Я: покашляй (9:54)
маргарита (без мастера): чего? (9:54)Я: просто покашляй блять (9:55)
Рита как-то слишком элегантно и по-девчачьи кашляет в кулак, но когда Кислов бросает на неё недовольный взгляд, начинает заходиться в более громких приступах. Ваня ловким движением пальцев открывает жестяную банку. Да уж, над актёрским мастерством Ритке ещё стоит поработать. Хотя, судя по Анжелке за первой партой, в актёрство можно попасть и окольными путями.Я: у тебя будто туберкулёз (9:56)
Когда учительница химии отворачивается к доске, чтобы написать очередное непонятное уравнение, Ваня делает быстрый глоток, а Ритка запускает ему по макушке скомканной бумажкой. Энергетик, к слову, оказался невкусным. Не зря банка была уродская. В памяти всплывает строгое предупреждение врача не пить кофе, энергетики и алкоголь. Ване плевать. Саморазрушение вошло ему во вкус.***
На физкультуре Кислов с довольным видом вручает физруку Санычу своё трёхнедельное освобождение от всех видов физических нагрузок. Саныч ворчит что-то нечленораздельное и отправляет парня на скамейку к Славке. У этого горе-футболиста обнаружилось какое-то растяжение каких-то связок. Половину урока они верой и правдой служат благому делу: охраняют телефоны играющих в волейбол одноклассников. Потом Славка раскладывает их в ряд, фоткает, и выставляет на Авито по тысяче рублей за каждый. Молодец пацан, предпринимательство хороший запасной вариант для спортсмена из крымской дыры. Затем Толстый пуляет в него подачей, а Саныч практически спускает с Паши шкуру. Ваню выгоняют из спортзала из-за риска, что в его больную голову попадут мячом, и он станет ещё большим дебилом. Ваня же зря времени не теряет, поднимается по обшарпанной лестнице на третий этаж к кабинету "11-А" класса и набирает контакт "кирюха тяжёлая артиллерия". Высокий парень с осветлёнными волосами и тоннелями в ушах уже через секунду выбегает из класса с трезвонящим телефоном. Беззвучный режим, видимо, существует только для лохов. — Даров, Кислый. — Он протягивает руку для приветствия, а после уводит младшего в сторону мужского туалета. — Привет, есть чё? Ваня пользуется уединением и закуривает. — С собой нет, только дома. С этими московскими ментами наши теперь каждую дырку патрулируют, чуть не повязали недавно, еле удрал. Даже не беру товар, один хуй продать не смогу, школу-то всё-таки окончить хочется. А всё из-за твоего Меленина. Кирюха был, так сказать, коллегой по работе. Поставщик у них был один, разве что старший более тяжёлые вещества толкал. Он хорошо учился, а Ваня планировал возглавить школьный наркооборот после его выпуска. Тот явно съебётся из их пгт покорять своими предпринимательскими способностями более крупные города России. — А что есть? — У Кислова на разговоры по-прежнему не стоит, поэтому он пропускает все бессмысленные вбросы мимо ушей. Грубовато, но хули поделать. Необходимость открывать рот высасывает из него все оставшиеся жизненные силы. — Только порошки, которые не успел толкнуть. Могу кокс за полцены отдать, я себе брал, но потом решил, что ну его нахуй.***
