Стеклянное сердце

Маша на шатающихся ногах вышла из шатра Есугея. Просто ещё одна ночь… Ещё один шаг, приближающий к заветной цели. Чем более покорно она себя будет вести, тем выше станет доверие Орды. Тем снисходительнее он будет относиться к её действиям. Не станет обращать внимания на некоторые вольности. А после… После она использует это против него. Она уже давно не тот запуганный маленький город. Если таковы правила игры, она сыграет. И тогда все посмотрят, кто будет смеяться, а кто плакать. Занималась заря, но все ещё спали. Лишь кони, мирно всхрапывая и прядая ушами, стояли у входа. Маша всхлипнула и тут же утерла слезы рукавом. Так и есть — продала душу и тело. Сердце продала. Ради призрачной надежды когда-нибудь стать сильной, объединить земли. Отомстить за унижение. Тогда никакая сила не тронет больше. Избитое и искаженное ненавистью лицо Твери всё ещё стояло перед глазами, и, наверное, не забудется уже никогда. Прочь, подальше от жилья, от построек, дальше от всех. К реке! Смыть с себя эту грязь, эту мерзость… Ноги сами несли её к крутому берегу, где русло делало крутой поворот и можно было укрыться от любопытных глаз. Она ускорила шаг, торопясь окунуться в воду, но резко остановилась. Там, на берегу, склонившись к воде, сидел незнакомец с вьющимися темными волосами, в странных, незнакомых фиолетовых одеждах. Она никогда не видела ничего подобного. Когда чужак увидел её, его серые глаза округлились. Она с опаской приблизилась. — Кто ты? — резко спросила она. — Отвечай! Но тот почему-то не спешил называть себя, оглядывая Машу с очень странным выражением лица. Чем дольше он разглядывал её, тем отчетливее становилось это выражение. Что это, жалость? Он её жалеет? Незнакомец наконец открыл рот, выдав совершенно неожиданное: — Маша? Это ты? — Откуда ты знаешь моё имя? — потребовала она. — И что деешь здесь, в ставке великого хана? — Хана? Так, значит, это времена ига. Я так и подумал, как только увидел тебя, — задумчиво проговорил он. И смотрел ещё так… Пристально и в то же время без вызова, злобы. Словно бы с горечью. На неё никто никогда так не смотрел. Всё непонятнее и непонятнее. Пришелец поднялся и сделал шаг к ней. Она инстинктивно отпрянула, но он тут же выставил вперед поднятые ладони: — Не бойся! Я не трону! Но Маша никогда не верила подобным речам. Исподлобья сверкнула глазами, готовая в любой момент сорваться и убежать: — Не подходи!

