darling, your looks can kill, so now you're dead
‘
далеко, в заброшенном бедном королевстве мнимого правителя, окружённом непроходимыми тёмными лесами из высоких елей и качающихся голых деревьев, острыми скалами и глубокими пустыми озёрами или реками с сильным течением, наконец-то восходит долгожданное яркое солнце. после холодной ночи его встречают пожелтевшая трава и гнилые листья на белом остром песке; вокруг сознание окутывает аромат рассвета и свежего кровавого мяса — будто в соседнем доме мясник вот только что убил ягнёнка на праздничный стол. на тихой площади гуляет в красных одеждах и тяжёлых сапогах последний гордый стражник с золотыми ключами — охраняет сырую темницу под землёй от голодных зубастых крыс, пришедших с дикого моря и неизвестных стран. оттуда всегда несло известью, водорослями, влажным деревом и дорогими шёлковыми тканями. одинокий парусник наблюдает за разрушенными белокаменными стенами и раскинутыми горами вдали, которые с каждой секундой всё ярче освещают лучи. король в золотых одеждах путается, спотыкается, спешит к белому коню — он ожидает принца-спасителя, но замирает на месте, замечая чёрный флаг с цветком, закрывающим вид на чистое бескрайнее небо. всадник в тёмных доспехах приносит за собой смерть, поэтому король протягивает к нему обе руки. его ждёт мгновенное разрушение. хотя он наивно верит, что сможет изменить всю жизнь — прожить заново и не совершить своих прежних ошибок. уверен, что ему никто не вонзит кинжал в самое сердце и не вырвет его без всякого сожаления — это он и сам сможет сделать. бедный король не ждёт перемены погоды с моря, крушения величественных, выстроенных на лжи дворцов, кражи слитков золота, осушения пресных озёр; не волнуется за судьбу бедных рыб и проживающих в королевстве подданных. смерть пришла поголовно за всеми. за чертами золотой рамки, вздыхая, донхёк откладывает карту в сторону и просит приоткрыть спасительное окно. в кабинете становится душно с каждым новым вошедшим одноклассником. он расположился в углу класса, на последней парте за большими горшками с цветущими растениями, чтобы вдыхать их сладкий, пленительный аромат и очищать лёгкие. на самом деле, жарче становится лишь с каждым новым взглядом-стрелой ренджуна в скромную сторону донхёка напротив. возможно, донхёк хотел бы однажды увидеть собственными глазами самый опаснейший яд и попробовать на вкус кислоту. ему лишь только кажется, что он и так делает это каждый день — каждый раз, когда ловит все эти отравленные стрелы и не всегда летящие в него из чужих уст слова. догадывается ли ренджун, что он делает? что совершает целое преступление против мирного гражданина? на небольшом столе уже разложен целый расклад на всю далёкую будущую жизнь — красота, но не без своих цепляющих кошмаров. донхёк вытягивается, пытаясь сформулировать правильно мысль, вспоминает все трактовки деталей и различных символов. каждый значимый элемент он записал в толстую жёлтую тетрадь однажды поздно вечером на подоконнике в своей комнате, когда только приступал к изучению таро; когда за окном лил сильный дождь, запуская в его город пыль и горький запах асфальта. тогда ему дышать мешало окно, душные бежевые стены в белый горошек и холод на тёмной улице, сейчас — неудобная белая рубашка, первую пуговицу которой он постоянно расстёгивает. ему не хватало звёзд на просторном небе, падающих комет в глуби тьмы и тихого качания веток деревьев, сейчас — отдыха и долгого сна. класс наполнен живыми лицами, запахом сырных чипсов, разговорами об уроках и треском мела около серой доски. всё перемешивается в голове, как кислый молочно-фруктовый коктейль в новеньком блендере. перед глазами — застывший от волнения ренджун. он растерян, своими длинными нежными пальцами трёт кончик носа и смущённо спрашивает, будто в пустоту: «я умру?» задерживает дыхание на пару секунд и опускает голову, разглядывая другие карты. его зрачки теряются в карих глазах, как путник в тёмном лесу во время грозы, — в ту же смертельную