После уроков Ваня заваливается к Кирюхе домой, вываливает последние сбережения на недешёвое удовольствие и прячет пакетик в тетрадь. Старший приглашает пропустить по баночке пива, но для этого придётся общаться и воспроизводить речь через рот, поэтому Кислов почти вежливо сливается. Уже на пути к базе он отзванивается матери, спрашивает о её самочувствии, и говорит, что позависает с пацанами до вечера. Мама не уточняет, о каких пацанах речь, хотя стоило бы. Из его друзей не осталось никого, и он не смог бы позависать с ними даже при большом желании. Осознание того, что от базы ничего не осталось, догоняет его уже на подходе к месту назначения, и Ваня мысленно надеется, что это всего-лишь стресс, а не возможное нарушение памяти из-за пострадавшей головы и верный признак Альцгеймера. Ветреный пляж будет не лучшим вариантом, поэтому Ваня смиренно направляется в пока ещё относительно целый самолёт. Внутри обшарпанного сооружения валяется мусор и осколки, а в углу стопочкой стоят пустые лотки от доширака, мятые жестянки пива и даже наполовину полная бутылка с водой. Генкины пожитки. Совсем недавно они по составленному графику таскали ему еду и блоки сигарет. Для Вани, правда, это было практически в прошлой жизни. В том этапе, в котором он ещё был собой, и который уже никогда не вернуть. Он достаёт тетрадь и аккуратно выводит первую дорожку своей ученической карточкой. Отмеряет немного вещества, так сказать, на пробу, чтобы и эффект был, и не передознуться в разгар своей эйфории. Сам себе обещал не злоупотреблять подобными препаратами, но сейчас он не видит других вариантов отпустить ситуацию хотя бы на пару мгновений. Избавиться от фантомных прикосновений, невидимой грязи и Рауля, который обязательно приснится ему и сегодня. Хотя бы на миг он хочет вновь почувствовать себя Иваном, как выяснилось, Антоновичем Кисловым, а не очередной сломанной и выброшенной секс-игрушкой кудиновского выблядка. Он пытается жить как раньше, вернулся к своей привычной рутине, но ничто из этого не может отвлечь от желания вскрыть себе вены. Если смерть — это та точка, в которой душа отделяется от тела, то это, блять, именно то, что ему и нужно. Он втягивает порошок через обрезанную трубочку, валяющуюся на дне рюкзака специально для таких критических случаев, и откидывается на грязном сидении. Сперва чувствует, как сердце оглушительно бьётся о грудную клетку, и отчего-то думает, что его вот-вот хватит приступом, но вскоре сознание затуманивается, и Ваня почти видит, как проблемы улетают одна за другой по бескрайнему закатному небу. Догонять их он не спешит. Самолёт начинает извиваться спиралями, а парню кажется, что за иллюминаторами простирается тот самый закатный горизонт. Он, шатаясь, встаёт с сидения и плетётся к носу самолёта, сбивает на ходу бутылки, спотыкается о них и с грохотом падает на грязные обшарпанные доски. На четвереньках подползает к пока ещё застеклённому иллюминатору, подтягивается, и бьёт с кулака. Осколки летят во все стороны, а по ладони стекают обильные струи крови, боли от которых Ваня совершенно не чувствует. За круглым окошком с бешенной скоростью плывут облака, что вызывает у Кислова резкий приступ головокружения, словно он сейчас несётся по формуле один. Он высовывается сквозь битое стекло, царапая лицо и толстовку. В воспоминаниях проносятся лица Хенка и Мела, что кажется Ване самым смешным из всего, что он повидал за жизнь, и он заливисто смеётся, чуть ли не выпадая из самолёта. Смеётся от воспоминания о Рауле, который шлёпал его по заднице до отвратительных гематом и душил своими мерзкими руками, закрывает лицо ладонью и даже не чувствует текущих без остановки слёз. Это было ведь так смешно. Такая абсурдная ситуация, что только он мог вляпаться в неё. Ваня кричит, но в упор не может понять, что именно. Рот работает отдельно от головы, а слух не позволяет разобрать шум на составные части. Ему хорошо, как никогда прежде. Ему снова весело. Эффект заканчивается слишком быстро, и Кислов, спотыкаясь