Не звони ему

      Таня поняла, что это конец, когда увидела личико своей новорождённой дочери — подозрительно похожее на лицо того, к кому она поклялась себе не возвращаться. Таня понимала, что Юра, даже если промолчит, не сможет относиться к ней так же, как раньше. Юра много работал. Он лишь приобнял Таню за плечи, неловко улыбнулся и ушёл молча в кабинет, когда они приехали домой. Таня прижимала к себе дочь и тихонько плакала на кухне, пока в окно били хлопья снега, а на плите закипал чайник. По телевизору снова шла «Загадка дыры».       На самом деле, она понимала, что это, скорее всего, конец, ещё когда Юра извинялся перед ней и умолял оставить ребёнка. Когда Юра погряз в работе как муха в варенье, игнорируя доводы Тани о том, что им нужно как-то зарабатывать, утопая в своих нравственных убеждениях. Ещё когда Ричард обещал, что уйдёт из её жизни навсегда, перед этим готовый ради неё хоть отдать свой канал, хоть воспитать чужого ребёнка. Но так хотелось надеяться, что ей может повезти, что с Юрой у неё может сложиться нормальная семейная жизнь. Прекрасная дочка, скромная дача с огородом, летний семейный отпуск в Турцию и Новый Год за большим столом и семейными разговорами. Таня просто хотела спокойной и счастливой семейной жизни, и в богатстве и в бедности, и в горе и в радости.       С Ричардом было иначе. Он держал её больше как служанку, и ей казалось, что так и надо. Может, он действительно её любил, когда дарил дорогие подарки и всячески хвалил. Не хотел обременять себя узами брака или заводить детей. А потом он поднял на неё руку. А Танечка была дурочкой: вернулась к нему от Грачевича, согласилась за него выйти, боялась, что Сапогов что-то сделает с Юрой, если узнает. Пообещала себе не возвращаться к директору девятого канала, когда тот убил Нателлу и почти убил Юру на их же свадьбе. Была уверена в том, что не вернётся, даже когда Юра лишил её возможности говорить, даже когда Ричард был готов покаяться во всех своих грехах и сделать ради неё всё возможное.       Потому что Таня не дурочка. Она была до дрожи в локтях доброй и понимающей, проницательной. Она потом смотрела на Сапогова и всё понимала, но продолжала молчать. Пробивала насквозь его своими невозможными глазами, от чего Ричарду хотелось съёжиться и убедить себя в том, что ему всё кажется, что это всё из-за импортного виски. Когда Ричард спас Юру из пожара, когда они пожали руки и перестали наконец-то собачиться, Тане стало яснее ясного, что к Ричарду она не вернётся, даже когда тот научился ценить и любить что-то кроме денег, когда научился видеть дальше собственной гордыни. Она не считала его плохим человеком никогда, она помнит, как тот ночами плакал у неё на коленях, рассказывая, рассказывая, рассказывая. Она знает, что плохих людей не бывает, бывают люди сломленные, которым когда-то сделали очень больно. Так больно, как когда её почти застрелили из лука, так больно, как Тане было больно за Юру и Ричарда. Она думала, что может их исцелить, думала, что должна их исцелить.       Думала, что ещё может что-то сделать, когда Юра остыл к ней и её дочке. Когда стал закрываться в своём кабинете и допоздна работать. Когда вернул Сапогова к работе на девятом канале на определённых условиях. А Таня всё чаще вспоминала ту неловкую парочку учёных из НИИ, которых нашёл Грачевич тогда в лесу, чтобы они помогли. Помнит, как неловко старалась помочь девушка — что-то лепетала о том, что у неё очень давно, ещё на первом курсе была недолгая медицинская практика, всячески успокаивала Восьмиглазову, а потом они с её спутником неловко попрощались, спросив дорогу к городу. Вспоминала до ужаса глубокие тёмные глаза и мягкие руки, а имя так и не узнала. Помнит, как она неловко смотрела на её спутника, ища помощи, но тот бездействовал. Помнит свои мысли о том, что, кажется, они никогда больше не встретятся. А потом они случайно встречались то тут то там — но Таня уже без Юры, а Зина без её Инженера. Помнит неловкий первый разговор после переполоха с её родами. Помнит, как Зина искренне волновалась за состояние Тани, и как говорила, что Таня всегда может ей позвонить, если ей нужна будет помощь. Помнит как тёмные кудри лаборантки развевались на ветру, пока та на коленке быстро-быстро писала свой номер на каком-то огрызке от отчёта, который нужно было нести начальнику. Помнит, как она мило улыбалась, поправляя свой берет и извинялась, говоря, что опаздывает на работу.       