Злые деревья

      Лес. Страшный, молчаливый. Высокий. Деревья бросают свои длинные да колючие тени. Они подкрадываются к огню, который трещит углями, поглощая братьев их бывших. Наверное, с ненавистью, обусловленной страхом, смотрят и не верят. Были и не стали. Деревья шатаются, скрипят с болью, хотят упасть на двух безобразных дьяволов, которые своим присутствием наполняют это место тяжестью, но корни их скреплены с землей чертовски крепко. Связаны с почвой невидимыми узлами.       Каково быть деревом, прикованным к одному участку, без возможности двигаться, пока кто-то в один солнечный день не придет, чтобы вырубить дрова? Каково потом сгорать заживо, чувствуя запах своих листьев? Ханджи тяжело глотнула, моргнула отгоняюще, закончила с последним стежком и осторожно отрезала нить. Все. Больше не придется думать о бреднях. Ведь пока она зашивала его лицо, у нее впервые так дрожали руки, и мысли смешивались с болью. Воспоминаниями. А они всегда друг друга сопровождают. Идут под ручку. Даже если воспоминания хорошие — они все равно делают больно, потому что дают знать, что, то что было, потом уж не вернуть. Оно там останется. В своем старом и темном.       И Эрвина она вспоминать не хотела. И Моблита тоже. И вообще всех, кого потеряла. Мозг превращался в огромную больную точку. Это, наверное, очень эгоистично по отношению к бывшим товарищам. Но вспоминая о них, Ханджи все равно ничего не вернет. Только сделает себя более слабым существом.       — А ты думаешь о нем каждый день, я знаю, — Ханджи повернула голову к бессознательному Леви. — Ты просто сильный. Сильней меня.       Удивительно, когда он спит, а лицо его расслаблено, впервые за такое огромное время, Леви похож на совсем другого человека, на того, кто никогда не видел и не увидит. Что ж, это честь для нее.       — Любой твой поступок, который ты совершал по отношению ко мне, был жестким, как и к остальным. Но твой голос всегда давал знать, что я для тебя не все. Что я исключение. — Ханджи бросила больше сухих сучьев на костер, которые он тут же съел, изрыгнув небольшой огонь с искрами. Она почувствовала, как капли раздражающе стекали малюсенькими изумрудами со лба. Жарко, хотя ветер так и лезет со всех сторон, норовясь оставить в пустом холоде, под взглядом злых деревьев.       Будь Ханджи прежней собой, ее бы рассмешило до коли в животе эти мысли и ситуация. Она бы не поверила в то, что сейчас происходило. А происходил какой-то ад. Такой страшный ад, что даже виделся Эрвин. Он смотрел с углов. Изнутри. Он был в ней. И Ханджи всей кожей грубой своей ощущала себя им — дьяволом. Она поняла, какого было командующему Разведкорпуса. Им всем суждено умереть. И только она об этом знает, но не понимает, как сказать. А может она просто обрела и связала себя с этой мыслью. Смерть.       Несколько лет назад она не думала ни о чем, кроме жизни. Титаны, лаборатория, товарищи. Оно все жило, дышало, чувствовало. И она не знает, в какой момент бессмысленность прокралась в кровь. Так плывет по венам, течет медленно, дурманит разум. Теперь она часами ведь может вправду как одержимая смотреть в одну точку или сидеть с закрытыми глазами, абсолютно без ничего. Вот прямо как будто… как будто она живой мертвец. Может, и без «как будто».       Леви что-то пролепетал во сне, брови его сошлись на переносице. Ханджи посмотрела на него, не в силах оторвать взгляд от еле живого лица. Ее грубые пальцы осторожно тронули мужскую руку, боясь превратить оставшиеся три пальца в прах.       — Ханджи.       Ханджи резко подняла глаз к Леви. Но он спал, все так же спокойно и умиротворенно.       — Теперь мы по-настоящему друг друга дополняем, не считаешь? — произнесла она спящему, иронично думая о глазах их, повидавших столько кошмаров, что будь возможность, они бы давно вытекли кровавой лужей от горя.       Им вообще давно надо было сдохнуть. Жестокая жизнь слишком долго держала их на свете, прибила гвоздями их кожу на землю черную, крепкую, пахнущую кровью да пеплом. Вот от них сейчас остались кожа, кости, пустая оболочка. Иссохли они. Ничто они. Просто призраки. Впервые за долгое время Ханджи приняла то, что правильно сделал Леви, не сохранив жизнь Эрвину, заставив его отречься от мечты, единственной, что держала его труп столбом. Он смог спастись от ада, от жизни.       Все эти годы она мысленно была полна злости на Леви, продолжая одаривать его своей искаженной улыбкой, врала ему и ненавидела себя за все. Но тогда стоило сказать правду. Сейчас поздно. Навсегда.       