В твоих руках

      Стоя в лучах десятков ярких прожекторов и под прицелом нескольких камер, Антон думает, что всё происходящее похоже на затянувшуюся шутку.       Всё началось несколько лет назад, когда перед очередной техничкой Арсений предложил импровизацию, которая подразумевала, чтобы телами неподвижных актёров управлял кто-то другой. Предложил довольно ехидно, насмешливо блестя прищуренными глазами и смотря на самого Шастуна, хотя говорил – несложно догадаться – со Стасом. И, замолчав, удовлетворённо улыбнулся ему самыми уголками губ, поймав ответную реакцию: вытянувшееся чуть побледневшее лицо, округлившиеся глаза и паническое «Ты же шутишь, Арс?» во взгляде.       Это было их личной игрой, их секретом. Замереть, отдать себя в руки друг друга, быть в вечной секунде от падения в бездну, имея право держаться только взглядом.       Стоило попробовать один раз, чтобы накрыло навсегда. Потому что доверять и доверяться оказалось жизненно необходимым наркотиком для обоих. И с того момента все грани их отношений коллег, которые спят по любви, почти ни разу не обходились без «замри», «отомри» и жадно-томительного ожидания, когда будет можно.       В общем, может, Арсений и шутил. Но идея креативной группе понравилась.       Так в их репертуаре появилась импровизация «куклы» – к счастью, только на концертах. Любительские съёмки на телефоны не так уж явно выдавали сбитое дыхание, прыжки от бледности к пятнам румянца, что так удобно списать на горячий свет софитов, и ещё тысячу и один «проёб Артонов», которые, по факту, из раза в раз с треском проёбывались на огромную аудиторию. А потом ныкались по гримёркам и лабиринтам помещений концертных залов, чтобы довести игру до конца, пока горит, пока кипит, пока распалённое нутро всё ещё сводит от возбуждающей необходимости самоконтроля.       А позже – минус ТНТ, плюс СТС и чей-то вброс: «А давайте что-нибудь этакое добавим». Типа, чтоб бывший завидовал.       И вот, здравствуйте, «куклы» на всеобщем обозрении.       Их личная маленькая паника.       Шутка, которая настолько затянулась, что её кульминация раскрывается только сейчас, когда они вдвоём на центре сцены под всевидящими глазами камер объясняют давно знакомые правила.       Арсений так размашисто и нелепо двигает руками замершего Антона, что тот почти с облегчением выдыхает: это совсем не похоже на то эстетичное на кончиках пальцев, с чего у них слетает крыша. Видимо, камеры превосходно справляются с ролью наблюдателей, и Попов не рискует подставлять их обоих под удар внимания многомиллионной аудитории телеканала.       Ладони? Ладно. Голова? Сойдёт.       Но Антону всё равно становится немного жарко. За годы сыгранных «кукол» физическое ощущение бьющейся сбоку шеи жилки и затягивающегося всё сильнее горячего узла в паху сродни условному рефлексу. Тем не менее, пока он всего лишь благодарен костюмерам за широкие штаны, а Арсу – за сознательность.       До тех пор, пока из колеи не выбивает ложащаяся на спину ладонь.       В секундном замешательстве дёргается кадык. Ответом на касание кожа чуть ниже лопаток горит, а из головы напрочь вылетают все загоны по поводу камер, чтобы осталась одна лишь мысль: ведь это – тоже про доверие. Если хочешь спрятать тайну, оставь её на виду. Арсений свой шаг в бездну сделал, и ждёт от Антона того же. И это по чувствам бьёт так сильно, что Шаст почти задыхается, внемля безмолвному приказу, который напрочь жжёт все предохранители в голове.       Блять, да конечно же он не в силах отказаться.       Но всё равно пытается состроить Арсу свой самый жалобный котячий взгляд, уже почти падая лицом в пол.       За мгновение до каким-то чудом их глаза успевают пересечься: буйный лесной пожар в зелёных смывает успокаивающим штилем голубых.       Я же держу.       Я же ловлю.       Я же рядом.       И Антон, доверившись, окончательно отпускает себя; падает, как мог бы упасть, чтобы быть поглощённым ленивыми морскими волнами, которые едва-едва облизывают береговой песок. Спустя рвущий крышу миг свободного падения под живот его держит чуть подрагивающая чужая рука, плавно опускает вниз. И он знает, что раньше времени она не отпустит.       