***
Такси примчалось к месту с остервенелой скоростью, а водитель-таджик на ломаном русском так разгорячился беседой с неумолкающим Тимуром, что взял только половину от суммы. Приятный бонус перед не самыми приятными процедурами. Уже издалека были видны ядовитые, красно-синие милицейские мигалки, одна побитая жизнью скорая машинка и кучка народу, большую часть которой составили примитивные зеваки. Старший сотрудник Воронцов спешно встретил студентов, вкратце обрисовав соль дела. Перед взором раскинулось низенькое здание с болезненно-желтыми облупившимися стенами, в самых лучших традициях Достоевского Петербурга. Глаз резанула монолитная железная дверь, что совсем не вязалась с пафосными вензелями под торчащим куском крыши, чьи архитектурные красоты совсем испортил десяток-другой слоёв побелки. Ногой толкнув незапертую дверь, оперативник скользнул внутрь, растворяясь в сгущенных потьмах коридора и гнилостном смраде. Прохудившаяся дощатая лесенка заныла скрипучим воем под весом шагающих по ней людей, а сразу за чередой балок стали видны наглядные подробности словесных описаний оперативника. Руки сами потянулись к фотоаппарату, уже готовые к работе. Место преступления, если честно, будто изначально задумывалось как место преступления: в узкой каморке-подвале, которая должна была быть уютной пивной, но больше походившая на загон для одного парнокопытного, под высокими барными стульями лежали изуродованные пулями трупы. Запах перегара, пороха и железа впивался в нос, от чего не спасала даже маска-респиратор. Несколько правоохранителей то курили и матерились, то входили, то выходили, то по кругу сновала туда-сюда по узкой лестнице, кто-то выглядывал за спиной Якова в роли фотографа, а сразу после морщили носы и спешили покинуть подвал. Тимуру повезло больше, ведь следственная бригада, трупы и гнетущая атмосфера совсем не способствовали плодотворному «разговору» со свидетелями, что прямо сейчас находились в глубоком шоке, лицезрев с первых рядов причину съезда МВДшников, а потому он спешно покинул Якова с несколькими следователями, перед этим пару минут жадно разглядывая мертвые тела и место происшествия. Невысокие стены квадратного помещения давили на голову, мешая сконцентрироваться и правильно сфотографировать улики. Процесс шел как у настоящих художников, от большого к малому. Но если художник является созидателем, то Яков шел по следам настоящего разрушителя. Вначале фото помещения, панорама, затем всё ближе и ближе к телам. Эфемерная смерть будто наблюдала за процессом и оценивала действия юного следователя, где-то критикуя, где-то нахваливая хриплым голосом скрипящих дверей, пока руки, защищенные перчатками, иногда предательски потряхивало от смеси зловонного запаха и вида мертвых людей. То, что оттягивалось до последнего момента, наконец маячило прямо перед студентом — нужно запечатлеть лица убитых. Даже будучи циником до мозга костей в отношении работы, где-то внутри душа юноши противилась, не желая видеть гримасы трупов, а тем более фотографировать их, чтобы во время проявления пленки увидеть вновь. Подойдя чуть ближе к первому телу, он увидел прежде незамеченные детали. Полноватый мужчина средних лет пластом разлегся по столу, чудом не свалившись с высокого барного стула. Из выцветшего разорванного пуховика на спине зияли три пулевых отверстия, из которых давно перестала вытекать кровь. Запечатлев все как есть, Яков, преодолевая брезгливость, осторожно потянул потерпевшего за плечи, скидывая потерявшее тонус тело на пол, как мешок с картошкой. Стали видны первые этапы разложения тела: на студента лихорадочно глядели расширенные зрачки карих глаз мужчины, а челюсть с желтыми зубами открылась, будто в немом крике. Кровь только-только начала отходить от лица мужчины, из-за чего тот на глазах стал стремительно бледнеть. Закончив, студент без стеснения растолкал мешающую мебель и протиснулся к стене, ближе к новому трупу. Этот был изуродован почти до неузнаваемости. При жизни сидел он прямо, напротив первого тела, а после, при очереди, мертвым грузом свалился на пол. Выстрел ровно в голову стал причиной смерти, а виновница-пуля вылетела насквозь. Чуть