Я буду любить тебя даже с одной ногой…

Через полгода вы заговорите с кем угодно. Даже с человеком, от которого отворачивались первые недели, которому не смотрели в глаза первые месяцы. Даже с Гун Цзюнем. Больше всего Чжан Чжэханя пугало то, что Гун Цзюнь был совершенно таким же, как и всегда. Хорошо, это его пугало больше всего вначале. Сейчас он боялся совсем других вещей. Например, того, что Чжэханю начинало казаться, что эта реальность — нормальна. О нем заботились, ему давали новые игры, новые книги, у него был ноутбук, полный шкаф одежды, небольшое поле для гольфа, рояль, даже гитара, к которой Гун Цзюнь испытывал непонятное отвращение. Взамен требовалось только послушание. Гун Цзюнь иногда пересказывал или зачитывал Чжэханю фантазии их фанатов. «Их фанатов», «шипперов» — Чжэханя передернуло. Фантазии крутились вокруг наготы, кандалов, цепей и принудительного секса. Чушь. Насчет последнего Гун Цзюнь сразу сказал: «Когда-нибудь ты сам попросишь». Тогда Чжэхань фыркнул, продолжая смотреть в стену, сейчас он уже не был так уверен. Насчет остального угадали фанаты только подвал. Правда, это был не совсем подвал, скорее, — подземный комплекс. Где расположено это место, откуда у Гун Цзюня деньги на его содержание — Чжэхань не знал и не знает. Он просто однажды проснулся здесь со смутными воспоминаниями о последних нескольких днях. А потом в дверь вошел улыбающийся Гун Цзюнь. Послушание поощрялось. Если Чжэхань, как его просили (просили, не приказывали) одевался каждый день в разные, заботливо подобранные комплекты одежды, если уделял должное внимание занятиям на рояле и хотя бы пару часов играл в гольф — Гун Цзюнь в своем любимом кресле любил наблюдать — все было в порядке. Ему разрешали позвонить маме, чтобы сообщить, что у него все хорошо, что он прекрасно устроен на новом месте (прости, мам, не могу рассказать подробнее, сама понимаешь) или даже пару дней ходить в шортах, шлепанцах и футболке. Непослушание… Однажды Чжэхань раскидал клюшки для гольфа и заорал, что ему остоебенело, что он хочет кроссовки, корзину и мяч для баскетбола, а не вот это. Что его колено чувствует себя прекрасно и хватит-хватит-хватит. Гун Цзюнь нахмурился и вышел. А потом вернулся. Усадил Чжэханя в свое кресло и достал из-за спины молоток. Обычный молоток с пластиковой ручкой и металлическим бойком. Этим молотком он постучал, как невропатолог под коленками Чжэханя, словно проверяя рефлексы, а потом, несильно — по чашечке. — Гэгэ, позволь своему диди позаботиться о тебе. Гун Цзюнь обошел кресло и наклонился, обнимая Чжэханя: — Хотя я буду любить тебя даже с одной ногой. И ушел. Больше Чжэхань не заикался о баскетболе. А в остальном Гун Цзюнь был прежним. Улыбчивым, неловким, смешливым. Когда, через полгода Чжэхань ответил ему, обрадовался как ребенок и тут же затараторил, делясь подробностями о своих проектах, о продюсерах, о фанатских войнах. Приступы плохого настроения тоже остались прежними. Тогда Гун Цзюнь дулся, упрекал Чжэханя в том, что тот не ценит его, Гун Цзюня, усилия. Если Чжэхань делал что-то, что было опасно близко к непослушанию, но не пересекал черту, Гун Цзюнь угрожал, что споет ему и сам смеялся своей шутке. Смеялся! Искренне! Бежать Чжэхань пробовал только один раз. Он не добрался даже до выхода из спортзала — две тени Гун Цзюня, невыразительные парни в черном просто преградили ему пусть, пшикнули чем-то вонючим в лицо и проснулся Чжэхань в своей постели. Связанным. С завязанными глазами и заткнутым ртом. Даже пальцы на руках и ногах были плотно примотаны друг к другу, не получалось ни единого движения, не выходило ни единого звука. Чжэхань не знал, сколько провел вот так, но большего ужаса он не испытывал за всю свою жизнь. Проснувшись в следующий раз уже свободным (в рамках своей спальни и своего подвала), он некоторое время сидел, тупо глядя перед собой. Гун Цзюнь о происшествии не упомянул. Отстоять что-то Чжэханю удалось дважды. Сначала он отказался называть Гун Цзюня «диди» — и ничего не произошло. В другой раз Чжэхань увидел на постели явно дизайнерское ципао с вышитыми фениксами. Женское. И записку: «Будешь моей лаопо?». Чжэхань надел футболку и шорты. Гун Цзюнь явно расстроился. То ли у него была в принципе тяга к таким вещам, то ли он считал это хорошей шуткой. На следующее утро в шкафу не нашлось ни клочка одежды. Кроме ципао. Чжэхань пожал плечами и ходил в трусах. Гун Цзюнь пообещал, что отберет трусы и принесет кандалы. Чжэхань хмыкнул и отказался от еды. Принудительное кормление в исполнении все тех же невыразительных парней не понравилось никому из участников. Чжэхань впервые сопротивлялся в полную силу, хоть и не преуспел. Говорить нормально из-за ссадин, оставленных в горле трубкой, он не мог два дня. Гунь Цзюнь лично смазал ему синяки на лице и царапины на руках. Тема ципао и лаопо больше не поднималась. Приходил Гун Цзюнь не каждый день и не каждую неделю (Чжэхань вел счет проведенному в подвале времени старыми добрыми царапинами с нижней стороны крышки стола). Однажды появился, сияя, плюхнулся рядом с Чжэханем на кровать и сунул под нос телефон. В телефоне человек, один в один похожий на самого Чжэханя, играл на гитаре и пел. Он даже ошибки в аккордах делал те же (так вот зачем нужна была гитара). Гун Цзюнь рассмеялся: — Видишь, это новый ты. У тебя скоро концерт в Тайланде, народ билеты раскупает. Здорово, правда? Чжэхань молчал, в голове звенело. — А потом новый Чжэхань будет признан официально, его разбанят, может даже сниматься позовут. А ты останешься со мной навсегда. Может мы даже снимем что-то вместе и подсунем кому надо, чтобы выпустили как нетленку нового Чжэханя. Успех будет оглушительный, точно тебе говорю. Если будешь хорошо себя вести, я тебя даже на некоторые мероприятия возьму с собой вместо этого, нового. Он конечно с тобой не сравнится, не смотри так мрачно, я тебя ни на кого не променяю, гэгэ. Ладонь Гун Цзюня легла на бедро Чжэханя и замерла, словно ее хозяин ждал разрешения. Чжехань вздохнул и откинул голову, обнажив шею в приглашении. Похоже, надежды не было и придется смириться. Пока что.