Если честно, это персональный интим у всех на виду.       Он лежит, упираясь приятно-болезненным стояком в паркет, и, пытаясь выровнять дыхание, прислушивается к тому, как Арсений заканчивает объяснять правила игры, чтобы не без толики разочарования услышать «отомри и встань, пожалуйста, сам». Конечно, в процессе несколько раз пытается отшутиться: в конце концов, на телевидении ему платят не за то, чтобы он краснел и с потерянным лицом дышал в пол. Но мозги ворочаются еле-еле, а сердце отказывается качать кровь, когда Антон слышит, как реагирует зал на падение. Им нравится. И самое прекрасное – и ужасное одновременно – что никто не догадывается о всей сути произошедшего.       Когда оба снова на ногах, они пересекаются взглядами, вплетаются друг в друга крепко. Чтобы теперь, когда касаться снова нельзя, не отпускать хотя бы так.       По Арсению видно, что падение для него тоже бесследно не прошло: взгляд из-под ресниц чуть затуманен, губы гнёт игриво-острая улыбка, а пальцы мимолётным жестом оттягивают и без того расстёгнутый воротник рубашки. Проняло. Дозу свою получил.       Живём.       После окончания мотора и, к счастью, съёмочного дня в принципе, Антону нужно очень срочно покурить. Там, где-то в пустынных задних дворах павильонов, его и отлавливает Арсений.        – Замри.       Загоревшийся было огонёк на кончике сигареты дотлевает, пока Попов подходит ближе; через уголок рта Антон выпускает из лёгких едкий дым, который, чуть повисев в воздухе, растворяется в темноте, сносимый слабым ветром. Шаст смиренно смотрит, как Арсений подчёркнуто медленно высвобождает сигарету из его губ, затягивается, смакуя так показательно и по-актёрски, после чего приоткрывает рот, позволяя дымному туману смешаться с морозным воздухом.        – Ты, сука, невозможный, Арс.       Антон кусает губы, пытаясь не улыбаться: их игра началась прямо сейчас. А может, и не заканчивалась с того момента, как они вышли на сцену, чтобы объяснить правила «кукол».       Попов, усмехаясь и вздёргивая уголки рта, кивает – конечно же, блять, он кивает, потому что всегда согласен с тем, что звучит для него как комплимент. Делает ещё затяжку и возвращает сигарету в губы её законному владельцу.        – Прости, не смог устоять. Но это было красиво, согласись. Твои глаза в момент падения… просто нечто. И даже душу продавать не придётся, чтобы увидеть их ещё раз.       На это Антону хочется ответить только одно: а ты точно уверен, что это порно потом покажут по телику? В глубине души оседает пока не до конца переваренное чувство осознания того, что их маленькая шалость теперь задокументирована на плёнке. Он вдруг понимает, что толком не видел реакции Арса на происходящее; и если смотреть с этой стороны – то да, тут только молиться операторам, чтобы они поймали момент в лучшем виде. Себя, бледнеющего, краснеющего и в какой-то момент нырнувшего в никуда и потерянного, Антон, пожалуй, предпочёл бы не освежать в памяти. Потому что неловко, трепетно, интимно и слишком хорошо.       А вообще, Арсений сейчас смотрит примерно так же, как в тот момент: склонив голову, с лёгкой улыбкой. Из-за высоких фонарей ресницы отбрасывают сгущающие взгляд тени. К нему тянет ровно настолько, чтобы вспомнить, что двигаться всё ещё нельзя.        – Чего стоишь? Целуй уже, – и не дай бог Попов решит ещё поиграть.       Дважды повторять не нужно. Сигарета жалобно пшикает, милостью Арсения встречаясь со снегом, а сам он, бросая небрежное «отомри», сталкивает Антона лопатками со стеной, жадно скользя ладонью по щеке и так долгожданно сминая в поцелуе его губы, резким движением выбивая на выдохе короткий хрип на грани со стоном. Шаст благодарно зарывается пальцами в тёмные волосы, которые тянуть теперь, когда они чуть отросли, особенно приятно.       Может, когда-нибудь в другой раз он бы и сказал в отместку пресловутое «замри». Но сейчас оба и без того почти на пределе, поэтому он лишь на несколько секунд прерывается, чтобы вызвать такси, и снова сталкивается с Арсом губами, трётся о щетину, кусает врывающийся в рот язык.       Должны же они как-то согреваться, пока машина в пути.

