Как объяснить девчонке, что ей нужно сердце,
если она прекрасно без него обходилась?
— Мне не нужно сердце, Хантер. Мне нужен ты. Мне нужен ты. Огни ночного города режут глаза. Больше не кажутся привлекательными. Яркими и живыми. Тусклые, лишенные всякого света. Они умерли вместе с ней. Тогда. Когда умер Хантер. Время смерти: семнадцать — двадцать две. — Я бы отдала тебе свою печень, если бы могла. Если бы можно было повернуть время вспять. Я бы завещала тебе свою. Почему ты меня не слушаешь?! У Кары начинают трястись руки. Если бы можно было направить свой гнев на того, кого ненавидишь всей душой. Стекло прочное, непробиваемое. Она почти в отчаянии. Удар за ударом. Разбить его, чтобы рассыпались осколки по земле. Уничтожить так, как уничтожили Хантера. Как уничтожили ее. — Не факт, что я бы выжил, Кара, — факт и какой же чудовищный. — Но так мы хотя бы были бы вместе! — Другие бы радовались на твоем месте. Хантер! Кара оборачивается и застывает на месте. И хоть такие встречи для нее не новы, то каждая последующая — как в первый раз. Подобное явление пугает и притягивает. А она не в состоянии этому помешать. Кару даже не заботит странность, в которой она обитает в своих бессонных ночах. Ее заботит лишь встреча с ним. Ее дыхание сбивается. Ладони горят. И в эти самые секунды она просто позволяет себе чувствовать, проживать моменты с ним, невзирая на неправдоподобность происходящего. Страшно, но невозможно оторваться от отчетливой фигуры, нарисовавшейся всего лишь в метре от нее. Кара уверена, что все происходит наяву. Хантер. Вот он. Настоящий. Безмятежный. Ничем не отличаемый от того, каким она его помнит. Все с той же зубочисткой между зажатых губ. Все с тем же проницательным лицом. Привлекательный до чертиков. Все такой же родной. И все такой же ее. Хантер равняется с ней, стараясь не нарушить мирный покой спящего дома. Обезоруженная Кара может только продолжать рассматривать его, постепенно привыкая к компании и тем самым беспокойно радуясь его присутствию. Она боится лишний раз отвести свой взгляд. Боится, что он исчезнет. И весь этот морок, привнесенный им, растворится, а она потеряет с ним всякую связь. Хантер уставился вперед, рассматривая пейзажи панельных домов, выстроенных в одну большую шеренгу. И отсюда, кажется, что они самая, что ни на есть песчинка среди обветшалого муравейника, такого же неугодного для проживания. Жизнь давно стала ей неугодна. Кара бы могла сделать шаг. Всего лишь один маленький шажочек вперед. В бездну под своими ногами. Но она не могла. Не могла поступить так зверски эгоистично по отношению к Хантеру. Он подарил ей жизнь, а она носит его сердце. Она живет по воли его сердца. Она дышит, только потому что бьется его сердце. И это сердце — внутри нее. Если бы хоть кто-нибудь в шутку предложил бы мне сердце я бы вырвала его у него из груди. Господи, какая же это все чушь. Она бы с радостью вырвала свое. Она бы с легкостью отдала свою жизнь Хантеру. Променяла бы свою на будущее для него. Как же она ненавидит себя в настоящем. Себя настоящую. Жалкую пустышку, неспособную ничего изменить. Изменилась ли она сама в таком случае, если лишилась гораздо большего, чем отняли у нее? — Лучше расскажи, что тебя гложет. Кара тяжело вздыхает, чувствуя как самообладание постепенно улетучивается от нее, стоит лишь вспомнить об ограниченности их времени. Его совершенно недостаточно, чтобы восполнить пустоту, что образовалась у нее внутри после того, как Хантера не стало. Ей не хватает их встреч. Ей не хватает Хантера. — Я устала, Хантер. Устала от писка приборов, бесконечных кардиограмм, таблеток, на которых держится моя никчемная жизнь. Устала от этих белых