в тюрьме и оковах

      Пятница, должно быть.       Это, скорее всего, была пятница, когда все случилось. Падение Шепфа, сотрясенные стены. Не помню, как все произошло: многовековая память впервые подвела меня; важнейшие фрагменты битв были утеряны где-то в ее закоулках.       Первое, что мне удается вспомнить: лицо девушки с белыми волосами. Губы в красной помаде, что казалась кровью, растянулись в улыбке столь безжалостной, что сердце кольнуло, тупая боль разлилась по груди.       Второе воспоминание просто отвратительно: лицо Торендо, когда мои запястья сковал тяжелый металл. Я больше не чувствовал своих сил: отчасти из-за магического вмешательста оков, отчасти из-за поражения, смеха Торендо прямо мне в лицо.       Меня погребли в темнице.       Цепи врезаются в крылья, раны кровоточат и гноятся. Тело не может залечить само себя, а разум медленно разлагается. Я пробовал найти выход из своего плачевного положения, но все шло крахом, — я перестал пытаться.       В самом начале бродил по клетке, где не было ни окон, ни прутьев; где царила кромешная тьма. Сейчас же мое тело мучительно долго умирает. Холодно; пустота разъедает мысли. От нее не скрыться: она здесь в каждом уголке. Мне слышатся крики от каждого камня, впитавшего в себя отчаяние тех, кто был здесь до меня.       Когда я ломаюсь, слезы не текут по моим щекам, нет. Это происходит незаметно. Мое жалкое существование прерывается с грохотом отворяющейся двери, полосы света и факелом в руках вошедшего. Огонь режет глаза, привыкшие ко мраку.       Торендо, — я узнаю его по носкам идеально вычищенный сапог. У меня нет ни сил, ни желания смотреть на него.       — Как же низко тебя опустили. Каково быть на дне, птенчик?       Хочется гортанно рыкнуть ему, чтобы он убирался, но я редко следую своим желаниям. Это ничего не изменит: Торендо не закончит пытку, а мне не станет легче. Я прислоняюсь головой к холодной каменной, как и все вокруг, стене и прикрываю глаза, слезящиеся от яркого света.       — Как тебе новая жизнь?       По хрусту я понимаю: он откусывает яблоко, издеваясь. Мой язык опух, во рту не было ни крошки, ни даже капли воды. Я не знаю, сколько провел здесь, но мысли о еде и питье сами пожирают меня.       — Так вот, какова твоя хваленая выдержка, Эрагон. Просто заснешь? Не-ет, так не пойдет.       Торендо дергает цепи, тащит в центр моего гроба с четырьмя стенами, полом и потолком. Я не могу сдержать крика, стонов. Спину, крылья жжет адским пламенем. Его раскатистый смех заливает темницу.       Он оказывается близко. Цепь в его ладони тянет меня за обруч, каждую секунду царапающий шею тысячью шипов. Торендо наслаждается ужасом в моих глазах, — я его и не скрываю. Это бессмысленно. С глаз срываются слезы: я чувствую холод влажных дорожек горячими щеками.       Я смотрю на него со страхом: не будь его во взгляде, Торендо непременно действовал бы изощреннее. Его пытки не закончатся, нет.       Он будет ломать меня долго, с улыбкой на губах от моих мук, пока ему не надоест.       А после, — н е б ы т и е       — Я же говорил, что в конечном счете отниму у тебя все, Эрагон.       Торендо говорит, и мое имя из его уст обжигает слух.       — Я превращу тебя в неплохую карманную собачку. Если понимаешь, о чем я.       Смертные нередко носят таких белых нежных и пушистых зверушек в своих сумочках. Меня не пугает ни эта участь, ни какая-либо другая. Я бросаю взгляд на алое яблоко в белесых руках змея, но это становится ошибкой.       — Голодненький мой. Хочешь? — Торендо, усмехаясь, проводит им прямо перед моим лицом. Я чувствую спелый, восхитительный запах и падаю в грехе ниже, чем было возможно. — Поцелуй мои сапоги и попроси так, чтобы я счел нужным тебе его давать. Время пошло.       Гордость бьется в каждой клеточке тела, горит в легких, но я прикасаюсь губами к черной лакированной коже, убеждая себя тем, что у меня нет другого выбора.       Выбор был: мучиться дальше. И проиграть в конце концов.       — Позволь… — мой голос, он такой хриплый и тихий. Я уже и не помню, как командовал войсками; как повелевал кем-то на совете. Больнее уже не может быть. — Мне съесть это яблоко…       — Громче.       Я повторяю, вкладывая последние капли сил в растерзанное горло:       — Позволь мне съесть его.       И смотрю на него, снизу вверх, из-под белесых ресниц жалобным взглядом. Таким, какой бы понравился его раздутому эго.       Торендо роняет надкусанное яблоко на пол, в пыль и грязь, и смеется еще сильнее. Наслаждается.       — Какой же ты наивный, Эрагон.       В моих руках яблоко сжимается, черствеет вмиг, становясь гнилым и протухшим от тихого шепота его губ, всего в несколько слов. Сил не остается. Я молчу, никну посреди своей маленькой тюрьмы.       — Постарайся не проклясть ту вечность, что проведешь здесь. Это не к лицу ангелу.       Торендо мучительно медленно уходит, — я забиваюсь в угол, сворачиваясь во все три пары крыльев насколько это только возможно.       Выжить, — самое большее из моих желаний.