подняв голову, студент приметил картину над скромным столиком. Путник, котелок на костерке, лошадь, палатка, а между эти умиротворяющим пейзажем, что должен был стимулировать аппетит, зияющая дыра от выстрела. Вопреки многим клишированным фильмам про оперативников, мозги потерпевшего не разлетелись по стене, а сам человек не лежал в огромной луже бутафорской красной жижи. На деле же кровь въелась в одежду умершего, в паркет, размазалась тонким винным слоем по всему, что было в этой каморке. Подошва сапог прилипала к истертому годами линолеуму, покрытым мерзким слоем крови, а после с характерным звуком отлипала, будто от жвачки, и так раз за разом, на протяжении всей «фотосессии». Звук этот рябил в ушах, втягивая в транс, пока дело не дошло до последнего трупа. Прямо посередине помещения в неестественной живым людям позе лежала женщина в униформе официантки. Её ранее молочный чепчик пропитался кровью и почернел, а кудрявые волосы с журнальной укладкой сбились в колтун. Не без толики цинизма пришлось перевернуть тело женщины на спину, предварительно сфотографировав, а затем вновь приняться за работу. Каждый раз, когда он занимался подобным, единственной отговоркой было «это работа». Но невозможно было отмыться от ощущения причастности к этому делу. Сейчас, через крохотное окошко объектива своими выцветшими голубыми глазами на него глядела она. Яков не знал ни её имени, ни кем она была при жизни и кем она уже никогда не станет. Для него была просто «она». И новая вспышка стирает за собой всю подноготную очередного тела. И ещё одна, ослепляющая, на миг заливающая помещение белым цветом, но с другого ракурса, уже с линейкой около пулевого отверстия на груди. Совсем вскоре работа была окончена. Желания вновь спускаться в подвал, что был словно ближе к ядру земли, совершенно не возникало. После неторопливо приехала скорая — спешить-то больше некуда. Небольшая бригада, черные пакеты, носилки, и вот они уже отбывают с места происшествия. В какой-то степени было даже завидно. Наконец, перед глазами больше не стояла кровавая картина, идею которой стоит только разобрать, а грудь свободно дышала морозным воздухом, что с некоторой периодичностью сменялся смолянистым дымом сигареты. Как бы Яков не отрицал, но каждый подобный вызов что-то менял внутри, заставляя ценить жизнь, которую так легко потерять по несправедливой воле судьбы. Яков не был наблюдателем, которого подобная участь могла не коснуться. Он был тем же человеком, что мог стать фотографией трупа в личном деле убийцы, а такой же фотограф мог бы слепить его мертвые глаза ярким светом вспышки. Размышления прервал горький привкус на корне языка — сигарета незаметно дотлела до фильтра. Чуть поморщившись, юноша спешно кинул окурок под ногу и снова стал размышлять. Теперь же мысли обрели иной вектор: снова разгорелся интерес. Судя по уликам, отдел по наркотикам сюда вызвали именно из-за подозрительных ампул внутри кармана одного из потерпевших, которые вытащили оперативники после первичного осмотра. Без экспертизы стало ясно, что это нашумевший белый китаец, чайна уайт, он же альфа-метилфентанил. Не первый и явно не в последний раз подобные этой ампуле фракции наркотика будут мозолить глаз правоохранительных органов. Больше всего Якова поражала отчаянность тех людей, что покупают эту дрянь, ведь с первого укола с нее невозможно слезть, а при малейшей передозировке умираешь в мучении с судорогами и прочими прелестями. В остальном же эта адская бодяга больше раздражала. Долгая экспертиза не могла выявить, что это не просто вода или физраствор, а самый настоящий наркотик: слабая советская аппаратура не могла найти следы хоть какого-нибудь химического соединения. Только спустя пару месяцев с момента попадания в руки ФСИНа, пришел забугорный анализ, подтверждающий опасность этой гадости. Помимо этого, жижа была произведена, только вдумайтесь, кустарно! То есть какие-то умельцы сами варганят настоящего убийцу где-то в лаборатории из Московского сырья. Будто бы издеваясь, водят МВД за нос. Верно говорят, что прятать необходимо на самом видном месте. Рассуждения прервал знакомый хриплый голос. — Ну что ты, голова? Поделись-ка