халатов и красных браслетов на руке. Я как скот на убой, жду, когда меня забьют. И, черт возьми, я так хочу кофе, но даже его мне нельзя! — но это ей не кажется такой уж потерей. — Это все напоминает о тебе. О нас с тобой. Кара взглянула в свое отражение из-под влажных ресниц. Она взглянула на себя и ужаснулась: свешанные, нерасчесанные пряди волос, темные мешки под глазами, бледное и стянутое лицо. На нее таращилась и морщилась неухоженная, потрепанная девушка. Нет, не девушка. Монстр во плоти. Столь же противный и отталкивающий внешне, какой была и ее душа. Теперь она почти соответствует своей истинности. Тошно и противно думать об этом, но с тем же успехом совершенно плевать. На себя смотреть до ужаса невыносимо. Видеть себя — выше ее сил. — Тебе противопоказан кофеин — вредно для сердца. Снова эта добродушная улыбка. Теплая и согревающая, как сладкий какао из трубочки. Его улыбка, освещаемая светом фонарей. Его улыбка — ее маяк. Загубленный и лишенный всякой надежды. Кара никогда себе этого не простит. И пусть не она отняла у него жизнь, но то, как она с ним обошлась в последний раз, убивает в ней шаткую веру в то, что все может измениться, что она снова сможет жить дальше с этим грузом. Кара ни за что не простит себе свою выходку. Не простит того, что оставила его почти одного. Оставила его медленно задыхаться в душной палате в ожидании неутешительного конца. Оставила, потому что боялась слишком привязаться. Боялась, потому что уже привязалась. Самое страшное не это, а то, что Хантер знал, что умрет. Едва Кара смогла побороть отвращение к себе и вновь взглянуть на него своими пустынными глазами, то так и замерла. Хантер, стоящий напротив, все это время смотрел ей прямо в глаза. — А тебе противопоказано быть мертвым, — не выдержав, она снова отводит взгляд. Он оперся о стекло, и продолжил смотреть, прильнув к нему своей головой — запотевшее от размеренного и глубокого дыхания. Хантер смотрит. Долго и пытливо. Смотрит и не может оторваться. — Ты такая глупая. И снова просыпается этот непринужденный смех прямиком из его груди. Легкий и ласковый, как майский ветерок. Вольный и свободный. В последнее верить отчаянно не хочется. — Можно подумать, ты… — она тут же осекается. Больно. Больно даже думать. Кто сказал, что от правды легче? От правды не легче. Ни на минуточку. Совсем. — Что я? — Почему ты не выжил? Комок подступает к самому горлу, лишая возможности говорить. Но Кара вновь поднимает свой взгляд, уставившись также на него. Почти, что с вызовом и с глубокой печалью, кроющейся глубоко внутри. Обратить почти безжизненные и потухшие глаза на того, из чьих карих жизнь так и сверкает всеми гранями. Проблема лишь в том, что это иллюзия. Эти глаза больше никогда не откроются. Не увидят свет. Не увидят жизнь. — Кара, в жизни часто происходит обратное. Не всегда то, что ты возможно ожидаешь. Пора бы тебе уже повзрослеть и перестать строить инфантильных надежд. Перестать жить несбыточными мечтами, — на спокойном лице вдруг отражается разочарование и вместе с тем что-то еще. Нет. Невозможно. Негодование из-за несправедливых замечаний на миг ослепляет Кару, возвращая пусть и слабый, но уверенный голос. Как он может так пренебрежительно относится к тому, что произошло? К тому, что произошло с ним. И, теперь, с ней… — Не смей так говорить. Не смей, понял?! Я повзрослела, ясно?! Я даже смогла поменяться. Надеюсь, хоть чуть-чуть, но в лучшую сторону. И я стала. Стала другой, да. Но что это изменило. Скажи, что?! — очевидно ничего. — Чертова больница убила меня. Отняла все, что я так или иначе любила. Отняла то, что я приобрела за то несчастное время, когда вынуждена была лежать там, прикованная