и петляя через весь самолёт, опускается на колени перед креслом с заветной тетрадью. Дрожащими руками хватает карточку и начинает собирать очередную дорожку, едва не просыпая всё на пол. В носу неприятно печёт, а на белоснежный лист капают алые капли. Ваня не помнит, откуда они взялись, и раздражённо ударяет кулаком по обшивке самолёта, злясь на то, что кровь не даёт ему по-быстрому догнаться новой дозой. Болевой порог притуплён, и он не чувствует ничего, сколько бы ни лупил стены изрезанной рукой. Он судорожно ищет завалившуюся под сиденье трубочку, а когда выпрямляется в готовности вырвать его нахуй, внезапно ощущает обвивающую шею руку и шумное дыхание над ухом. Он должен быть тут один. Ваня в ужасе кричит, срывая голос, одновременно с этим ударяя потенциальную угрозу локтем в ребра. Белый порошок, задетый ногой в порыве самозащиты, кружит словно пыль, оседая на грязном полу. Он сейчас уязвим как никогда, но больше не позволит так просто себя поймать. Он не жертва. Нападавший протяжно шипит что-то вроде "блять, Киса", и содрогающийся в животном страхе Ваня, обернувшись, видит перед собой почти что реального Гену Зуева. Кислов пялится на галлюцинацию своими расширенными зрачками, а псевдо-Гена слишком правдоподобно сворачивается вдвое и скулит от боли. — Это чё вообще было? — Зло выплёвывает псевдо-Гена, наконец выпрямляясь в полный рост. — Ты какой хуйнёй закинулся? Вау, наркота может даже воссоздать воспоминания из прошлого. Не хватает лишь Мела, который окинет его своим усталым взглядом, и Хенка, который с размаху даст по шее своей тяжёлой рукой. Ничего, может они появятся со следующим приходом, и тогда всё будет совсем как раньше. Интересно, если выйти из самолёта, увидит ли он иллюзию их целой базы? Псевдо-Генка щёлкает пальцами перед Ваниным отвратительно красным носом. — Всё, Кисунь, эффект прошёл, я не часть твоего прихода. — Гена растирает рассыпанный порошок носком кроссовка и прячет лежащий на сидении пакетик с остатками былой роскоши себе в карман. — Верни. — Ваня пристально смотрит на возникшую перед ним помеху в полной готовности накинуться. — Нет. — Отрезает Гена, хватая Кислова за руку. — Идём отсюда. — Не трогай меня, сука! Ваня пытается подцепить замок на чужом кармане своими дрожащими пальцами, но Зуев лишь выкручивает ему руку, вынуждая извернуться и покорно следовать за собой. Кое-как поднимает Ванин рюкзак и упавшую карточку, закидывает себе на плечо и трижды поправляет, чтобы не спадало. В этот момент псевдо-Гена перестаёт быть псевдо. Он выталкивает Ваню из самолёта, прикрывая его макушку рукой, чтоб не долбанулся о низкий проём. Кислов щурится от солнца, пытаясь прикрыть глаза свободной рукой, и спотыкается о каждый выступ в потресканном асфальте. Гена снова прикрывает ему голову и грубо толкает на заднее сидение машины, швыряет рюкзак следом. Быстро садится на водительское и блокирует двери. Кислов недовольно мычит, но вскоре наконец признаёт реальность происходящего и такую знакомую Генкину тачку. — Ты чё, Гендосина, правда настоящий? — Просовывается между сидениями, разглядывая друга сбоку. Тот чуть кружится через призму Ваниного затуманенного зрения, и он выгибает шею в попытке найти наиболее удобный угол обзора. — Нет, блять, игрушечный. — Выплёвывает Зуев, даже не удостоив младшего ответным взглядом. — Едем ко мне, только умоляю, не мешай. Ваня покорно откидывается назад и рассматривает макушку Генки в зеркале. Тот аккуратно выезжает к трассе, а затем выжимает газ и несётся по городским улицам, подрезая