опасность заглядывает донхёк. он тормозит, оглядывается вновь на получившийся расклад и потом только смеётся. да так громко, что несколько одноклассников даже заинтересованно и возмущённо оглядываются, но тут же возвращаются к своим важным делам, не замечая, что где-то за их спинами только начинает развиваться чужая красивая история; не видят, какой значимой может быть юность. за окном шумно пролетает куда-то в венецию пассажирский самолёт, кто-то в коридоре громко возмущается и кричит, к коже прилипает аромат чужих вкусных яблочных духов из магазина на соседней от школы улице. донхёк вновь берёт карту с громким названием «смерть» в руки, крутит её пару раз зачем-то, поворачивая то рубашкой, то пугающим лицом, и мягко улыбается, скрывая всё своё удовольствие от момента. — нет, — отвечает тихо, наклоняясь к собеседнику ближе, заглядывает прямо в бездонные глаза, — но тебя ждут сильные перемены и испытания. совсем скоро. готов ли ты? ренджун сначала мешкается, отодвигая от себя баночку с негазированной водой, затем отворачивается от донхёка, чтобы взглянуть на красные настенные часы, календарь в углу, — и кивает. — оно ведь к лучшему? — его голос дрожит. — время покажет, — донхёк хитро улыбается, убирая карты обратно в чёрный мешочек. напоследок ренджун вздыхает, забирая с собой рисовые шарики, упаковку с акварелью, листы бумаги, где они запечатлели своё творение для конкурса, заодно и тихое смущение, оставшееся немного током в кончиках пальцев. он бы не против занять место великого короля, чтобы каждый вечер заканчивать в ядовитом дыме и в жарком огне, выбегая из одинокой кирпичной башни на краю собственного цветущего королевства — падать на твёрдую землю, на острые скалы около берега мёртвого моря будет намного больнее в его случае.‘
нью-йоркский вечер заполняет лёгкие и течёт по самым венам. яркие многоэтажки и стеклянные небоскрёбы с торговыми центрами и офисами заедают прямо в самом сердце, крутятся там, как старые пластинки с весёлой, такой же заедающей музыкой, и не планируют уходить больше никогда. длинные пешеходные переходы и торопящиеся люди на мигающих светофорах совсем не пугают. донхёк чувствует, как город проникает в самые селезёнки и спокойно уже живёт там сам по себе, поедая человеческие органы. справа от школы с красной черепичной крышей и ярко-выкрашенной железной калиткой — новое серое здание огромной библиотеки, где можно найти столько архивных записей, что не снилось когда-либо ни одному человеку. она наполнена всё время живыми людьми, тихими разговорами, новыми историями, крепким кофе и свежими популярными газетами. её стены прочные, зелёные; стеллажи с огромным количеством вариантов книг простираются до конца коридоров; под ногами — алые ковры и кафельная плитка. ренджун там каждую неделю берёт по новой книге. однажды донхёку приходилось помогать тащить сразу несколько томов немецкого писателя — они ведь толстые и тяжёлые. на полках гордо стояли энциклопедии, купленные французские романы, сборники стихов и японская эротика. казалось бы, такой человек, который пьёт горячий шоколад только с маршмеллоу, покупает в детских магазинах себе мягкие игрушки, греет чужие руки своим тёплым дыханием и на прощание каждый день нежно целует донхёковы щёки, просто не может рассуждать о философии коммунизма, знать наизусть манифест символизма и ходить в кинотеатры на фильмы ужасов. неподалёку находился светлый, раскинутый вдоль нескольких кварталов парк, куда донхёк каждое солнечное воскресенье зовёт ренджуна. перед ними простираются зелёные ветви колючих елей, заснеженные деревья, под бликами луны которые переливаются в персонажей новогодних сказок — чаще всего в милых, очаровательных эльфов; люди вешают на них яркие длинные гирлянды, и в глазах мелькают синие, красные и жёлтые краски. дальше по тропике, вычерченной из редко вытаптываемых следов, они заглядывают в кафе, рестораны, ради интереса в лавки с сувенирами или пекарни. берут тёплые ужины, приготовленные с любовью