Храм двух богов

- Мне вот интересно, - мурлыкал Му Цин между поцелуями, подставляя под ласки гибкое, сильное тело. У Фэн Синя желания поддержать разговор хватило только на то, чтобы издать вопросительно-заинтересованное мычание, прежде чем припасть приоткрытым ртом к голубоватой жилке, бьющейся под белоснежной кожей на шее. Му Цин сладко вздохнул и качнул бёдрами, крепко стиснутыми чужими ладонями. От плавного движения его налитой член бархатно-нежно скользнул вдоль каменно-твёрдого возбуждения Фэн Синя, и руки у последнего дрогнули, сместившись: одна по-прежнему мяла округлую ягодицу, а пальцы второй, окунувшись в масло, источающее тонкий цветочный аромат, скользнули по горячей расселине, ласкающе касаясь поджимающегося входа. Му Цин ещё раз плавно, словно танцуя, качнулся на бёдрах, совершенно намеренно притираясь членом к члену, и, уронив голову и почти столкнувшись губами с поднявшим голову любовником, продолжил: - Почему ты никогда не предлагаешь мне взять тебя? Было странно, как-то неуместно слышать подобный вопрос от него, когда пальцы Фэн Синя практически погрузилились в горячий, тесный жар его тела. Странно, но, по факту, справедливо: они оба были мужчинами, но вопрос о том, чтобы побыть принимающей стороной, Фэн Синь действительно никогда не поднимал, полагая, что их обоих устраивает сложившаяся ситуация. Возможно, “устраивает” было неверным определением, но, судя по тому, что Му Цин всё ещё седлал его бёдра, а не обзывался совершенным владыкой Цзюйяном из другого конца покоев, спешно одеваясь, чтобы разъярённым торнадо вылететь прочь, ситуацию всё ещё можно было исправить. - Я… растерянно протянул он, чтобы издать хоть какой-то звук, потому что слишком долгое молчание могло бы (и было бы) расценено неверно. - А ты хочешь? - получилось неожиданно робко, но Фэн Синь сам не вполне понимал, чего именно робел - самого факта или мысли о том, что Му Цин может хотеть его так. В голове чётко сложился образ, что так, под собой (не всегда буквально), желают тех, кто статью, красотой и прочими качествами вызывают желание преклоняться и обладать. Себя он к таким людям никогда не относил, и даже думать об этом было несколько неловко. Но, всё же, справедливо. Тем более, что Му Цин, заглянув в глаза, обжёг губы тихим выдохом: - Да, хочу. Раз так, то дело было решённым - Фэн Синь мягко поцеловал горячий шёлк губ, погладил бёдра, так удобно устроившиеся в ладонях, и, подхватив Му Цина под них, аккуратно встал, развернувшись и пересадив его на постель. Му Цин выглядел немного удивлённым, но возражать не стал. Он сдвинулся дальше от края, подобрав под себя одну ногу - уже обнажённый и возбуждённый, он без малейшего смущения демонстрировал себя во всей красоте, - и, склонив к плечу голову, окинул внимательным взглядом Фэн Синя, скупыми, чёткими движениями освобождавшегося от одежды. Было очевидно, что что-то пошло не так, но Му Цин предпочитал досмотреть это представление до развязки, какой бы она ни была, тем более, что божественный покровитель юго-востока обладал многими достоинствами, от которых трудно было отвести жаждущий взгляд. Широкая грудь мерно, может быть, чуть взволнованно вздымалась, увенчанная потемневшими твёрдыми сосками, кожа отливала золотом в свете свечей, а что до великолепного члена, при виде которого рот наполнялся слюной, он качнулся манящей тяжестью, и некоторых усилий стоило не податься навстречу, чтобы взять в рот крупную золотисто-розовую головку. Фэн Синь коротко потёр пылающие щёки - они запылали ещё сильнее, - и забрался на постель. Му Цин проводил его взглядом до середины широкого ложа, где тот замер, уперевшись лбом, локтями и коленями в постель. Красивая задница была приглашающе вскинута, но поверить в происходящее, особенно в происходящее вот так, было