всех на пути. Ваню укачивает на первом же повороте, и он чудом успевает не извергнуть всё содержимое желудка в салоне. Зацени, мол, какие макарошки мне батя сегодня приготовил, подумаешь, переварились чуток. Перед подъездом его дважды выворачивает, пока Зуев придерживает друга за шиворот, отодвигая подальше, чтобы не заблевал собственную одежду. Вот так и проходят долгожданные воссоединения, а не эти ваши слёзы, объятия и клятвы в вечной дружбе. Квартира Генки никак не изменилась с того момента, когда они вчетвером зависали тут в последний раз. Ваня пытается расшнуровать кроссовки, но пальцы дрожат и не слушаются, а самого Кислова распирает от желания сломать их о стену. Он кое-как сбрасывает обувь ногами и уже было направляется на излюбленный Генкин диван, но хозяин перехватывает его за локоть и тянет в освещаемую противным жёлтым светом ванную. По плитке растеклась лужа, из-за чего носки тут же напитываются холодящей влагой. Неприятно. Гена открывает кран на всю, засовывая под него сопротивляющееся тело. — Бля-я-я-ть, хоть горячую включи, еблан, — шипит Ваня, пытаясь отодвинуться подальше от напора воды, которая уже успела затечь ему за шиворот. — Эффект будет не тот. — Бросает Гена и принимается тереть рукой Ванино лицо, стирая выступившую от порезов кровь и остатки рвоты. Неловкость момента превышает порог, но об этом он подумает уже потом. Рука Гены задевает швы, и Ваня бьёт его по пальцам. — Норм такое ранение, как раздобыл? Хенк постарался? — Шпана сельская. Скольким он уже напиздел? Спина затекает, и Ваня опускается на колени из своей полусогнутой позы креветки. Зуев переключает на душ, поворачивая его прям в лицо младшему. Тот визжит и матерится, а брызги воды разлетаются по всей комнате и даже долетают до коридора. Гена пытается промыть Ване нос, а тот чуть ли не захлёбывается в плещущем во все стороны потоке тонких струек. Пытка прекращается, когда Генка стаскивает с него мокрую толстовку и набрасывает на дрожащее тело широкое банное полотенце. Кислов надеется, что оно было не для жопы. Напоследок старший промывает ему окровавленную руку и выталкивает из ванной. На диване лежит пыльное постельное бельё, вероятно оставленное ещё до побега Гены. Ване похуй, он усаживается на него и пытается полностью укутаться в полотенце, не признавая вида своего обнажённого тела. Рядом с кроватью стоит банка недопитого пива, и он тянется за ней. Гена не останавливает. Ваня делает глоток и тут же выплёвывает бодягу прям на пол. Пиво здесь тоже стояло ещё до отъезда Гендосины. Гендосина довольно ржёт. — Штаны мокрые снимай, нам ещё тут спать. Кислов поднял на него вопросительный взгляд. Порешал себе, блять. А Ване, между прочим, домой к маме надо, у них там горе, чёрные платки и траур, так-то. — Ты вторую дозу вдуешь сразу, как только от меня выйдешь. — Я думал мы напополам за встречу... — В Ваню прилетает орехом. Хуй вообще знает, почему Гена хранит в комнате блядские орехи. — Это же кокс был? — Зуев не видит отрицания в чужом взгляде. — Ты в курсе, что от него привыкание уже со второй дозы, а потом только наркологичка, и то не факт? — Ген, мне похуй. — А мне нет. Я, блять, автостопом сюда из Краснодара ехал, думал, как вы тут со всей хуйнёй этой. А в итоге приезжаю, базы нет, а из самолёта ты хуй пойми что орёшь. — Рад за тебя. Судя по взгляду Гены, он едва сдерживается от того, чтобы не ебнуть другу по лицу. — У нас Мел в больнице, Рауль черти где и мусора на хвосте. Давай мы вначале эти проблемы решим, в которые мы, на минуточку, вляпались все