мыслёй — повернув голову, юноша всмотрелся в знакомый человеческий образ, детали которого досконально знал уже много лет. Всё, как и всегда: перед ним стоял хорошо сложенный мужчина лет пятидесяти на вид, немного смешная боярка, из-под которой торчали красные от мороза уши и пара седых локонов. Конец видавшего жизнь тулупа чуть колыхался на морозном ветерке, а в руке покоилась ручка деловой барсетки. Морщинистое лицо Петра Борисовича застыло в какой-то снисходительной полуулыбке, пока сам он, вперив ясный взгляд, всматривался в глаза молодежи. Яков, чуть собравшись с мыслями, не спеша выдал мозолившую ум догадку: — Очевидно, это место купли-продажи, потому вы нас и вызвали. Но я не выяснил, как вышло, что деньги получены, ампула получена, но и продавец, и покупатель убиты. Заказ? Вероятно, но убитые не были какими-либо выдающимися личностями, судя по одежде и отсутствию привычных бандитских выпендрежей. У человека с ампулой и вовсе были при себе документы, подтверждающие личность, а у продавца не было оружия. Уверен, это их не первая встреча. Больше склоняюсь к версии, что это облава. Вероятно, бар крышевали и случилась какая-то «заминка» — на пару секунд Яков умолк, ища одобрение в глазах оперативника — Другие теории мне только предстоит обдумать. — Одновременно и близко, и далеко от истины. — Слова, что были приняты Яковом как своеобразная похвала, приятно согрели где-то под рёбрами, а краешки губ невольно поползли вверх — Но ты опять совершаешь ту же ошибку. — послевкусие от приятных слов тут же заменилось горечью, а только созревшая улыбка спала с лица, как гнилое яблоко с дерева. Бровь юноши поползла вверх, а взгляд уперся в глаза Воронцова, выжидая объяснения. И тот продолжил: — Тимур звонил из отдела. Со слов свидетелей стало ясно, что в пивную вошли уже надутые люди, имевшие при себе оружие, повздорили с халдейкой. И открыли огонь. — Петр Борисович деловито пригладил указательным и большим пальцами щеточку усов над губой, прикрыв глаза, будто уже прочитав реакцию собеседника. — Так просто?! — ненамеренно вырвалось изо рта юноши. Яков отпрыгнул от облупившейся стены, на которую опирался, всматриваясь в прикрытые глаза Воронцова, взмахивая свободной рукой в непонимающем жесте. — Сынок, жизнь иногда бывает проще и несправедливее, чем тебе думается. Твоя теория имеет смысл, но со стороны бандитов было бы опрометчиво заходить в тот подвал и стрелять прямо в лоб, чтобы «поговорить» с хозяином. Заметил же, что убиты продавец, покупатель да баба. Даже если и следовать твоей версии, то где же тогда владелец разливайки, что был целью облавы? В манере измайловских бандюг нападать со спины, запугивать или угрожать, да так, как бы мы с тобой и додуматься не смогли, а при неповиновении оставлять тела на виду в назидание. — Мужчина говорил совсем легко, с усладой разметая теорию студента в пух и прах, будто в очередной раз убеждаясь в недальновидности студента — Следователь из тебя как из гусляра плотник, но фотограф на передовой ты выдающийся. На душе стало пусто. Да и что значит последняя фраза?! Выдающийся фотограф?! Это же абсолютно обычная процедура, что выполняется по методичке! Следы радости от похвалы совсем улетучились, а самого юношу вновь тыкнули носом в очевидную истину, которую тот по своей глупости не понял. Яков будто бы всегда убирал из своего рассуждения пресловутый человеческий фактор, который гадил всю малину. «Но теория была достойной, однозначно достойной!» вторил внутренний голос. — Ну, чего с лицом? Не раскисай, солдат. Тебе просто опыта не хватает, зато с задачей отлично справился. Я вообще в этой штуке ни бум-бум — мужчина чуть кивнул в сторону болтавшейся на шее собеседника камеры. — Я не о том. Да и что в ней разбираться, так… — приободряющие слова будто прошли мимо ушей Якова. Он всё никак не мог смириться с несостоятельностью своей теории, мастерски делая вид, что не огорчен, а снова задумался. Он уже успел надумать, что это Тимур не так записал слова свидетелей или вообще наврал, пока параноидная шарманка снова завела издевающуюся мелодию в голове. Оперативника окликнули откуда-то со спины. Тот немного кивнул, а следом вновь