Ну а Зина потом, на работе, вспоминала невозможные золотые кудри и элегантную фигуру Восьмиглазовой, когда опять ошиблась с реактивами и почти устроила пожар в лаборатории. Когда нашла кассетные записи с телепередач с участием Тани и когда по телевизору крутили старую рекламу с Ричардом Сапоговым и его ассистенткой Татьяночкой. Когда стучала пальцами ногтями по горячей кружке с чаем, ожидая звонка от одной особы. Когда перестала думать о своём начальнике и наконец стала внимательней на работе — лишь на обеде, в столовой, молча рисовала на салфетках знакомый силуэт и когда отвлекалась на включённый телевизор, когда по нему показывали знакомое лицо. Инженер виновато смотрел на неё, продолжал извиняться за то, как поступил, но Зина лишь улыбалась и говорила, что простила. Они с начальником остались друзьями, как и со стажёром Васей, с которым ничего не вышло — он отводил взгляд, а она виновато ему улыбалась. Перестала задымлять лабораторию и наконец вместо научных закрытий начали получаться открытия.       А потом, через несколько неловких и коротких разговоров на улице и в магазинах с блондинкой, Таня ей позвонила. Говорила о том, что всё ещё не назвала никак дочку, что Юра никак с ребёнком практически не помогает, что не знает, что ей делать. Зина слушала этот золотой голос в трубке с затаившимся дыханием, наматывая провод на палец, и бездумно пялясь в окно, на таявший снег и первые весенние листочки. Зина позвала её к себе, поговорить, напоить малиновым чаем с пряниками, а Тане не нужно было предлагать дважды — и с дочкой на руках она уже через пол часа стояла на пороге скромной квартиры Кашиной. У Восьмиглазовой — печальный вид, явно усталое, после бессонных ночей с ребёнком, лицо, и как всегда простой но элегантный красный костюм. А Зина, такая домашняя, в клетчатом сарафане, свитере и старых тапочках, бережно берёт на руки ребёнка, ободряюще улыбается и обнимает подругу, идёт заваривать чай. Внимательно слушает накопившееся в душе телеведущей, о том, что скучает по работе, что перед Юрой стыдно, что к Ричарду никак нельзя, что с дочкой не знает что делать, ведь любит её сильно, а её биологический отец даже не знает о том, что таковым является, а Юра просто не может даже смотреть на неё. Что не знает, что ей делать, что хотела как лучше, а вышло как всегда. А Зина смотрела на уставшую Таню, качала на руках чужого ребёнка, и даже не задумывалась о том, чтобы не помогать. Зина говорит, что с Юрой надо расходиться, раз любил Таню лишь за факт её беременности его ребёнком, а потом почти забыл о ней, говорит, что поможет ей, что переоборудует кабинет в детскую, если понадобится. Рассказывает о их с Инженером любовном квадрате и что считает, что нужно поступать так, как велит сердце. И Таня поступает.       Юра не сразу замечает постепенную пропажу Тани и дочери, а когда Таня обнимает его, говорит о том, что он очень хороший, правда хороший, но им не по пути, спокойно отпускает её. Она благодарит его за всё, улыбается ему виновато, сжимая ручку чемодана. Грачевич приобнимает её за плечи на прощание, говорит ей, что она лучшее, что было в его жизни, извиняется, что не готов воспитывать и любить чужого ребёнка, что своя передача ему всё-таки дороже. Говорит, что она всегда может к нему прийти за помощью, сбивчиво говорит о том, что они с Ричардом ждут её на девятом канале, когда она выйдет из декрета, улыбается ей. Они расстаются без ссор — оба понимают, что натворили дел. Ричарду так и не говорят о том, что он стал отцом. Таня пока не готова, но она заведомо знает, что Сапогов поможет ей, но надеется, что помощь им не понадобится. Таня обещает себе, что как выйдёт из декрета, серьёзно поговорит с Ричардом, спокойно все расскажет.       В доме у Зины тепло и уютно. Спокойно. Находится место и для лабораторных отчётов, и для веток и косметики, и для детских вещей. Всё стыкуется так правильно, будто так и должно быть — прекрасные ужины, приготовленные Таней, работа допоздна и Зинкины отчёты, ночные крики дочери. Когда дочка смеётся на руках лаборантки, когда Таня слушает рассказы Зины из НИИ. Когда Таня перебирается в кровать Кашиной, когда клетка начинает идти Восьмиглазовой, а у Зины появляются строгие юбки, всё, кажется, встаёт на свои места.       Дочку решают назвать Ритой.