вместе, а потом ты будешь закапывать себя в могилу сколько твоей душеньке угодно. Хотя, скорее столько, сколько хватит до передоза с летальным исходом. Ване смешно. Сам другим смерть в зиплоках толкает, а за него вдруг суетиться начал. — Ментов на хвосте уже нет, трупаков в море тоже, не кипишуй. Заслуга Бориса Хенкина, можешь ему похвальный лист отправить. — В смысле? — В коромысле, блять. Мусорнулся наш братан, заложил весь кружок по интересам. — Нахуя? Гена смешно округляет глаза в удивлении. Сфоткать бы и поставить на его контакт в телефоне. — Жест доброй воли. — Смеётся Ваня. В душе не смешно. В душе хочется въебать Хенкину ещё раз. Ещё и за этот его жалобный взгляд в классе. — Он отцу рассказал? — Ага, а тот уже Бабичу. Сказали, что сделают из нас патриотический клуб. Хотели базу под эту хуйню переделать, но как видишь, наш ментёныш младший просто сжёг её нахуй. Вообще правильно, пусть этим уебкам побольше работы достанется, но мог бы и предупредить. Там и скутер мой, и гитара, и заначки, — всё к хуям сгорело. — Но они нас прикрыли же? — В душе не ебу, — Ваня трёт зудящий нос, — вроде как. — Тогда похуй. — Гена встаёт с табурета и направляется в сторону кухни. — В смысле, блять, похуй? — Кричит ему в след. — Он нас сдал! — Кис, — Зуев облокачивается на дверной проём, — Мел чуть не сдох. Тебя правда ебёт, кто кого сдал? Нам бы его выздоровления дождаться, а потом Рауля в тюряге прикрыть. Ещё бы пушки найти, продам их на аукционе каком-нибудь, чтобы руки вновь не зачесались. — Да, блять, ебёт! — Кислов сбрасывает с плеч полотенце и подлетает к Гене, но тот отпихивает его в сторону. — А как же, блять честь и вся хуйня, за которую мы стояли? — Он с размаху швыряет попавшийся под руку табурет о стену, сдирая старые потёртые обои. — Так блять, друзья поступают, да? — Успокойся! — Кричит в ответ Зуев, вступая в схватку с младшим и пытаясь выхватить у него ту самую бутылку со столетним пивом, которая вот-вот полетит в сторону окна. Хватка на голом теле отрезвляет, и Ваня в ужасе отскакивает от друга, попутно роняя бутылку. Гена вопросительно разглядывает Кислова, не понимая, что послужило причиной отката его агрессии. — Кис, а чё с руками? Ваня судорожно сглатывает. Блять. Он напрочь забыл про истерзанные предплечья. Ещё бы, он даже в душе мыться с закрытыми глазами пытается. Гена подходит ближе. Времени на сочинение убедительной лжи катастрофически мало. — Во время прихода расцарапал. — Выдаёт он самый правдоподобный вариант. — Ты смотри, чтобы эту хуйню меньше кто видел, а то окажешься в дурке Локона-старшего. Тебе не понравится. — Одежду мне дай. Гендос делает вид, словно чужого психоза здесь и не было, и довольно выуживает из шкафа с отломанной дверцей свою зелёную толстовку. Ваня прожигает его взглядом. "Либо так, либо никак" — читает он на генкином лице предоставленный выбор без выбора. Сдаётся. Генка ржёт и фоткает на телефон. Ваня тянется за табуреткой. Остаётся надеяться, что в дополнение к образу Зуев не выдаст ему свои оранжевые спортивки. Но удача оказывается на его стороне, поэтому он переодевается в обычные чёрные. Лук тот ещё. — Может хотя бы по косяку? — Пытается надавить Кислов. Организм отчаянно нуждается в новой дозе, и похуй чего конкретно. На секунду он ощущает себя чебурашкой из мема. — А может по ебалу? — Блять, Гендос, чё ты как неродной? Тебя в том Краснодаре в монастырь прибрали, или чё? — Ага, наши с тобой грехи отмаливал под Отче Наш. Генка наконец доходит до точки назначения. Роняет всё содержимое холодильника и громко