к кровати. ТЫ. Даже ты ушел. Меня все бросили. Все, кого я так или иначе любила, — осипшее горло тут же сжалось от накатившего хрипа. Кара начинает заходится в истеричном приступе, проклиная свой взбалмошный и неугомонный характер. Последний и похожий, случился у нее в детстве, когда родители отказались покупать ей новый телефон, потому что старый был как-то уже не в моде. Какой же она была отвратной. И какими же ничтожными были ее проблемы в прошлом. Истерика накатывает новыми волнами. Одна за другой. Легче от этого не стало. Кара, набравшись усилия, делает глубокий вдох, стараясь попутно уравновесить дыхание, прекратив душевные стенания. Если бы это помогало, тогда бы все ходили спокойные и ни о чем бы не переживали, кроме того, какую пиццу заказать сегодня вечером или какую сумочку приобрести по распродаже. — А ты любила меня, Кара? — А ты разве…нет? — последнее, во что не хочется верить. — У тебя мое сердце, — пожимает плечами Хантер, — тебе виднее. Глупый вопрос. Глупый ответ. Кару на мгновение озаряет улыбка, стоит ей вспомнить их едкие комментарии в больнице. Вспомнить их разговоры по душам. Вспомнить их первую ночь. Всего лишь на одно жалкое мгновение, пока она не осознает в какой суровой реальности пребывает в данную секунду. Она вряд ли когда-нибудь сможет сделать это по-настоящему. Улыбнуться. Кому-нибудь другому. Снова. Так, как улыбалась Хантеру. И так, как улыбается сейчас. Никогда. Кара вздрагивает. Обжигающие мурашки опускаются на безвольные плечи. Ее начинает потрясывать не то от осознания безысходности из-за несбыточных планов. Не то от того, что она стоит в одной майке, а из открытого настежь окна дует ледяной ветер. Неумолимый и жестокий. Если бы только он забрал ее с собой и унес далеко… — Лучше бы у меня никогда не было сердца. Лучше бы я никогда не менялась. Чувствовать — отстой. Иметь сердце — больно. Это больно, Хантер. И это меня убивает. — Ну-ну, иди сюда. Дрожь накрывает новой волной. Кара без слов прижимается к Хантеру. Почти безумно. Сильно. Настолько, насколько позволяют ослабленные конечности. Хантер. Он рядом. Такой горячий. Такой настоящий и живой. Кара прикрывает веки. Нежный голос убаюкивает, напевая совсем чуждую ей колыбельную. Кара понимает, что никогда не слышала в своей жизни такой чистой мелодии. Она впервые что-то почувствовала с ним. И чувствует это сейчас. И это — что-то душит сильнее крепких объятий. Слезы тотчас покатились по щекам. Новообращенные, несдерживаемые. Прямо на клетчатую рубашку Хантера, пропитав ее почти насквозь. Но он лишь по-наивному улыбается, глядя сверху вниз, искренне удивляясь, сколько же в этой девушке сосредоточено. Вихрь неподдельных эмоций и настроений. Ее неудержимый и буйный характер, словно буря, мог повалить и унести с собой куда-то далеко. Наверх. Туда, где льются водопады, и цветут райские сады. Туда, куда унесла и Хантера. Но он почему-то улыбается. Он знает — все закончилось так, как должно быть. Так — как надо. Он знал с самого начала. — Я слышу, как бьется твое сердце! — Кара шмыгает, приподнимая лицо. — Оно твое, Кара. Распоряжайся им, как хочешь, — шепотом в обветренные губы. — Поцелуй меня. Долгий, трепетный и нежный. Кара хотела передать все, что чувствует и испытывает по отношению к Хантеру. Засыпать. Нет. Одарить любовью. Собой. Своей сущностью. Чтобы пусть на миг, пусть совсем малость, но он смог снова ощутить жизнь. Ощутить себя живым. Такой, какой ощущает себя она в его присутствии. Живой и настоящей. Рядом с ним ей совсем не холодно. Рядом с ним ее дом. — Обещай, что будешь меня целовать. Всегда, Хантер! — Обещаю, Кара. Обещаю всегда тебя целовать.— Что я сделала для тебя?
— Выжила.