***

Саша открыл глаза и сразу понял, что что-то не так. Вот только что он ложился спать в их московской спальне, а теперь стоял в какой-то степи, на берегу неизвестной мутной речушки. Горячий ветер опалил щёки, и он сощурился, глядя на ослепительно-яркое, встающее на горизонте солнце. Всё казалось таким реальным. Послышался шорох. Кто-то приближался. Девочка. Юная, ребенок совсем. И в одежде… словно с картины Васнецова сошедшая. В старинной рубахе изо льна, с светлыми косами, наполовину расплетенными и перекинутыми на грудь. С очень, очень знакомыми голубыми глазами. Которые он узнал бы в любой вселенной и времени. Сашины глаза расширились в изумлении и ужасе. Маша. Его Маша. Такая, какой он никогда её не видел. Маленькая, затравленная, на волчонка похожая. Готовая в эту же секунду броситься в бой, дать отпор. Как струна напряженная. Умело скрывающая свой страх за колючим взглядом. Но Саша знал её слишком хорошо, чтобы обманываться. Сердце заныло. Туманные догадки наконец сложились в голове в единую картину. Это… Орда? Эпоха татаро-монгольского ига? Её следующие слова подтвердили Сашино предположение, и рухнуло, оборвалось что-то в груди. Вот, значит, какой была Маша тогда… Саша попытался подойти, сказать что-то — что, не знал и сам — но девочка тут же отскочила подальше. Никогда в жизни он не хотел видеть Машу, которая его боится. Как же ей помочь? Ободрить? Историю рассказать, какой она вырастет? Не поверит ведь… Но обязательно, обязательно нужно что-то хорошее! Просто стоять и смотреть он не мог. Сон это был, или другая реальность, всё равно. — Не веришь мне, — понял он. Да и кто бы поверил на её месте? От всех она в то время ждала лишь одного… — А почему должна? То, что выглядишь по-нашему и речи твои звучат похоже, не значит ещё ничего. — сурово отрезала она. — И всё же я не желаю тебе зла. Я… честно говоря, и сам не знаю, как попал сюда. — Ты странник? — уже менее настороженно спросила девочка. — Можно и так сказать. — у Саши появилась идея. — И, если хочешь, могу рассказать тебе одну… быль. Доказать словами не выйдет. Может… Он сел на песок поудобнее, скрестив ноги и демонстративно глядя на гладь реки — мол, хочешь, слушай, хочешь, нет, выбор твой. Маша осторожно приблизилась, поглядывая на него. Но садиться не стала, готовая в любой момент сорваться с места. Саша, прокашлявшись, попытался вспомнить, как убаюкивали его в детстве русскими народными сказками, и начал: — Жила-была однажды очень храбрая девочка. И мечта у неё была под стать — чтобы вся её земля жила в мире и согласии, процветала да не ведала зла. Ради этого девочка была готова многие горести вытерпеть… Хоть тяжелы были её пути-дороги, но в итоге все беды склонились перед ней, её стойкости и доброте дивясь. И вот, не одни башмаки стоптав и пуд соли съев, стала та девочка стольным градом, и… Маша на этих словах, до этого внимательно слушавшая, даже подпрыгнула, изумлённо вытаращившись на Сашу: — Стольным… градом? Али ты колдун какой, что такие вещи о природе моей ведаешь? Саша запнулся, но тут же нашелся с ответом. Он уже понял, что ничего, кроме правды, Машу не убедит — слишком она не доверяет никому: — Я, милая, многое знаю и помню, и тебя я знаю… буду знать. Но не сейчас, а в будущем. — Так ты тоже город? А какой? Как тебя величают? Как мы познакомимся? Откель ты здесь? — вопросы теперь сыпались без остановки. В глазах Москвы горело неподдельное любопытство. Она, сама не заметив, придвинулась поближе. — Ты ещё меня не знаешь, — мягко ответил Саша. — Пройдет несколько столетий, прежде чем мы встретимся. Машины глаза потеплели. Саша хотел продолжить рассказ, но зыбкий песок вдруг, чавкая, начал проваливаться под ним, и он вскочил. Пошатнулся, взмахнув руками, но ноги начали увязать. Попытался ухватиться за поросль прибрежной травы. Всё было безуспешно. Маша испуганно глядела на него, и вдруг он вспомнил, что это, скорее всего, сон. Она, наверное, и не запомнит их разговора. И всё-таки… — Дождись! Я приду, обязательно приду! Трясина тянула, засасывала в бездонную чёрную пустоту, и Саша отчаянно сопротивлялся. Он знал, что не успел что-то сказать, что-то важное, какие-то слова… — Мы встретимся! Жди меня в будущем! Тьма поглотила его. Он так и не успел сказать ей своё имя.

***

Маша резко проснулась, из сна выныривая. Сердце бешено колотилось в груди. Какой реальный сон… Она потрясла головой. Поглядела на Сашу. Он крепко спал, разметавшись по кровати, и тихо сопел во сне. Его пижама была того же фиолетового оттенка, как в том видении. Неужели… Маша почувствовала непреодолимую нежность. Сашино умиротворенное лицо неясно белело в полумраке комнаты, и она, потянувшись, ласково заправила за ухо упавший ему на глаза жесткий темный локон. Он что-то сонно промычал в ответ, не просыпаясь. Она ведь правда так долго думала, что никогда не сможет ничего почувствовать — так долго думала, что ей никто и не нужен. Что сердце её растоптали и сожгли. Разбили на сотню осколков. Но Камалии удалось вновь собрать из осколков целое, новое сердце, пусть и хрупко-искусственное, пусть не такое живое, как в детстве. Стеклянное сердце… Которое Саша возвратил ей.