печенья, горячий чай и шарфики факультета гриффиндор. ближе к дому хуана — открывшиеся совсем недавно кино и театр напротив. оба здания заметно конкурировали друг с другом. их разделяло всего несколько метров: шумная улица, каменная плитка и сугробы. по вечерам девушки в роскошных чёрных платьях выглядывали из окон бельэтажа, держа в руках бокалы с золотистой жидкостью, гордо улыбались и насмешливо презирали тех, кто шёл за руку к афишам противоположного здания, на кассу, за билетами; потом они возвращались со звонком в зал продолжать смотреть мольера, в котором сами вряд ли понимали что-то. донхёк, случайным образом попав в кинотеатр, не мог не попробовать фруктовый попкорн, что так привлекательно смотрел на него из чужих бумажных упаковок и экранов на стене. он был намного слаще любых школьных конфет в буфете: плитки с немецким названием, молочного шоколада в батончиках и хрустящих шариков с ореховой начинкой; слаще учёбы, которая его душила. хоть ради ренджуна он записывает длинные конспекты каждый урок физики, бережно обрамляя важные термины и выводы жёлтым текстовыделителем, — в конце года все тетради полетят в мусорное ведро с остальными минутными заметками и планами. некоторые в порыве злости он сожжёт в тот же день: зажигалку хранит на кухне рядом с сувенирами из заграничных стран (ценит на полках больше всего домики из таллина и шкатулки из разных регионов норвегии, все деревянные, расписные и красивые). вот школа — одна серая тоска, по коридорам которой ходишь как в тюрьме, отделённой от внешнего мира. маленькие дети напоминают маргарит, которые ещё не повстречались со своим фаустом, но уже сидят в наказание. их окружали каменные стены, за которыми только холод и сырость, страх и отчаяние. на помощь никто бы не пришёл, ведь они сами создатели своей жизни и истории. наверное, донхёк провинился, когда без спросу взял из огромной пыльной домашней библиотеки стихи бодлера и по ночам читал книги харуки мураками в толстых чёрных обложках, укрывшись плюшевым одеялом, с фонариком на телефоне. возможно, когда гулял допоздна по городским улицам и площадям, несмотря на указы родителей. когда без разрешения родителей вступил в музыкальную группу и играл в чьём-то гараже на другом конце нью-йорка на барабанах. или когда смотрел на картах таро самые сокровенные секреты и желания людей без их разрешения. его наказание — ренджун. определённо. ренджун, в чьём обличье соединилось нежное, аккуратное творение святой мадонны и самая суровая северная зима: замёрзшие перила в аварийных домах, лёд на тротуаре и сугробы по пояс. ренджун мог бы стать известным художником, если бы отдавал этому большее значение. донхёк в любом случае хранит все его рисунки и картины в специальной большой коробке под своей кроватью. ренджун мог стать талантливым певцом, если бы записался на хор или же участвовал в каких-то мероприятиях, заявлял о себе. мог бы баллотироваться в президенты и улучшать жизнь людей, уйти в себя и развиваться в политике, знакомясь с представителями иностранных государств. даже вознестись на небеса и стать самым сильным божеством. но ренджун стал милым, срисованным будто с франческо или с потолка царского дворца купидоном с завязанными глазами и белыми мягкими крыльями, необычайно связывающим людей острой стрелой: невзначай сводил знакомых с другими на встречах в ресторанах, кафе, парке аттракционов — те же вмиг о нём забывали. только донхёк, прошедший с ним несколько лет и немало, казалось бы, совершенно таких же крупных встреч: походов в океанариум, на художественные выставки, шумные концерты — так и оставался один. ренджун стал свидетелем, когда в его друга кидались тем самым фруктовым попкорном во время сеанса нового романтического фильма; когда его со всей силы тянули за ярко-окрашенные рыжие волосы к двери класса, а потом больно выталкивали обратно в коридор; когда его прилюдно оскорбляли и называли «самым бесполезным существом в этом мире»; запирали в тесном школьном шкафчике, а маленькие