сложно. Му Цин подполз поближе и с каким-то странным, почти боязливым чувством, коснулся прогнутой спины. Фэн Синь выдохнул так, словно боялся, что Му Цин не захочет даже касаться его, и приподнял голову, скашивая взгляд. - Давай? - неуверенно предложил он. - То есть… - он помолчал ещё секунду и дезертировал лицом в подушку. - Ты собираешься закрыть глаза и думать об Императоре? - съязвил Му Цин, не удержавшись. Поза у Фэн Синя была донельзя открытой и уязвимой, но вся ситуация выходила из-под контроля. - Н… нет, - запнулся Фэн Синь, удивлённо обернувшись. - О тебе. Му Цин сжал переносицу, заставляя себя проглотить всё то, что хотелось сказать вслух, и что наверняка разрушило бы их с трудом выстроенное взаимное доверие. Может и не разрушило бы, но Му Цин всегда готовился к худшему. Вообще-то он рассчитывал на разговор где-то глубокой ночью после пары великолепных оргазмов. На смятых простынях, соприкасаясь измотанными удовольствием телами такие темы было бы проще обсуждать. Кто знал, что Фэн Синь решит “надо, значит надо”, и со всем рвением профессионального вояки начнёт отдавать “долг” прямо без разговоров. - Не надо обо мне думать, я уже здесь, - стоило огромных усилий сдержать раздражение и придать голосу мягкую интонацию. - Перевернись, - здесь с интонациями проблем не было, голос стал бархатисто-мягким, убеждающим. - Но… - не нужно было смотреть в лицо Фэн Синю, чтобы угадать, что между бровей снова залегла глубокая складка, часто разглаживающаяся в их совместные ночи. - Ты ведь… Хочешь? Подмывало ответить “просто забудь об этом”. - Это был просто вопрос, а не руководство к действию, - наконец-то произнёс Му Цин, и снова потянул за плечо, на этот раз настойчивее. Фэн Синь перекатился на спину, пытаясь не сосредотачиваться на странном, узлом под сердцем завязавшемся чувстве, похожем на разочарование. - Вернёмся к этому позже, - в интонациях Му Цина снова прорезались мурлыкающие нотки, как обещание чего-то совершенно прекрасного. Он перекинул одну ногу через бёдра Фэн Синя и склонился над ним, нависнув лицом к лицу. Возбуждение, почти истёршееся за нервными переживаниями последних минут, снова вернулось, член налился тяжестью лишь от пары ласковых прикосновений, от близости Му Цина и от его дыхания, опаляющего кожу. Он медленно двигался над Фэн Синем, заведя одну руку за спину, насаживаясь на свои пальцы, чтобы облегчить проникновение. Смутное беспокойство не отпускало, и Фэн Синь всё-таки спросил, перед этим уложив горячие ладони на узкую талию: - Что я сделал не так? Из приоткрытых губ вырвался стон с придыханием, видимо, Му Цин нечаянно коснулся самой чувствительной точки, и невольно прижался теснее - Цин-эр?.. Признавать, что сам выбрал неверный момент и неверный тон - подобно смерти. Не дать ответа под умоляющим взглядом, тоже невозможно, и Му Цин хитрит, выкраивает минуты до ответа, накрыв мягкие губы поцелуем и направляя в себя возбуждённую горячую плоть. Фэн Синь беззвучно ахнул, коротким движением сильных бёдер полностью погрузившись в тесный, пульсирующий жар. Нежный шёпот защекотал кромку уха: - Когда мы заговорим об этом в следующий раз, я хорошо тебя подготовлю, - замурлыкал Му Цин, не сдерживая рвущиеся с губ тихие постанывания. Возбуждённая плоть внутри двигалась туго и медово-сладко. - Я буду ласкать тебя пальцами, губами и языком, я буду проникать в тебя медленно и нежно… Его шёпот проникал под кожу и там, смешиваясь с кровью в жилах, вспыхивал огнём, превращая кровь в раскалённую лаву. Му Цин двигался, не сбиваясь с выбранного ритма, немного тягучего, но беспощадно толкающего за грань их обоих. - Ты будешь умолять, чтобы я тебя взял, - самоуверенно шепчет он, и Фэн Синю хочется умолять о чём-нибудь прямо сейчас, настолько невыносимо нарастающее удовольствие.

