос, сопровождаемый тяжелым топотом ног, спускаемых по лестнице. Рафаэль небрежно коснулся его лба и недовольно покачал головой. — Где ты держишь лекарства?       — Они в ванной под раковиной, — присутствие второго брата расслабило его еще сильнее. Лео продолжал похлопывать рукой, а Раф побежал в сторону ванной комнаты.       — Тебе стоит больше думать о себе, Дон, — он услышал вздох брата, наполненный усталостью. — Хоть я и говорю вам больше тренироваться — это не значит, что вы должны доводить себя до изнеможения и простуды. Надо знать…       — Я не тренировался, — собственный голос звучал глухо, будто через толщу воды. — Я не тренировался, просто бил тот мешок с песком, думая, что смогу справиться с… со всем этим.       Рафаэль все еще копошился в ванной, пытаясь найти жаропонижающее. Взгляд Лео переместился на кофейный столик перед диваном, когда волнение омрачило его лицо стало видно насколько он действительно был измотан. Его еще юное лицо рассекали морщины, под глазами виднелись глубокие мешки под глазами, а синяки от обломков старого дома все еще тлели на его коже светлыми пятнами. Скорее всего он не мог позволить себе спокойный сон с того дня, как…       — Отец умер. Я не знаю, что чувствовать по этому поводу, — признался он брату.       Он ожидал увидеть удивление или гнев на лице старшего брата, но Лео продолжал молча сидеть, уставившись в пустоту перед собой.       — Я думаю, что не понимаю… зачем он ввязал нас в эту бойню, — неуверенность сквозила в его голосе. Он слово за словом признавался в своих мыслях, внимательно следя за реакцией брата. — Он умер, оставив нам разбираться со всем. Я думаю, что злюсь на него.       — Ты не думай, а просто злись, — Рафаэль появился с сиропом в руках. — Я и раньше это говорил, скажу снова, отец был тем еще дерьмом.       Лицо Лео немного дернулось будто его резко ударили, но он вернул прежнее выражение равнодушия и спокойствия. Ожидание пламени спора сменилось удивлением, потому что Лео не вступился за отца.       Раф вытащил коричневый бутылек из коробки вместе с детским шприцем, в который набирали лекарство. Детский сироп с малиновым вкусом, который снижал температуру без лишней возни и неприятной горечи.       — Держи, — он передал Дону лекарство, набранное в шприц. — Не делай такое лицо, ты знаешь последним закупался Майки — это все, что есть. Насчет отца, ты знаешь, он правда порой был тем еще мудаком, — после своих слов он посмотрел на Лео. — Что? Даже слова не скажешь?       Рафаэль будто намеренно пытался вывести его на спор, но Лео лишь кивнул головой.       — Серьезно? — его встревоженный взгляд прошелся по Леонардо. Тот в ответ лишь устало согнул плечи и посмотрел на них с пониманием.       — Он не был плохим человеком, — сказал он с уверенностью, — но его решения не всегда были правильными.       Если бы кто-нибудь посторонний услышал бы его слова, он бы не удивился его словам. Как много детей не понимают родителей и оспаривают их действия? Самое подходящее поведение для молодых людей, которые только перешли порог совершеннолетия. Если бы не одно «но», слова исходили от Лео — самого преданного отцу человека. Если он и пришел к этим мыслям, то это было тяжелое время для него, полное горя и недоумения своими противоречивыми чувствами. Чувствовал ли Лео облегчение, как и все они?       — Я, кажется, понял это только после… случившегося, — горечь звучала в его словах.       — Может так даже лучше, — Раф сжал его плечо. — Было бы хуже понять это, если он был бы с нами.       — Не помню, когда не чувствовал себя не обязанным, — слова давались ему тяжело.       — Да, он взвалил на тебя груз «лидера», когда ты должен был расти вместе с нами. — Рафаэль все еще сжимал плечо старшего брата. — Меня всегда это злило.       Лео посмотрел на него с удивлением.       — Злило что?       — Он забрал тебя от нас. Тренировки, медитация, ты вечно в додзе… и даже после его смерти, по твоим глазам можно было сказать, что ты все еще там, — его грубый голос звучал тихо, но было хорошо слышен оттенок обиды за Лео.       — Я не помню, когда не чувствовал страх перед ним, — признался Дон. — Знаете, страх увидеть разочарование на его лице.       — Добиться его одобрения никогда не было легко, — Лео слабо улыбнулся.       — И его удары тростью за ошибки в ката, — воспоминания о боли пронеслись на их лицах.       — Он так редко улыбался, — сказал Дон.       — Хвалил еще реже, — с каждым словом говорить о нем было легче. Слова, будто вода из только открывшегося источника, начинали течь с осторожных упоминаний до сильного искреннего потока.       От «я не думаю, что он обнимал нас с тех пор, как нам исполнилось восемь» до «я иногда сомневался, что он любит нас».       — Он отправлял нас на смерть, — сказал Лео. — Он заставлял меня вести вас на смерть. Раз за разом, — он с ужасом смотрел на свои руки. — Я пытался избегать этой мысли, но она преследовала меня с того дня, как мы похоронили его. Наверно, правда, легче думать о том, как он ввел нас на гибель только после его смерти, но, даже после этого, я все еще скучаю по нему.       Одеяло смялось под мозолистыми руками, его глаза блестели от слез. Рафаэль смотрел в сторону от братьев, пытаясь сморгнуть собственные слезы. Осознание того, что их собственный родитель обесценивал их жизни — ранило. Принятие этой мысли сдавило им грудь, воздух будто стал тяжелее обычного, а гравитации тянуло вниз сильнее, иначе, как объяснить, что по его собственным щекам стекали горячие слезы, а рванное дыхание его братьев — единственное, что он сейчас слышал?       — Он умер, — голос Лео дрожал от слез. — Мы могли бы… мы можем просто… — он так и не договорил. Даже сама мысль об этом казалась ему кощунством.       Донателло смотрел на него с еле скрываемой надеждой. Его брат сражался с установкой, вбитой ему в голову о том, что войну нужно было завершить возмездием и личным желанием никогда не продолжать эти сражения. Они могли бы просто жить, они могли бы остаться здесь.       — Простая жизнь — звучит приятно, не так ли? — Раф все еще смотрел в сторону.       — Да, да, мы могли бы просто оставить все это, — слезы предательски стекали по лицу самого старшего из братьев. — Вы могли бы жить в безопасности.       — Тебе не обязательно жить с грузом ответственности за нас, — сказал Раф. — Мы все могли бы жить в безопасности.       — Заняться фермерством, — смех вырвался из Донателло. — Не представляю, как бы он это принял.       Дни и ночи, проведенные в смятении от собственных чувств, улеглись после разговора с братьями. Дон не единственный, кто чувствовал облегчение, и это ослабило чувство вины, давивший на него. Не единственный, кто считал, что они заслуживают лучшего, что они должны оставить эту войну. Борьбу за призраков прошлого, которым до них не было дела. Они приняли решение остаться на ферме.       Отец мертв, и наконец-то Дон почувствовал, что его жизнь снова принадлежит ему.