Леви теперь кусок мяса. Ханджи тоже.       — Вот бы нам остаться здесь. Вдалеке от настоящего, где время мертво, а грехи глумятся над нами сквозь листья и воздух, пропитанные холодом.       Но Зое не просто труп, а труп с грузом за согнутой спиной. Она кукла, за которой наблюдают сотни мертвых глаз. Ее обязанность — оправдать смерть погибших. Это наследие, оставленное Эрвином.       Чужие пальцы тронули ее за руку, которая неистово дрожала. Леви смотрел на тяжело дышавшую Ханджи, посмевшую на непозволительный миг поддаться эмоциям. Прилив стыда окатил ее тут же.       — Ханджи, я все-таки выжил, — скорее удивленно прохрипел Леви, тихо ощупывая повязки на лице, а когда он понял, что лишился двух пальцев на правой руке, его глаз блеснул неверяще, затем потухла сталь, померкла. Как умирает звезда на небе.       — Я слишком слаба, чтобы отпускать тебя сейчас, Леви, — тихо ответила Ханджи, смотря на огонь, — не оставляй меня, пожалуйста.       — Спокойно.       Ханджи наклонилась к нему и поцеловала в губы. Легко, почти невесомо. Ей всегда было интересно узнать, какие они на вкус и ощупь. Соленые, сухие. Злые. Его.       Это такое безумие. Разум совсем вышел из-под контроля и думает, что раз конец света наступил, то можно предаваться свободе, годами находившейся под властью головы. Ханджи улыбнулась. Пора раскинуть крылья. Она знает, что смерть ее близка: вот стоит рядышком, дышит прямо в затылок и шепчет что-то. Только вот деревья, злые и грустные, не дают расслышать. Мстят.       — Мы годами мучали их, цеплялись за них, вгрызались наконечниками за стволы, лили их кровь. Они смотрят на нас злобно, ты видишь?       — Титаны? — Леви удивленно смотрит назад, где за кромкой света стояла сплошная тьма.       — Нет, Леви, деревья, — Ханджи едва слышно посмеялась.       — Ханджи…       — У них есть память. Я уверена.       Сердце Ханджи болит. Как просто.       — Я прятала свое лицо за учебниками, я говорила с титанами, как сумасшедшая, специально хранила на коже грязь. И все ради тебя, Леви. Мне хотелось, чтобы ты всегда был рядом и смотрел на меня по особому. Я не могу знать, что такое любовь, и не уверена, что люблю тебя, но мне не хватает воздуха, когда тебя нет рядом со мной.       — Почему ты говоришь это сейчас, Ханджи? — на лице Леви абсолютное безразличие, снова он притворяется хладным существом, тоже врет. Их отношения строились на сплошном вранье. Почему никто ничего не пытался что-то изменить?       Если бы она сказала ему правду, то попытался бы он измениться ради нее и поверить в то, что достоин получить надежду? Все эти годы, потерянные за — теперь уже — бессмысленную войну, они могли посвятить друг другу и закончить свои судьбы за стенами, вдали от свободы, влились бы в массу, так ненавистную и презираемую, получили бы скучное счастье, которое не наполнило бы их сосуды. Кровь, кровь и снова кровь; они дышали им, ломали кости свои и чужие, существовали ради смерти, были готовы умереть в любой миг и жизнь приносила удовольствие, а счастье — это не удовольствие. Для них счастье не существует.       — Я не жалею, что моя жизнь была такой, — Ханджи взглянула на Леви. Теперь он смотрит по-настоящему. Его глаз мертвый, губы приоткрыты. Они держат друг друга за руки, а кровь пропитывает их кожу. Непривычно тепло от этой красной влаги.       Память ее пропадает, будто кто-то проливает внутрь черные чернила. Иногда конечности контролировать невозможно: ищут в кармане револьвер, не полюбоваться, как в первый раз, а в этот раз испытать на деле.       — А я жалею, — делится Леви, приподнимаясь на локтях, его лицо совсем близко к лицу Ханджи, пару сантиметров — и можно услышать пульсацию под ее необычной кожей. — Все было паршиво, кроме тебя и Эрвина. Я хочу сказать тебе кое-что и пусть это услышат только злые деревья и будут полны ненависти за то, что они не способны говорить.       Ханджи застыла, заставляя кровь стынуть. Она почувствовала, как деревья тоже вдруг замерли, наклонились ниже, сгибаясь к земле, в попытках услышать Леви. Даже не шепчутся.       — Я бы посвятил свое сердце тебе, — специально тихо говорит Леви, улыбаясь краем зашитых губ, — потому что в отличие от тебя, я немного знаком с этим ужасным чувством как «любовь». Любить тяжело и больно, Ханджи, поэтому не люби.       Ханджи только послушно кивнула, чувствуя в его словах правду. Сейчас Леви не врет, тоже понял, что ей конец.       Деревья выпрямились, разочарованно треща корой и пропуская одинокий ветер сквозь густые кроны. «Какие глупцы», — подумали они и замолчали.