* * *

      Мне снится сестра. Моя милая Амия, резво прыгающая в поле золотых цветов. Но ее смех ворошит воспоминания: вместо счастливого детства подле ее колыбели; ее первых неуверенных шагов, когда она крепко сжимала мою ладонь; вместо наших игр я вижу непомутненное пеленою лет видение смерти. Единственное, что сохранилось в моей памяти, не расколовшись на куски.       Холодное тело на моих руках, иссохшая жизнь в нем, — все, что осталось от Амии.       Прошли сотни лет, боль должна была притупиться, стать лишь призраком. Но я лгу самому себе, когда говорю, что пережил, что месть не выжигает меня изнутри. Она все еще здесь, рядом.       И теперь, заключенный в темнице, я думаю о ней постоянно. Морок сна не спасает. Амия преследует меня. Я вижу ее, начинаю путать явь и видения. Слышу ее голос, все такой же светлый и веселый.       Пытаюсь не слышать ее криков.       Кричу сам.       Дверь отворяется. Торендо смеется надо мной, пытает одним только присутствием. Раз за разом придумывает все более изощренные пытки. Он не пачкает свои руки в крови, напротив, — потешается. Рассказывает о том, что произошло.       Чума, Всадника Апокалипсиса, захватила власть на Небесах, в Преисподней, в Школе ангелов и демонов. Все безоговорочно подчиняются ей, склоняют головы и боятся.       Он говорит о том, что мое отчаяние для нее самое сладкое.       Это длится без конца. Его шепот у самого уха, — единственное, что может прервать плач Амии. Мне больно, я кричу до сорванных связок, а затем слышу собственное сипение. Тяжело дышать, кажется, что вся темница пропитана этим отвратительным липким страхом, что оседает и клубится внутри меня. Им заполняется мое тело. Я вижу свои руки, — грязную, черную кожу плоти. Темнота извне просачиватся, развиваясь внутри.       Я жду, когда Торендо заглянет ко мне и прервет мои страдания новыми, совершенно другими. Он наслаждается слезами, не видя абсолютно ничего за ними. Но я держусь. Делаю то, что ему угодно, терплю унижения, боль, все, — чтобы в конечном итоге Торендо надоело забавляться. Его интерес угаснет. Он всегда угасал, стоило лишь получить желаемое.       В конце дверь скрипит, но вместо торжествующего Торендо мне видны другие ангелы.       Стало быть, совершенно точно. Меня поведут на казнь.