ключи с жалобным металлическим звоном выбрасывали в косую траву из окна кабинета естествознания. сначала ренджун стоял в стороне, мялся и опускал голову вниз, разглядывая серебристый, но грязный школьный пол; фокусировал пустой взгляд на подоконных желтовато-зелёных фикусах или на записях мелом на зелёной доске после урока. потом открыл свою вторую сторону, которая не здоровалась со всеми лишь из чистого уважения и не боялась отказать в помощи или участии в социальных уличных проектах. такой ренджун грозно окидывал взглядом всех находящихся в классе, кричал в ответ угрозы и подливал в донхёковский стакан сухого белого вина, чтобы успокоить его разум. он закрывался руками, тёплыми свитерами с вышитыми мандаринами и ограничивал людей в возможностях, чтобы не беспокоить свой личный плотный пузырь комфорта. донхёк сравнивал ренджуна с зимой: ведь она бывает тёплой, а может быть и леденящей душу. когда в пыльное утро майского вторника под бликами светильников от тиффани в антикварной лавке прежний их знакомый бросает в сторону донхёка совсем неосторожное «ты скучный», ренджун лично сопровождает его до ближайшего каменного колодца в центре парка и оставляет там любоваться цветением яблони в гордом одиночестве. сейчас же тропинки покрыты снегом, льдом и въедающимися в него хлоридами; городские улицы окружают слепленные снеговики с морковками и ведрами, у кого-то даже руки из веток бедной берёзы. на стенах и дверях магазинов — зелёные новогодние венки с шишками, красными шарами, карамелью и леденцами. донхёк сопровождает ренджуна до дома на метро, до места экзамена по скрипке и до самых дверей библиотеки — следует за ним мелкими уверенными шагами, бережно охраняя его, но каждый раз мечтая остаться с ним в полном одиночестве. они глотают лимонную кожуру, скупают с магазинных полок клубничное и шоколадное мороженое, хватают запечённый арахис и по ночам раскладывают карты на своих одноклассников. одному донхёк пророчит стать известным врачом, другому — пойти по семейным стопам и познавать себя как криминалиста, а себя он находит в ренджуновских объятиях, пока тот перебирает его рыжие волосы, напевая себе под нос неторопливые слова рождественской песни. в новогоднюю ночь они собираются пойти на time square, а после прорешивать под действием эйфории и шампанского все экзаменационные варианты в сборнике. так проходят их мечты, так они собираются заканчивать школьную юность. ренджун мечтает вести за собой людей и дарить им надежду на лучшее будущее. его мама думала помочь ему поступить на юриста, но тот хочет стать кинорежиссёром. когда же о подобном спрашивали донхёка, он говорил, что ещё не до конца определился, хотя точно с удовольствием умолял бы ренджуна, чтобы быть его музой или актёром. думая об этом, он покупал всевозможные модные журналы в дорогих бутиках и уличных киосках, устраивал себе коммерческие и любительские фотосессии под крышей и на природе, вызвался играть нелепую роль в школьном спектакле на рождество. и каждый раз замечал на себе пристальный взгляд ренджуна, поэтому он продолжал. по секрету, донхёк интересовался космосом и астрологией. тогда ренджун отправлял ему все новые снимки nasa, рассматривал натальные карты знакомых, следил за ежедневным лунным календарём, смотрел с ним документальные фильмы о других галактиках и чёрных дырах, а потом дрожал под одеялом из-за теорий, пёк ему печенье в виде планет, созвездий и звёзд. хотя донхёк оставался самой главной для него звездой. на день святого валентина в спальной комнате его дома, наедине и при задёрнутых шторах ренджун дарит донхёку банку с цветными звёздами. каждая кропотливо вырезалась из зеркальной бумаги и фольги в глубокой ночи под светом настольной лампы, покрывая изредка потолок зайчиками, а вместе они заполонили собой всю темноту января и частички февраля, с убивающей душу надеждой и острыми слезами. они оба знают, что это значит, но молчат. тишина — подарок перед бурей или ещё одна причина для продолжения пути? к их двери