***

      После того, как дверь в квартиру захлопывается, жизнь превращается в гонку.        – Замри! – в унисон.       Оба застывают в каких-то совершенно нелепых позах: Антон едва закрыл дверь и не успел хотя бы развернуться лицом в коридор, Арсений снимает кроссовки. Их пробивает на смех, но уступать никто не спешит. Хотя, казалось бы, снимай все запреты и наслаждайся себе ласками – но правила, которые никогда не обсуждались, гласят, что эту слабость нужно перетерпеть, чтобы потом захлебнуться в том, чего так отчаянно хотелось, с головой.        – Отомри, – спустя минуту сдаётся Антон, потому что ещё со съёмок его преследует изнывающее желание, которое так и отдаёт в член, а проиграть при таком раскладе не то чтобы и обидно.       Но Арсений, зараза такая, не торопится, играя на его ощущениях, которые запросто считал бы и слепой. Кроссовки ставит подчёркнуто ровно на коврик, неспешно пристраивает пальто на крючок. Потом – спасибо, как говорится, и на этом – избавляет Антона от куртки, передвигая его руки так, чтобы высвободить их из рукавов. Шаст нетерпеливо вздыхает, упираясь обречённо-беспомощным взглядом в бездушную дверь.       Он пропускает сам момент, когда его с силой и нежностью напополам впечатывают в холодную лакированную поверхность – осознаёт, уже прижимаясь грудью и щекой к двери, чувствуя на задней поверхности шеи поцелуи на грани с укусами и жадно сжимающую ягодицу руку. Арсений весь горячий, и к нему хочется жаться навстречу, упираясь лопатками в грудь, а задницей – в твердеющий член. Жаль, что двигаться нельзя, и остаётся лишь поддаваться его напору, который жжёт кожу на контрасте с холодом двери и колючими мурашками поцелуев расходится по затылку.       Внезапно давление сзади пропадает. Без чужого тела за спиной, да ещё и в какой-то нелепой позе становится неуютно.        – Я в душ, – бесстрастно сообщает Попов. Голос его, впрочем, глубокий и чуть хриплый от возбуждения.        – Арс!..       Сегодня тот, видимо, в настроении поиграть на особенно жёстких условиях. Антон слышит лёгкий смешок и удаляющиеся по коридору шаги, звук открывающейся двери. Прерывисто вздыхает и сглатывает, едва не давясь вязкой слюной.        – Да отомри, отомри, – слышится из ванной, смешиваясь с эхом и звуками текущей воды.       Небольшую комнатку уже заволокло влажным паром: Арсений обожает выкручивать красный кран до предела, чтобы вода приятно жгла. Видимо, скучает по своей родной Преисподней.       Скидывая одежду, Антон забирается к нему; как в первый раз залипает на стекающие по подтянутому телу потоки воды. Оглаживает грудь и плечи, чувствуя под покрытой родинками кожей ответное биение сердца. Арсений склоняет голову, смотря пронзительно из-под полуопущенных ресниц. По его лицу спускаются крупные капли, задерживаясь на кончике носа и губах, чтобы сорваться и разбиться в общем потоке под ногами – Антон собирает их ртом, увлекая в неспешный поцелуй. Но потом ловит себя на мысли, что хочет исцеловать Арса всего, даром что возможность пока есть, и отрывается от губ, чтобы по карте тела, по всем равнинам, впадинам и горам кожи, укрывающей рельефные мышцы, проложить путь вдоль бесконечных рек, сверху вниз.       Уже было немного расслабившийся член Арсения снова начинает наливаться кровью, когда Антон, опускаясь на колени, оглаживает ягодицы и заднюю поверхность ног, целует, чуть кусая, тонкую кожу на внутренней стороне бедра. Бросает мимолётный взгляд снизу вверх как раз вовремя, чтобы заметить, как нетерпеливо дёргается кадык Арса. Исполняет его немую просьбу, обхватывая губами головку, а языком быстро и размашисто проезжая по уздечке.       