***
- Пошли на крышу? - Рюджин курит, сидя на стуле, крутя в другой руке связку ключей от квартиры. На ней висит брелок с пластиковым мишкой, который когда-то давно, скорее всего при ударе или падении ключей, лишился одного уха. Рюджин даже не пыталась как-то восстановить его, но самого медвежонка оставила. - Пошли. - Хван встает с кровати, теперь ожидая Шин в дверном проеме. Вторая выходит следом за ней. Шин даже не закрывает дверь квартиры. Просто идет дальше. На самый последний этаж. Лестница. Выход на улицу. - Темно. - ворчит Йеджи. - А чего ты хотела? Три часа ночи. - Рюджин бросает окурок, притаптывая его уже давно подранным кроссовком. Да Шин полностью такая. Начиная с брелка в виде безухого медведя и заканчивая не менее подранной душой. Носит затасканную одежду, драные из-за носки год за годом, конверсы. У нее мешки под глазами больше самих глаз. И все равно в три часа ночи стоит на гребаной крыше девятиэтажки, разглядывая еле заметные в темноте очертания лица Хван. Она есть в этом мире только ради этой девушки. А Хван только ради нее. Они дополняют друг друга идеально. По крайней мере им обеим всегда казалось именно так. Ведь как никак пока человек чувствует боль - он жив. Пока человек чувствует чужую боль - он человек.***
- Хван, - Рю вздыхает. - блять, снова? Она смотрит на руки Йеджи. Все снова повторяется. Поверх светлых рубцов, оставшихся чем-то вроде ключа к каждому воспоминанию, появляются раз за разом красные полосы. Они время от времени болят и кровоточат. Но это значит что Хван жива. Жива, когда лезвие уже до боли привычного канцелярского ножа режет тонкую руку. Жива, когда ощущает болезненное жжение на собственной коже, только что затушив об нее сигарету. Жива, когда Шин ударяет по щеке, заставляя слегка лишь пострадавший участок кожи на ее лице гореть. Хван в общем-то ничем не лучше Рюджин. Но она другая. Она улыбается, в отличии от Шин. Даже когда все идет по пизде. Даже когда Шин орет на нее, покрывая десятиэтажным матом. Когда бухую мать увозят на скорой. Когда лезвие режет кожу на руке сильнее обычного, намного сильнее. Когда ее оттаскивают за крашеные рыжие волосы. Когда ее трахают, вдалбливая в диван или стол. Когда швыряют в стену. Для нее улыбка - все, любая эмоция, кроме счастья. Такая эмоция ей пока не известна. И вряд ли она ее вообще узнает. Ошибочно думать, что ее счастье - Шин Рюджин. Это опора? Пожалуй. Их отношения нельзя назвать любовью. Это скорее дополнение друг для друга. Не было у них любви. И не будет. Разве что обе себя заставляют верить в ее существование. - Хван, даже сейчас улыбаешься. - Шин обреченно вздыхает. Улыбка - то, что всегда сопровождает Хван. Улыбка, за которой боль.***
- Блять! Как ты меня заебала. Шин! Шин, мать твою. - она трясет ее за плечи, но смысла в этом нет. Она снова нажралась. И не факт, что она только пила. Ведь так набухаться, чтоб вовсе отключиться, надо постараться. Максимум, что смогла сделать Хван - перетащить еле еле Рюджин на кровать. Переодеть и накрыть одеялом, надеясь что ее не стошнит прямо на их кровать. - Когда она вообще пить бросит? Шин нечасто ходит в клубы. Ей хватает и дома, чтобы выпить. Но все равно Рюджин время от времени звонила Хван. В стельку бухая просила забрать ее. И Йеджи едет. Тащит ее в квартиру, придерживая. Она на ногах стоять толком не может. Укладывает ее аккуратно в квартире. А бывает Шин пьяная орет на Йеджи. Говорит, что жалеет, что вообще такую нашла. Что ей до жути надоедают ее упреки, хотя таковых и не было. Ведь "Рю, ты слишком много пьешь, надо бы бросать" это, мать его, простая забота. Кричит как надоело бинтовать порезы на худых руках Хван. Хотя она того и не просит. Что ей хочется свободы. Что устала от нее, ее улыбки. Хван же сидит в слезах, запустив те самые руки в шрамах в рыжие волосы. Она поднимает голову, глядя на Рюджин. Красные глаза, залитые слезами теперь смотрят на Шин. Йеджи издает смешок, болезненно отдающий в душу, и разрывающий ее на мелкие части, но почти неслышный. Но в ее глазах все еще любовь к Рюджин. Любовь бесконечная. Человек ли Рюджин сейчас, если не чувствует, как ее Хван больно?***