приезжают курьеры с букетами цветов и конфет, такие же юные ромашки заполняют белую скатерть стола, для пионов уже не хватает ваз, а когда они вечером вместе снова выбирают кино, то звонят с гавайской пиццей. ренджун всегда разрешает донхёку делать с ним всё что угодно: медленно проводить пальцами по линиям ладони, вблизи заставлять задерживать дыхание, рассматривать каждый участок кожи на лице, обещать быть всегда и гадать ему на будущее и прошлое. когда речь доходит до будущей любви, то из колоды на пол вылетает рыцарь кубков, но оба боятся предположить, кто им будет. тем временем донхёк разрешает ренджуну обнимать, вдыхая аромат лимонного мыла, тянуть за щёки и засыпать в собственной кровати. он знает: его друг считает, что этот декабрь — самый худший месяц для отношений. тогда в сердцах и мыслях людей сидят иллюзии и пустые надежды. несмотря на домыслы, они вместе составляют план действий на будущий год. ренджун всё это время помнит, что сигнификатор донхёка — тот самый рыцарь кубков. возможно, иногда он вспыльчивый и, по словам его родителей, упрямый, но с другими — мнительный и боязливый. с ренджуном — болтливый и немного скромный; таит глубокие чувства и пересказывает каждую эмоцию; ценит недолгие мгновения, читает наизусть свои стихи и танцует на площади при лунном свете, когда они гуляют. донхёк — самый необычный человек в хуановской истории. в день нового года, в самое утреннее время по нью-йорским часам, когда они ещё в кровати читают по ролям софокла, не успев хорошо позавтракать, донхёк шёпотом зовёт ренджуна в театр. тот незамедлительно соглашается. первым делом нужно было выбрать постановку. удивительно, но некоторые театры действительно работали даже в этот день суматохи. немного не в трезвом уме они выбирают боевик с длинным французским названием; рекламная афиша привлекает своей эстетикой. улицы заполняются радостными людьми, поэтому донхёк и в морозный холод хватает ренджуна крепко за руку и аккуратно следует за ним, стараясь подглядывать под ноги: кирпич, снег, лёд, чужие ботинки и песок. на земле всё всегда кажется туманным и слишком безвкусным. как только же он поднимает голову наверх, то чуть не застывает в восхищении, но ренджун тянет вперёд. за ним следовать — как за ангелом. донхёк надеется, что ему покажут тайные долины, упоительные поля цветов и наконец подарят целый мир, от которого донхёк всё равно откажется. он мечтает однажды открыть ренджуну всё пространство вселенной, чтобы поклоняться только ему. прикосновения действуют на него с таким же эффектом вкусного лекарства — начало экстаза и каждый раз возвращение назад, к удовольствию. только донхёк чувствует тепло, которое ему никто никогда не дарил; он чувствует себя единственным и нужным. вдали на небосклоне мигают звёзды, внедряют немного уверенности, и, улыбнувшись, донхёк спешит в театр. народу оказывается и здесь не мало. мраморные колонны у входа окружены желающими с ними сфотографироваться, кто-то уже успел потратить месячную зарплату на коньяк и чизкейк в буфете на втором этаже, гардеробщики бегают по раздевалке в поисках свободных вешалок, а ренджун идёт смотреть афишу на следующий месяц. в зал они заходят только после второго звонка: во время первого всё ещё рассматривают чёрно-белые портреты талантливых актёров и позируют на камеру у окон, за которыми царит настоящий новогодний праздник. главные герои пьесы — блуждающие одинокие огни на вязких, затерянных в мире болотах. они не могут найти себе место в жизни и определить, кем вообще являются; не могут полюбить ни себя, ни кого-то ещё. донхёку становится тревожно, когда он впускает себе под кожу, принимая как за свои, их переживания; когда ощущает на себе постановочные выстрелы, кровь и побои, крики и тихие стоны боли. с каждым громким звуком дрожат его худые пальцы и тонкие ладони. они неприятно покрываются мурашками, а в голове всплывают самые яркие и мерзкие ассоциации. донхёк наблюдает за чудовищным распятием вынужденно павшей девушки, за