Пальцы в волосах тянут и насаживают сильнее; Шаст едва успевает убрать зубы и расслабить горло, стонет, отчего в груди всё вибрирует, и Арсений это чувствует, неосознанно толкаясь глубже за необычными ощущениями. Антон чуть задыхается, но терпит, зная, насколько Попову сносит крышу, когда его член в тёплом и влажном рту. Вместе с тем в голове зреет небольшой план мести.       Антон позволяет Арсению нарастить темп, даже сам, на секунды забываясь, движется навстречу быстрым толчкам, почти тычась носом в чужую кожу. Руки всё ещё в его волосах, только переместились на затылок, приятно царапая короткими ногтями и вызывая волны стекающих по спине холодных мурашек, которые так приятно смываются горячей водой.       И когда Арсений слишком увлечён своей властью, до закатившихся глаз, до закушенного клыком уголка губы, до терпкого стона на глубоком выдохе, Антон соскальзывает с члена.        – Замри, Арс.       Тот с саркастичной и неверящей улыбкой смотрит сверху вниз, но сделать ничего не может. Попался.       Довольно приподнимая уголки рта, Антон медленно обводит губами член с обеих сторон. Крупные вены приятной пульсацией откликаются нежной коже, а Арсений, остро переживая контрастный и быстрый переход от виртуозного минета к подчёркнуто неспешным ласкам, испускает тяжёлый вздох. На его счастье, Шаст долго не мучает и берёт в рот снова, вот только любимому быстрому темпу Арса предпочитает размеренные движения и игры языком с уздечкой и чувствительной головкой.       Мысли Арсения потерянно мечутся в голове, пока он в поисках лишней капли удовольствия пытается хоть как-то незаметно двинуть бёдрами навстречу рту. Но Антон предупредительно колет зубами на грани с приятной болью.        – Не-а. Замри.       Голос наигранно строгий, на припухших и раскрасневшихся губах цветёт самодовольная улыбка, а в зелёных глазах пляшут дьяволята – видимо, родственники того самого Арсения, который любит оставить изнывающего от желания парня в коридоре и душ погорячее.       По правде, у Антона уже затекли ноги и болят колени, но он ещё немного дразнит Арса медленным минетом, пока не понимает: хватит с них. Он же не хочет, чтобы на этом всё и закончилось. А судя по сбитому дыханию Попова и его лихорадочному взгляду, тот уже на пределе.        – Ладно, отомри.       Его сразу тащат наверх, целуют горячо и благодарно, прижимаясь всем телом. У Антона порой всё ещё что-то ёкает в голове, когда Арс так быстро и не задумываясь заменяет собственный член в его рту на язык, который врывается почти так же бесцеремонно и забирает свою порцию солоноватого вкуса предэякулята. Хотя, блять, что-то торкающее в этом есть.       Не успевают они выбраться из ванны, как Арсений толкает Антона спиной на холодную стену, покрытую кафелем. Тот сдавленно выдыхает, чувствуя, как клинит рёбра. И конечно…        – Замри.       Месть подают холодной. Буквально.       Зная, какой тот тактильный, Арсений берёт ладони Антона в свои и оглаживает себя от шеи, с наслаждением запрокидывая голову, до бёдер. Чужие пальцы дрожат, глаза блестят лихорадочно, а лицо искажается гримасой нетерпеливого ожидания, потому что чувствовать кожу Арса лишь жалким десятком квадратных сантиметров – это слишком мало. По правде, Антону всегда мало. Он с трудом держит дыхание, находясь так близко и далеко одновременно, подконтрольный и ведомый. В принципе, то, что делает Арс, ластясь к нему колючей от щетины щекой, огибая ладонью выступ рёбер, проводя по дорожке волос, ведущей к паху, совпадает с желаниями Шаста на девяносто девять процентов.       