- Рю. - Хван выходит из комнаты, глядя на Шин, что сидит на диване, листая ленту инстаграмма. - М? - Рюджин поднимает взгляд на дрожащую девушку. - Что-то случилось? Йеджи лишь молча поднимает руку, давая Шин возможность увидеть ее. Руку, по которой стекает кровь. Шин сначала удивляется, Йеджи обычно не показывает их Рюджин. Но потом она смотрит на количество этой крови. -Блять, Йеджи! - Рю вскакивает, подбегая к девушке. Хван снова это сделала. Снова порезала вены. Теперь Шин уже смотрит на то, как люди в одежде с красными крестами забирают Хван. Врачи скорой помощи здесь частые гости. Или едут к пьяной Рюджин, или к Хван, что вот так просто может взять и вскрыть вены. Это не первый случай, если говорить о попытках суицида. И кто знает что будет дальше. Но очевидно, что этот случай далеко не последний. Хван снова лежит в больнице. Снова работает со специалистами, а ее медицинская карта вновь обновляется. Правда не так уж это и хорошо пожалуй. А когда ее выписывают, две девушки вновь сидят на крыше. Там уже есть что-то вроде мебели. А если быть точнее старый икеевский кофейный столик, приобретенный по уцененке из-за немного поцарапанной поверхности. Два небольших стула, тоже купленных на какой-нибудь барахолке. Шин как обычно курит. А Йеджи лежит на ее коленях. Смотрит в небо, разглядывая звезды. Переодически переключается на глаза Шин. Ее губы. Ее шею. Ее прекрасные волосы. И даже в немного растрепанных, крашеных в розовый волосах, Хван удается найти что-то прекрасное. Что-то до боли родное.***
- Йеджи, - следом хлопает входная дверь. - Я дома! К ней в коридор выбегает Хван. Ластится словно маленький котенок. Худые руки, как всегда в бинтах обвивают шею любимой. Она быстро клюет Рюджин в губы и отскакивает, буквально на пару шажков назад, давая той возможность разуться и снять кожаную куртку. - Купила? - в кошачьих глазках Хван играют маленькие огоньки. Шин достает из пакета коробку пирожных, и Йеджи, как ребенок которому купили обещанный киндер, бежит вприпрыжку на кухню. Она ставит чайник, расспрашивает Рюджин о чем-то. Кажется, что тут так тепло и уютно. Они сидят, смеются, Шин отхлебывает чая из кружки, а Хван набивает рот пироженкой с шоколадной глазурью, что теперь красуется на губах Йеджи немного и за их пределами. - Йеддон, Йеддон. - Шин берет салфетку, вытирает глазурь с уголка губ, усмехаясь. Смотрит на нее завороженным взглядом, пока та рассказывает ей обо всем, что произошло за сегодня. - Эй! Ты слушаешь вообще? - Хван наигранно дует губки. "Словно дурочка, но так умиляет." Думает Шин. - Слушаю, слушаю. И Йеджи продолжает рассказывать, переодически отхлебывая чай из розовой кружки. Йеджи со временем начинает понимать. Не любовь это. Они лишь губят друг друга, но при этом одновременно тащат из пропасти. Пропасти, из которой выбраться будет уже невозможно. Рюджин это поняла уже давно. Но ведь больно отпустить. Больно. А что это значит? Шин жива. А еще больнее смотреть на улыбку Хван. За этой улыбкой скрыто в миллионы раз больше боли. Она неприятно жжет, колит, режет. Казалось бы, сколько можно ощутить, если постараешься прикоснуться к боли душевной. Это не так ощущается, как если бы вы обожглись об горячий чайник. Не так, как колющая иголка кактуса. Не так, как случайный порез при готовке ужина. Чувствовать душевную боль близкого человека- это в сотни раз больнее. Это отдает в собственную душу. Это, наконец, заставляет испытывать столько негативных эмоций. И Шин знает это все не понаслышке, она чувствует это все постоянно. Достаточно взгляда на улыбку напротив. Рюджин чувствует не только свою, но еще и чужую боль, не говорит ли это о том, что она все еще человек?***
Шин сидит на самом краю, разглядывая пылающий закат. - А если спрыгнуть? - Рюджин выдыхает в небо никотиновое облако. - Шин, ты ебанутая. - усмехается рыжеволосая, поправив рукав черной водолазки, скрывающей красные полосы, вновь нанесенные поверх белых рубцов. Она берет у Рюджин последнюю сигарету, знает что это их конец, наплевав на здоровье, Хван затягивается. Их конец. Конец во всем. Последние посиделки на этой крыше. Их последняя сигарета. И не потому что она последняя в пачке. Шин бы еще сотню раз сходила в круглосуточный магазин неподалеку. Последняя глупая улыбка, которую Йеджи дарит Шин. Последний закат, что они проведут на крыше девятиэтажки. Она кладет свою голову на плечо Рюджин. Ее лицо щекочут розовые волосы. Тяжело осознавать, что это все в последний раз. Рюджин встает, направляясь к столику, разглядывая царапины на лакированном дереве, кидает окурок в жестяную банку. Хван встает рядом с ней. С болью смотрит в глаза. Хотя в ее взгляде боли не меньше. Они снова стоят на самом краю. Другой бы боялся сорваться. Но не они. Разве это страшно? Разве можно страшным назвать падение? Они пережили огромное количество ужасных событий и тяжелых моментов. Но ничего из этого не оказалось таким страшным, как смотреть сейчас в глаза друг друга и видеть боль. Боль душевную. Высота крыши девятиэтажного дома позволяет разглядеть дорогу, по которой едут безостановочно машина за машиной. Деревья, парк, где они когда-то гуляли. Круглосуточный магазинчик, где Рю часто покупала сигареты. Сложно лишь разглядеть что внизу совсем близко к зданию. Для этого нужно или нагнуться или быть там. Кто из них двоих сделает первый шаг?