окровавленными, грациозно застывшими в воздухе руками (при этом жесте сознание почему-то очерчивает образ пианиста) умершего от клинка человека; прислушивается ко взрывам и неожиданным крикам. в какой-то момент кажется, будто он сам участник событий безжалостного спектакля, выдуманного неизвестным ему автором. тем же бутафорским клинком сюжет заколол сахарные нервы донхёка. слух наполняется музыкой небесных сфер — но она не гармонична. наоборот, очень тревожная и пугающая. с каждым шагом героя игра оркестра становится всё громче и напряжённее. стоит только гадать, настигнет ли и героиню печальная участь. донхёк чуть не вскрикивает, наблюдая за сценой убийства, пока ренджун крепко держит его за руку. зал смотрит в тишине, поглощая звон блестящих мечей и осколков битой гармонии. вместе с эхом аплодисментов финала за собой зрители оставляют собственные души, а страх продолжает сливаться с кислородом в лёгких, затаив с собой воздушную опустошённость и разочарование в мире. из театра оказывается выбраться намного сложнее, поэтому к главной площади они подходят, когда её уже заполняет толпа, жаждущая во всех эмоциях и красках запечатлеть праздник. чужие головы и шапки закрывают многочисленные экраны. устав пытаться что-то разглядеть, ренджун оборачивается и крепко обнимает донхёка, упираясь макушкой в его щёку. стоять так на морозе в грузных куртках неудобно, на виду у всех — неловко. чуть не задохнувшись, донхёк проглатывает весь страх, пока по венам течёт тепло, как тянущаяся медовая смесь любви; немного мнётся на месте, но спустя время расслабляется и отдаёт себя на растерзание собственным чувствам. на экранах отражается будущее: самая заветная мечта, к которой стремится вся толпа. рендужн мог бы побежать вперёд, окунуться с головой, бросая позади все проблемы и страхи; мог бы оформить себе билет на мальдивы, никогда не возвращаться в нью-йорк и не платить налоги за квартиру. донхёк же хотел перестать бояться декабря. снежинки аккуратно приземлялись на их ресницы, оттого они и хихикали, чуть позже заливаясь смехом. в руках хотелось бы держать бумажный стакан с горячим чаем и имбирное печенье, но донхёк вовсе не против греть оледенелые руки ренджуна. в один миг оба теряются в глазах друг друга. у донхёка точно расцветает бесконечный таинственный космос, в котором ренджун снимает на плёнку звёзды, а потом проводит над ними научные исследования. у хуана — дом в спокойной долине, где донхёк поселяется, чтобы подарить ему надежду и заботу — каждый день встречать с лучами солнца и пасти овец. все начинают отсчитывать секунды до нового года. донхёк понимает, что это его единственный шанс. такое нельзя упустить. внутри закипает кровь, а язык он будто совсем проглатывает. диалог не хочет начинаться, не торопится и не боится. осознавая всю ситуацию, ренджун берёт всё в свои руки. он осторожно приближается к чужому лицу, задевая замёрзший нос своим, и настойчиво целует. пальцы проводят линии по щеке, где-то не рядом с ними продолжается всеобщий гул, а донхёк чувствует, как его губы застывают, лицо пылает в огне. их словно вывернули наизнанку. они облетели весь мир на собственных крыльях, как феи, потрогали мягкие облака и попробовали их на вкус. ренджун умер и заново родился, тянул за собой донхёка, а прервав поцелуй, неловко смотрел ему в глаза. только обернувшись, заметил красочные салюты: красные, жёлтые и оранжевые цвета растекались по всему просторному небесному полю, падали вниз, на их место тут же брызгали новые. в своих ладонях ренджун замечает пальцы донхёка и крепко их сжимает: помнит, что тот побаивается громких звуков. они медленно покидают площадь, следуя своему плану. тёплое шампанское уже давно ждёт на столе. хотя тут же ренджун врывается со своим новым пунктом в плане, вновь целуя донхёка, отбивая у него всю землю из-под ног. поцелуй со вкусом снега, немного с добавкой крови и счастливой улыбки. они впервые не торопятся, зависая на перекрёстке. туманный декабрь закончился год назад.