***

- Это - мой храм, и ты не будешь ничего в нём разрушать, - сквозь зубы процедил Фэн Синь, пинком распахнув тяжёлые двери. С небес прогрохотал гром, и ливень, и без того усиливавшийся с каждой дюжиной минут, припустил с удвоенной силой, явно грозя переродиться в бурю. С одежд Фэн Синя вода текла рекой, быстро образуя небольшое озерцо на пороге. Му Цин, скрестив руки на груди, придирчиво осмотрел небольшое строение: не то чтобы у них был выбор, тем более, что усталость после долгого и сложного совместного задания брала своё, но хотелось бы убедиться, что храм на границе их территорий, выдержит приближающийся шторм. - Ты идёшь? - рыкнул Фэн Синь, всё ещё, хоть и с явным раздражением, придерживая дверь. До следующего храма любого из них было не меньше часа пути, а в предыдущем… В предыдущем стояла такая уродливая статуя совершенного владыки Сюаньчжэня, что Му Цин физически не мог находиться рядом с этим непотребством. В том числе и в одной обозримой вселенной, поэтому от статуи остались только мелкие камни.Ночевать в оскверненном храме тоже был не вариант и, собственно, поэтому они оказались здесь - спустя лишних сорок минут дороги. Му Цин переступил порог и плотно прикрыл за собой дверь. В храме приятно пахло благовониями, деревом и мёдом. Сдержанно-сладкий запах, с нотами пряностей и едва заметным шлейфом мокрой земли, тянущимся снаружи, он подходил Фэн Синю. - Заночуем здесь, - буркнул Фэн Синь, поставив меч и лук возле алтаря, на котором аккуратно были расставлены подношения. Навряд ли Му Цин стал бы возражать, но было жизненно необходимо расставить все точки - даже если ему, блядь, здесь не нравится, ночевать будут здесь. Если кого-то не устраивает - может искать свой храм со статуями, отвечающими его высоким стандартам. На взгляд Фэн Синя та несчастная статуя вовсе не была уродливой, просто немного… не дотягивала до оригинала. Он взглянул на собственное изваяние, заодно отметив, что Му Цин тоже смотрит на него. Ну… в целом, похож. Лук имеется. Му Цин бросил тяжёлый от воды плащ ближе ко входу, и прошёл вглубь храма, с другой стороны от алтаря поставив свою саблю. Фэн Синь всё ещё раздражённо что-то бухтел, избегая смотреть на него, и перебирая рассыпанные по плоскому блюду маленькие спелые яблоки. - Ты так внимателен ко всякой херне! - наконец-то взорвался Фэн Синь. Му Цин совершенно не понимал, как ему удалось продержаться так долго - Фэн Синь не отличался долготерпением. - Не тот оттенок ханьфу, не тот узор на чжаньмадао! Как так получилось, что мы едва не угодили в ловушку из-за твоей невнимательности?! Му Цин низко опустил голову, провёл пальцами по каменному алтарю, словно собираясь с мыслями, и снова вскинулся, в пару шагов преодолев разделяющее их небольшое расстояние. Он даже под пытками не стал бы пускаться в разъяснения о том, что выбор был между засадой и ловушкой - спасибо, что заметил и то, и то, Цин-эр, - и с последним справиться было куда проще, чтобы потом зайти обнаглевшему демонью с фланга и завершить это долгое, изматывающее задание. Фэн Синь, обнаружив Му Цина напротив себя, зыркнул так, словно собирался драться - а ведь сам предупредил, что в его храме ничего разрушать нельзя, и бросил: - Есть что сказать - говори. Му Цин бесцеремонно толкнул его в грудь и, раньше чем он, отступивший от неожиданности и зарычавший от злости, ответил, сам шагнул следом и прижался губами к губам. Фэн Синь всегда подхватывал настроение Му Цина, когда дело касалось любовных ласк. Даже сейчас, разъярённый, он не помышлял о том, чтобы впиться зубами в нежную плоть, делая поцелуй яростным и более подходящим ситуации. Нет, на ласку он всегда отвечал лаской, на нежность - нежностью, пусть даже как сейчас, с лёгким налётом раздражения. Му Цин сделал ещё шаг вперёд, одной рукой отводя в сторону колено Фэн Синя, а второй, подхватывая его под затылок, зарываясь пальцами во влажные волосы, чтобы сделать поцелуй глубже и чувственнее. Сказать было нечего, и, чтобы не утонуть в недосказанности и злости, Му Цин заполнял каждую секунду прикосновениями. Пальцы лёгкой трелью скользнули по шее, нырнули под ворот, потянув с плеча плотную ткань, обнажая золотое сияние гладкой кожи, вторая рука, словно вовсе в другом настроении, плотно скользнула по бедру наверх, до самого пояса, и снова вернулась обратно к колену, но только для того, чтобы поднырнуть под него, подхватывая. Фэн Синь ахнул