Но ох уж этот один процент…       Именно из-за него Антон и тянется куда-то наперекор, не вырываясь, но пытаясь увлечь ход движений в другое русло. Это, конечно, не остаётся незамеченным, и Попов задумчиво смотрит на руки Антона, переводит взгляд под потолок и как-то хищно ухмыляется, оглядываясь по сторонам. После чего подбирает свои брошенные на пол джинсы, чтобы в пару ловких движений достать из них кожаный ремень, и тугим узлом приматывает запястья Шаста к трубе, которая идёт над их головами.       Вопрос первый: этому тоже учат в актёрском? Вопрос второй:        – Арс, ты совсем охренел?       Но губы уже жадно выцеловывают линию челюсти и идут вниз по яростно бьющейся жилке и прыгающему кадыку; пальцы, чуть сдавливая, опускаются по волнам рёбер, оглаживают бока и выступающие тазовые кости, в самом конце плотно смыкаясь у основания члена. Антон натягивает врезающийся в запястья ремень и всхлипывает в локоть, когда Арсений, довольно урча ему в ключицы, начинает медленно водить рукой по стволу вверх-вниз.       Очень медленно.       Свободную руку он кладёт на щёку Шаста, гладит большим пальцем неровные пятна румянца на скуле, замирает в миллиметрах от полураскрытых губ, с которых срывается горячее дыхание. Антон забавно морщит лицо, прося, и Арс, пусть и хотел немного подразнить его, поддаётся этому жалобному взгляду и накрывает его губы, сминая и проникая языком в рот. Потому что игры играми, но Антона поцеловать он и сам хочет.       Проигрывает Шастун очень сильно, потому что уже сам толкается горячим, почти ноющим от возбуждения членом в его руку и вертит головой, ища для их поцелуя новые и неожиданные углы, льнёт грудью и вообще почти висит на несчастной поскрипывающей трубе.       Тут можно и закрыть глаза на правила. Арсу такой Антон очень нравится. Настолько, что происходящее является пыткой и для него тоже. Хочется больше, ближе, разбиться вместе с ним на атомы и собраться снова – желательно уже в одного человека.       Хотя всё внизу живота уже горит, он до последнего оттягивает удовольствие, кусая Шаста в шею и подставляя свою под приоткрытые губы, которые оставляют сочный засос – привет гримёрам, он в душе не ебёт, как они будут объясняться завтра, но сейчас это вообще не волнует. Целует Антона до стука столкнувшихся зубов, жадно оглаживая трепещущее под пальцами тело. Тот стонет, срываясь на сбивчивые вдохи-выдохи, будто член уже двигается у него внутри, и натягивает намотанный на запястья ремень, звеня тяжёлой пряжкой о трубу.        – Пожалуйста, блять, Арс… – тихо воет, закусывая губу и пряча глаза.       И он сдаётся. Отчасти даже не Антону, а себе.       Арсений высвобождает Антона из пут, в мимолётном поцелуе водя губами по онемевшим, бледным запястьям, пока тот смотрит на него слабым взглядом. А потом не без усилий взваливает Шастуна себе на плечо, потому что всё, что он может делать, это стекать по стенке: предательски трясущиеся колени не держат.       Так они оказываются у окна в спальне, и Попов сажает Антона на подоконник. Он чуть ошалело оглядывается, смотрит сквозь их размытые отражения в стекле, взглядом падая с огромной высоты, и уже с предвкушающей улыбкой и горящими от нетерпения глазами снова возвращается к Арсу.       