обратил взгляд на юношу, что пятерней влез в собственные светлые волосы. Хмыкнув, мужчина достал из мехового кармана тулупа теплую руку, в следующий момент укладывая на плечо студента: — Всё как всегда, жду фото в отделе послезавтра, тогда и поговорим по-человечески. Пока чаем тунеядцев-баллистов и судебников, а там и до нас дело дойдет. Я тут надолго, а ты иди. Вперёд и с песней, сынок. — Рука Воронцова скользнула с плеча на кепку студента, пару раз похлопывая по ней, а потом вернулась в карман тулупа, чтобы вновь согреться. — Так точно, товарищ старший оперуполномоченный Воронцов Петр Борисович. — с беззлобной издёвкой произнес Яков, немного вытянувшись и отдав честь. — Всегда бы так. Вольно! — поддержал шутку мужчина, махнув рукой на прощание и спешно подходя к группе ждущих его людей. Вместе со сглатываемой слюной по горлу прокатилось жгучее разочарование. Воронцов всегда казался Якову неоднозначной личностью, но в плане своей работы он был блистательным профессионалом, до которого будто невозможно дотянуться. Этот мужчина был единственным человеком, которого юноша искренне уважал. Петр Борисович сверкал для него подобно роскошному бриллианту среди продажной грязи, являлся тем, кто строго следует своим принципам и искренне горит своим делом, подавал пример и вдохновлял. Но всегда найдется “Но”. Воронцов совсем не брал Серова в расчет, относясь к нему как к глупому внуку, пока сам играл роль мудреного жизнью старца. И это жутко раздражало. Вот вроде вызванивает по поводу и без, а после даже слова доброго не дождешься, только снисходительная улыбка и осточертевшую ладонь на макушке. Чуть пожурив удаляющиеся фигуры взглядом, студент ощутил, как ноги кольнул мороз сквозь тонкую подошву заношенных сапог. Вечерело, а пропорционально с тем и холодало. Было принято решение ретироваться в общежитие, а там устроить допрос заразы Тимура, что все это время провел в теплом отделе, трепля языком. Неспешно шагая в сторону маячившего на горизонте метро, Яков негнущимися пальцами выловил из кармана тяжелого пальто драгоценную пластиковую коробочку панасоника с уже вставленной кассетой альбома группы «Кино», а после, наловчившись, воткнул наушники-капельники в замерзшие уши, перед этим чуть не порвав тонкую нить дешевого провода. Из-за окоченевших рук от кусающего холода, Яков уже не чувствовал кнопок под пальцами, но, тыкнув в нужное место, песня полилась хриплым мурлыканьем. «Ты часто проходишь мимо, не видя меня» По стянувшимся от мороза рельсам с шумом бегали вагончики трамваев, забирая скопившиеся кучи тел людей на остановках, развозя пассажиров по четко намеченному маршруту. «С кем-то другим, я стою, не дыша» Народ сновал от места к месту, выпуская пар изо рта, пыхча и кутаясь в объемные шали, стремясь уберечься от холода. Модные дамы глухо цокали высокими шпильками теплых сапог о примявшийся слой снега — одна похожа на другую. «Я знаю, ты живешь в соседнем дворе» В голове сразу всплыл знакомый образ человека. Ностальгические воспоминания о школьной жизни колыхнули сердце, а приятное тепло против воли поползло к горлу. «Ты идешь не спеша, не спеша» Тьма всё сгущалась. В свете желтых уличных ламп мелькал падающий снег, а их чугунные макушки заносило маленькими сугробами. Собственное отражение мелькало в стеклах темных витрин магазинов, но рассмотреть бы себя все равно не вышло, потому как витражи заляпаны грязью и снегом по самое не хочу. «О, но это — не любовь. О, но это— не любовь…» Палец окоченевшей руки дернулся, проматывая песню на следующую.***
Единственным источником освещения в крохотной общажной комнатке был светильник на длинной палке от советской швабры, что нелепо торчал из-за стола. Теплый свет лампы смешивался с зеленой узорчатой тканью торшера, тускло освещая пространство подле себя. Забитый бумагами стол, убитый годами деревянный стул с обшарпанной обивкой, а на стуле, перекинув ноги под парту и уложив их на батарею, в приятном полумраке сидел Яков. Из забитых ватой щелей оконной рамы тихо свистела разыгравшаяся под ночь вьюга, составляя аккомпанемент для чтения, в то время пока ступни приятно грело через три слоя черных носок. А ведь роскошь в виде