прямо в поцелуй. Он всегда был таким сдержанным в постели, таким беззвучно тихим, что Му Цин мог угадать его приближающийся пик удовольствия по одному только биению сердца. Редко когда его наслаждение сопровождалось звуками голоса, разве что случайно прорвашийся сквозь сжатые зубы вздох мог служить Му Цину наградой. Они явно ступили на неизведанную территорию, и Му Цин собирался проникнуть так глубоко внутрь… насколько только возможно. На золотой коже тягучие и кусачие поцелуи проступали тёмно-бордовым цветом, словно разлитые по телу капли густого тёмного вина. Поцелуям, ласкающим рукам и неожиданному напору Фэн Синь сдался без боя и малейшего сопротивления. Он кусал губы, запирая в себе рвущиеся в воздух стоны, но пока что Му Цин прощал ему эту вольность, слишком был увлечён, расцвечивая вздымающуюся наполовину обнажённую грудь поцелуями, бесстыдно позволяя бёдрам мягко толкаться вперёд - Цин-эр, - растерянно выдохнул Фэн Синь, не в силах сосредоточиться на чём-то, кроме губ, ласкающих шею, рук, сжимающих грудь и бёдра, и всполохов пожара в паху. Голова кружилась то ли от обилия ласки, то ли от усталости, то ли от недостатка воздуха, который Фэн Синь хватал губами вдох за вдохом, но никак не мог надышаться. Му Цин провёл языком длинную линию по шее до мочки уха, прихватил зубами серьгу, легонько потянув, и, снова толкнувшись вперёд, притеревшись возбуждением к возбуждению, сладко мурлыкнул на ухо: - Ты такой красивый… Кажется, Фэн Синь, всхлипнул. Фрукты, сметённые с алтаря, рассыпались по полу, грузно упали остальные подношения и одежды покровителя юго-востока, и на освободившееся место спиной опустился Фэн Синь, не зная, куда деть пылающее багрянцем лицо. Му Цин почти деловито стащил с него сапоги, сам лишь немного распахнув ворот, и, многообещающе глянув из-под тёмных длинных ресниц, опустился перед алтарём на колени. Его длинные пальцы мягко скользили по дрожащим в предвкушении бёдрам, словно успокаивая норовистого скакуна, а губы ласкающе касались нежной кожи, выполняя обещание, данное несколько недель назад в золотом дворце Наньяна. Му Цин всегда исполнял обещанное, и в этот раз исполнял с таким жаром, что перед глазами плыло, а где-то высоко под потолком, над головой каменного изваяния, расцветали всполохами звёзды. Фэн Синь не знал, куда деть руки - бесконечно закрывать ладонями лицо было нельзя, он начинал задыхаться от избытка ощущений, не разбавленных визуальной составляющей, - и в конце концов подхватил собственные ноги под колени, открываясь сильнее, какой-то частью ошалевшего разума вспоминая, что, когда Му Цин делал так, ласкать его было куда удобнее. Му Цин одобрительно мурлыкнул, коротко потёрся щекой о внутреннюю сторону бедра, и снова прижался губами к мягко пульсирующему, уже влажному от его слюны входу, ладонями растягивая в стороны крепкие ягодицы. Язык легко скользил по нежной гладкости внутрь, даря крупицы удовольствия, дрожащие мышцы под губами сжимались и расслаблялись, а в звуках, слетающих с губ Фэн Синя, слишком тихих и слабых, чтобы принять их даже за постанывания, уже начали появляться просящие нотки. Му Цин аккуратно дотянулся до застывшей на самом краю каменной плиты лампады - стоило больших усилий не смахнуть её вместе с остальным, - затушил едва тлеющий огонёк и, отбросив фитиль в сторону, окунул пальцы в тёплое масло. Фэн Синь выпустил одну свою ногу из хватки - Му Цин поймал его через полмгновения, даже не поднимая головы от пульсирующего между его губ члена, - и прикусил кулак, зажмурившись до багряных кругов перед глазами. Казалось, что лёгкие никогда не смогут принять в себя и одного вдоха, всё тело сжалось, словно пружина, задрожало, словно натянутая тетива. Короткие мгновения передышки не приносили облегчения, только болезненную жажду снова почувствовать именно это прикосновение, сладкую, короткую ласку, пронимавшую до поджимающихся на ногах пальцев. Му Цин не жалел масла, и звук, с которым его пальцы погружались в дрожащее тело, был влажным, и стыдным, словно многократно усиленным акустикой храма. Но ещё более стыдным было сладкое мурлыканье, доносившееся, когда губы соскальзывали с тяжёлого члена, истекающего естественной смазкой. - Так хорошо принимаешь… - шептал Му Цин, чувственно оглаживая гладкие стенки, сжимающие его пальцы плотной шёлковой перчаткой. - Такой молодец… От его слов Фэн Синь краснел больше, чем от всего, что