Он наваливается на Антона, горячо целуя и вжимая спиной в оконную раму, оглаживает руками лицо и тянет за волосы назад, открывая шею, чтобы оставить ещё пару засосов на тонкой, будто специально предназначенной для этого коже. После чего отстраняется, чтобы взять лубрикант, тюбик которого так удачно валяется на полке стеллажа на расстоянии вытянутой руки. Греть смазку прямо вот совсем некогда, поэтому Арсений закидывает ногу Антона себе на плечо, чтобы получить больше доступа, и без лишних прелюдий проталкивает палец сквозь податливо раскрывающееся кольцо мышц. В ответ Шаст стонет, закусывая костяшки пальцев и нарочито сжимаясь.       Последнюю неделю перед съёмками вопреки разрозненным графикам они провели вместе, поэтому речи про растянуть уже не идёт: только напомнить ощущения и убедиться, что в нужных местах ничего внезапно не схлопнулось.       Судя по тому, как Антон перехватывает его руку, пытаясь сильнее и глубже насадиться уже на два пальца, у них всё в порядке. Но Арсений добавляет и третий, а потом и четвёртый. Просто потому, что так правильно. И потому, что от ощущения горячей, гладкой кожи внутри голова идёт кругом. Членом, конечно, куда приятнее и очень хочется, но и в проникновении пальцами есть что-то особое и неповторимое.       Действуя рукой, Арс вытрахивает из Антона ещё несколько хриплых стонов и ожоги царапин от коротких ногтей на собственной спине. А потом проталкивает напряжённый член внутрь, где тепло и так тесно, и сам срывается на стон, который Шаст ловит, едва прикасаясь к его губам своими.       Под его телом – Антон, раскрасневшийся, почти бессознательно хватающийся пальцами за его руки и плечи, плавящийся в кипящем океане голубых глаз, готовый на всё, податливый и открытый. Под его глазами – ночная бездна с расплывчатыми городскими огнями где-то далеко внизу.       Остановись, мгновение, ты прекрасно.        – Замри, Тош. Очень-очень сильно замри.       Он сцепляет руки Антона на своём затылке, ноги перекрещивает на талии и, смотря в широко раскрытые зелёные глаза, надеется, что выдержит.       И открывает окно.       На улице, несмотря на разгар зимы, минус несильный, почти что ноль. Но вдвоём жарко настолько, что про холодный ветер, врывающийся в комнату и треплющий занавески, оба сразу забывают – Антон лишь жмётся сильнее, но не дрожит.       Да, возможно, трахаться на открытом окне, ведущем во двор, тоже не лучшая идея, но кому вообще какое дело, что происходит на двадцать хер знает каком этаже в первом часу ночи?       Упираясь руками в подоконник, Арсений двигается первое время осторожно, приноравливаясь к необходимому темпу и размаху. Шутки шутками, а выпасть из окна всё же не хочется.       Однако вид Антона, закрывшего в неге глаза и распахнувшего губы, отдающегося, доверяющего больше, чем себе, вытесняет из головы остатки здравых мыслей. Арс кренится ниже, шепчет что-то, что Шаст разбирает лишь по движению губ, потому что слова тонут в стонах, свисте ветра и шлепках кожи о кожу. В ответ Антон слабо улыбается, медленно запрокидывая голову назад и наслаждаясь ощущениями, близкими к полёту.        – Прости, Арс. Но ты тоже замри.       И тот повинуется, натягиваясь, как струна, пронзительно смотря блестящими глазами на Антона, который, цепляясь холодеющими пальцами за его плечи, так прекрасен в секундном восторге от приручения бездны. Член ноет, потому что Шастун, как обычно, заставляет играть на контрастах, и после быстрых, жадных движений внутри горячего тела хочется чего угодно, но только не паузы.       