отопления сейчас может позволить себе не каждый. —И удобно тебе так сидеть? — Тимур без стука устало ввалился в комнату. Шаркнув истертыми бамбуковыми тапками по линолеуму комнаты, он тут же свалился на кровать, выглядывая соседа из-за шторки мокрых волос, разметавшихся по лицу. Тузов точно пришел раньше и успел сбегать в душ. Возможно, даже очередь отстоять. И как успевает? —Абсолютно. — Проговорил Яков, не отвлекаясь от чтения. Кровать ойкнула своими старыми пружинами, когда Тузов, превозмогая себя, сел ровно, опираясь на холодную стену, что была завешана пестрыми постерами и наклейками с копеечных жвачек. Как на первом курсе залепил, так и висят. Выждав секунд десять, глядя на застывшего в одной позе Якова, студент не выдержал и с напускной жалостью в голосе выдавил: — И даже не спросишь, как у меня дела? — Твои дела мне известны. Лучше расскажи о том, что сегодня происходило в отделе. Что говорили свидетели? — Выпалил Яков, наконец впервые взглянув на собеседника. Закрыв книгу, оставляя в качестве закладки палец наконец согретой руки, студент символизирует таким образом, что наконец заинтересован в разговоре. Ни дать ни взять. Тимур тихо хмыкнул, он не желал тратить последние силы на придумывание оригинального язвительного ответа, потому неспешно начал, прикрыв глаза: — Всё-таки, верно, что именно меня отправляют на допросы, а то ты совсем не умеешь разговор вести. — Тимур даже с закрытыми веками понял, что Яков закатил глаза, но промолчал — Если в целом, расклад такой: двое пьяных граждан вошли в пивнуху, сели за стол. Подошла буфетчица и начала вслух причитать и отчитывать мужиков. Слово за слово, первый вскакивает и угрожает ей самозарядом — парень рукой показал пистолет и «нацелился» на Якова, на миг прерывая рассказ — Женщина, конечно, начинает истерить. Первый стреляет, но промахивается, попадая в стену, судя по глухому звуку, который описали свидетели — Студент «выстреливает» из пальца, намеренно промахиваясь, пока тонкие брови собеседника медленно сходятся на переносице — Подключается его дружок, стреляя в женщину, а затем, случайно, или в порыве горячки, стреляет в уже знакомых нам покупателя и клиента. Крики, хлопки, кровяка — студент вновь подключает жестикуляцию, изображая очередь выстрелов и брызги крови — и вот перед нами три жмурика. Тимур глядит на соседа, ожидая реакции. Тот же опустил взгляд в пол, укладывая руку на подбородок, находясь в раздумьях. —Слушай, не относись к этому серьезно. Расследования убийств — это не наш профиль. Вот позже почешем с усатым по поводу ампул, когда ты фотки понесёшь. Слышал сегодня, что накопали какие-то данные по китайцу этому. Те мужики с китайцем там совсем случайно оказались, вот нас и приплели как рабочую силу. Не поднимая взгляда, Яков заговаривает: —Всё-таки, верно, что именно ты пошел на оперативника, а то совсем актерским мастерством не владеешь. —Какой же ты гад. —Не ожидая подкола, выговаривает Тимур. Пропустив оскорбление мимо ушей, Яков расспрашивает о каждом аспекте дела более подробно, иногда перефразируя предложения и задавая наводящие вопросы, чтобы вывести Тимура «на чистую воду», затем вытягивая из него, кто, где, когда и зачем говорил в отделе о чайна-уайт. — И это всё? — наконец раздался последний вопрос. Тимур уже успел обреченно развалиться по кровати, чуть ли не долбясь головой о деревянный краешек кровати, задушенный дотошностью Якова. — А что ты ещё услышать хотел? — Рассказ поинтереснее. — не скрывая разочарования, студент вновь вернулся к прежнему делу, открывая книгу и выискивая нужную строчку, делая вид, что вновь читает. На деле же голову заполонили мысли. Какой же глупый случай, пустая трата времени и нервов. Никакой интриги или интереса бытовой для криминальной Москвы случай не вызывал, а по поводу наркотика не было сказано ни одного полезного слова. Как фанера над Парижем. — Интереснее того шизофренического бреда, что ты читаешь уже не придумаешь, Серый. — чуть покачал головой Тимур, после взбивая тяжелую перьевую подушку, таким образом готовясь ко сну. — Верно. Меньше знаешь, крепче спишь, Ловелас. — Яков как бы невзначай припомнил случай с секретаршей. — Да иди ты…