происходило между ними когда-либо. Через несколько минут он и правда начал умолять. Губы снова и снова возвращались на член, горячая нежность рта обволакивала, даря трепетное, медовое наслаждение, пальцы, касающиеся изнутри, больше дразнили, чем подталкивали к настоящему удовольствию, но обещали его так красочно, что мышцы напряжённого живота сводило спазмами. Справедливости ради, хватило только одного слова, одной отчаянной мольбы. Фэн Синь почти неслышно выдохнул “пожалуйста”, закрыв лицо предплечьем, и Му Цин поднялся на ноги. Стоило оставить Фэн Синя без прикосновений, как его лицо приобрело сложно читаемое выражение, а руки, опустившиеся в ворох сброшенных им одежд, нетерпеливо, нуждающеся сжались в кулаки. Му Цин не собирался его дразнить отсутствием ласки, но не предполагал, что даже несколько секунд заставят его так хмуриться и пытаться приподняться на локтях. Поэтому заканчивать с одеждой он не стал: скинул верх, ослабил завязки на штанах и одним слитным движением забрался на алтарь, придерживая безвольно разъехавшиеся в стороны ноги Фэн Синя, прежде чем склониться над ним. - Это какое-то богохульство, - зачем-то пробормотал Фэн Синь, расфокусированно взглянув на своё изваяние, возвышающееся над ними, как казалось Му Цину совсем не укоризненно. - Да, мой бог, - шепнул он в розовеющее ухо, немного надеясь на то, что Фэн Синь не запомнит этого шёпота. Запомнить он должен был другое - нарастающее чувство заполненности, тяжёлое дыхание Му Цина, удерживавшего на весу его ноги до тех пор, пока Фэн Синь сам не догадался скрестить лодыжки за его спиной. На новом глубоком движении, заполнившем, кажется, до края, распирающем изнутри до клёкота в глотке, Фэн Синь попытался снова вцепиться зубами в свой кулак, глуша стыдные звуки, рвущиеся с губ, свидетельства его слабости, которую он никак не хотел себе позволять. Но Му Цин манёвр угадал на подлёте - одной рукой он упирался в камень за плечом Фэн Синя, а второй жёстко перехватил запястье метнувшейся вверх руки, заводя ещё выше, за голову. Потом проделал то же самое со второй рукой, немного сбиваясь с ритма, в котором двигался, прижал оба запястья, и почти замер, глядя Фэн Синю в лицо, при этом едва покачивая бёдрами. - Ну же, - шепнул он, наклоняясь так близко, что его дыхание оседало на губах. - Покажи мне, как тебе хорошо. Фэн Синю казалось, что он требовал чего-то невозможного, потому что всё, что он сейчас мог, это плавиться в его руках от слишком яркого и осязаемого удовольствия, слишком густого и непривычного, обжигающего, словно раскалённый воздух пустыни на вдохе. Му Цин улыбнулся - этой своей хитрой кошачьей улыбочкой - и, так и не отпустив рук Фэн Синя, толкнулся бёдрами вперёд. Он сам выглядел, словно ожившее грехопадение: потемневшие глаза влажно блестели, мягкие губы приоткрылись, бледную кожу залил румянец, которого он обычно так стыдился, но всё равно позволял Фэн Синю (и только ему) видеть его таким. Из груди вырвался тяжёлый, хриплый выдох. Му Цин прикоснулся поцелуем к уголку губ, словно в награду. - Молодец, - выдохнул он, и снова качнул бёдрами. Фэн Синь чувствовал его внутри себя, и над собой, и помнил, как он ощущался изнутри, всё это смешивалось в какой-то клубок и было чем-то совершенно новым, невероятным, заставляющим дрожать и теряться в собственном дыхании. Его довольно быстро бросило за край, и последние мгновения перед ослепительно-белоснежной вспышкой, заполнившей всё обозримое пространство, были наполнены движениями в унисон, тихими, сладким стонами Му Цина, его нежными и такими жаркими похвалами, заставлявшими сердце трепетать, и тяжёлыми протяжными вздохами, срывающимися с собственных губ. Му Цин всё-таки отпустил его руки, и уже на самой грани Фэн Синь успел обнять его, вцепиться, как утопающий в протянутую руку, вжимаясь всем телом и отдаваясь всей душой. Когда мир снова обрёл очертания, ничего особо не изменилось: он был полон ласки и удовольствия, и хотелось, чтобы эти мгновения никогда не кончались. Му Цин с нежностью касался губами шеи, спускался всё ниже, и вскоре поцелуи сменились ласковыми прикосновениями языка, собирающего с кожи капли семени. - Вернись, - на выдохе попросил Фэн Синь, вслепую находя ладонью его затылок, чтобы зарыться в тяжёлый шёлк волос, и Му Цин послушно поднялся, ложась на широкую грудь, прежде чем вновь накрыть губы поцелуем, кажется, отчётливо обещающим продолжение.