матерится, а позже возвращается с палкой колбасы и бутылкой пива. — А мне? Старший жестом показывает, что будет через минуту. Пропадает на кухне, а по возвращению швыряет в гостя упаковкой сока с изображением какого-то детского мультика. Ваня в ахуе, но всё-же вставляет трубочку и медленно потягивает предложенное. Гендос явно башкой тронулся за эти полторы недели, не зря всё-таки в дурке лежал. Не долечили. В носу всё ещё неприятно печёт, а тело ощущается ватным. Кислов швыряет пустую упаковку сока под диван, ложится на чужую постель и пристально наблюдает за тем, как Гендос поглощает колбасу, откусывая от палки большими кусочками. Видимо, в монастыре ещё и не кормили. Тот факт, что оставшийся порошок валяется где-то в пределах этой квартиры, не даёт успокоиться нуждающемуся организму. Он знает, что если не догонится сейчас, то догонится потом, завтра или послезавтра. Последняя здравая мысль напоминает, что он не может начать унижаться перед другом, вымаливать дозу и ползать здесь на коленях. Никогда себе этого не простит. Но желание втянуть ещё одну дорожку нарастает каждые десять минут. Вторая доза станет гарантией того, что он примет третью, а третья — что четвёртую. Он и без Гендоса знал, что кокаин вызывает привыкание почти мгновенно, да и сам по себе является пиздецки опасным, но проблема в том, что под другими веществами он не испытывал настолько сильной потери контроля, в которой так нуждается сейчас. Завтра его накроет по полной. — Ты нахер вообще сюда вернулся, Гендосина? — Спрашивает Ваня скорее из-за желания отвлечься от грёз о новой дорожке, нежели искреннего интереса. По Генке он скучал, конечно, но его присутствие насущные проблемы, к сожалению, не решало. — Да я до Краснодара доехал кое-как, остановился в каком-то гадюшнике на последние деньги, думал дальше ехать, но услышал репортаж из новостей и сорвался обратно. Денег почти не было, пришлось автостопом с дальнобойщиками ехать. Второй заглох посреди моста, так мы с ним почти сутки в движке копались. Я это... Испугался за вас короче. Подумал, вы с Хенком одни остались, а вы же пизданутыши, поубиваете ещё друг друга. — Ты смотри, какой благородный. А если бугаи твои придут? — Так я их замочил. Не ну, может других подошлют, но похер, не могу я братанов бросить. Кто-то срывается в пекло автостопом, а кто-то своих же сдаёт. Хорошая компания у них, чё уж таить. Спать они заваливаются едва солнце успевает начать заходить за горизонт. Генка с дороги, а Ваню постепенно начинает крыть отходняком. Он ворочается в постели часа два, задевая Генку то ногой, то рукой. Тот шипел какие-то оскорбления, но покорно терпел. Кислов трижды пытался сползти с дивана и отправиться на поиски заветного зиплока, но Зуев с его чутким сном каждый раз давал другу по затылку и толкал обратно в постель. На третий раз тот изрядно заебался и просто закинул на Ваню руку. Ну да, блять, давай ещё во сне пообнимаемся. План сработал, Кислов не пытался сбежать. В третьем часу ночи его окатило болезненным жаром, и Ваня выпутался из Генкиных объятий, ворочаясь на смятых простынях с ощущением температуры под сорок и адской мигрени. Генка снова прошипел невнятное оскорбление, но всё-таки встал и шатающейся сонной походкой поплёлся в сторону кухни. Вернулся уже с ковшом воды с блестящими на дне кубиками льда и мокрым полотенцем. Положил его Кислову на лоб, а сам отправился мочить простынь. Ваня не сказал ни слова, но был благодарен. Все кошмары, от которых он так старательно убегал днём, в очередной догнали его ночью.