Но она определённо стоит того, чтобы навсегда запечатлеть в памяти лицо Антона, который сейчас спутанный клубок удовольствия, который отдаётся будто в последний раз, который его.       Арсений почти физически чувствует нежный взгляд, оглаживающий его чуть трепыхающуюся в порывах ветра чёлку и лёгкие морщины на щеках из-за улыбки.       Ночные огни на фоне расплываются в глазах.       А Антон, очевидно наплевав на правила игры, которая и так уже зашла далеко, плотнее стискивает колени на напряжённом теле и приподнимается, чтобы поцелуем передать всё то, что чувствует, будучи максимально зависим от Арса и готовый вверить себя в единственные руки на этой планете, которые удерживают их от падения с огромной высоты. Сейчас и всегда.       Арсений отвечает, сминая его губы. И этого ему недостаточно: он отнимает одну руку с подоконника, потому что жадно огладить плечи и затылок Антона важнее. Шаст судорожно зарывается ладонью в его волосы, взъерошивает, тянет на себя.       Они теряют равновесие.       В этой идее изначально не было здравого смысла, поэтому Антон вместо того, чтобы хоть как-нибудь упереться, на грани сознания сильнее цепляется за Арса, потому что знает, что тот не отпустит. А дальше, может, и не так важно, чем всё это закончится.       После мига свободного падения Арсений рывком уводит их вбок, сам с гулким грохотом принимая плечом столкновение с оконной рамой. Рычит от боли на грани с яростным удовольствием, пока всё нутро Антона трескается в переживаниях. Но любить друг друга куда проще, когда живые как никогда, поэтому им обоим нужно лишь несколько особенно чувственных и сильных толчков, смотря друг другу в глаза и взглядами ведя важный и нужный диалог, не требующий слов, потому что их они прекрасно знают. В процессе Антону, который несколькими сладкими судорогами всего тела изливается в руку, пачкая спермой ещё и свои живот и грудь, резкими движениями додрачивает Арсений, а потом, почти не давая отдышаться, вытаскивает его из проёма окна, захлопывая створку.        – Пиздец, Арс, – Антон всё ещё не может отдышаться то ли от застывших на теле объятий высоты, то ли от оргазма.       Они снова в ванной, отогреваются в кажущейся обжигающей воде, потому что, внезапно, когда страсть постепенно перестаёт срывать крышу, оказывается, что оба вполне себе продрогли.        – Согласен, – выдыхает он в то время, как сознание жгут горящие глаза доверившегося Антона, за которыми где-то вдалеке тьма, высота и снег. На секунду даже сам удивляется, как они могли зайти так далеко.       Шаст с сочувствующим взглядом, едва касаясь, водит пальцами по расцветающему синяку на покрытом родинками плече. Арсений неосознанно дёргает им, уходя не от прикосновений, но от излишнего внимания.        – Забей. Не самое худшее, что со мной случалось.       Вместо благодарности Антон жадно целует его, запуская пальцы во влажные тёмные волосы, оглаживает спину сверху вниз и тает, когда его очень крепко и в который раз навсегда обнимают в ответ.       Завтра они снова придут на съёмки. Антон немного на взводе, Арсений с предательски хрипящим от внезапной простуды голосом. Снова повторят на огромную аудиторию правила их любимых «кукол».       А потом будут просто держаться. По жизни, на сцене и друг за друга.