***

Утреннее солнце ласково заливало землю, словно утешая мир смертных после отгремевшей бури. На листве молодых клёнов, окружавших храм совершенного владыки Наньяна, искрились последние капли прошедшего дождя, и у настоятеля, шедшего в храм, настроение было весьма приподнятое. До тех пор, пока он не отворил двери и не переступил порог, споткнувшись, о брошенный прямо у дверей тяжёлый тёмно-синий плащ с золотой вышивкой. Укрыться от дождя в храме не возбранялось, но нельзя же вот так разбрасывать вещи! Настоятель твёрдо вознамерился преподать урок вежливости наглецу - судя по звуку, похожему на рёв медведя, наглец храпел в главном зале. Потом под ногу попалось яблоко, явно из тех, что вчерашним вечером были аккуратно разложены на алтаре. Потом ещё одно, и несколько палочек благовоний. Сам алтарь утопал во тьме - не горела ни одна из лампад и ни одна из свечей, но на нём явно темнел неясный силуэт - кто-то спал прямо на алтаре, смахнув на пол все подношения и благовония! Настоятель покрепче перехватил свой посох, размышляя, стоит ли позвать кого-то на помощь. По уму, наверное, стоило бы, но возмущение его было так велико, как и желание огреть наглеца палкой, что вместо разумного решения, он приблизился к алтарю ещё на несколько шагов, прежде чем замер, задохнувшись новой волной возмущения - из-под вороха одеяний с алтаря свешивалась совершенно голая мужская нога! Это стало последней каплей, о таком осквернении даже помыслить было невозможно! Настоятель преодолел оставшиеся до алтаря шаги одним бесшумным прыжком, и уже занёс посох, чтобы с размаху огреть неясный силуэт на каменном столе, когда этот самый силуэт внезапно разделился на две части. Настоятель, так и застыв в возмущении с занесённым посохом, силился осознать весь ужас, абсурд и невозможность происходящего: один человек продолжал беззаботно храпеть, а второй без малейших признаков тревоги сел, пригладил длинные тёмные волосы, коротким движением поправил одежду на плечах, и развернулся к настоятелю. У того вся жизнь пролетела перед глазами. Все самые лучшие её моменты, слава богам, затмевали самые худшие, но к какому отнести этот самый момент настоятель не имел ни малейшего понятия. Бог войны юго-запада, как известно, не терпел плохих изображений себя, так что все они, оставшиеся, были максимально похожи на божественный оригинал, а от того узнать его, даже в слабом свете утренних лучей, едва достигающих алтаря, было совсем несложно. Генерал Сюаньчжэнь окинул настоятеля внимательным холодным взглядом и поднёс к губам палец, выразительно-тихо прошипев: - Тссс. Настоятель опустил посох, а следом за ним и взгляд: с одной стороны от алтаря стояла огромная сабля, которой без труда можно было разрубить лошадь (если бы кто-то, конечно, смог поднять эту саблю), а с другой… длинный чёрный лук с белоснежной тетивой, и воспетый в легендах Хунцзин, “Красное зеркало”, который в статуях совершенного владыки Наньяна исполнялся даже с большей точностью, чем лицо самого совершенного владыки. Пожалуй, что бы ни произошло в храме этой дождливой ночью, осквернением оно считаться не могло. Настоятель кивнул в знак понимания и склонился в уважительном поклоне перед небожителем, после чего, не поднимая взгляда, покинул храм. Утро было тёплым, и дел было достаточно даже помимо того, чтобы, сидя на подсохших, нагретых солнцем ступенях, отваживать потянувшихся в храм послушников и верующих и размышлять над новостями: статуя Сюаньчжэня в храме неподалёку, разрушена в пыль. Но это дело имело первостепенную важность, и ему настоятель посвятил пару утренних часов, прежде чем дверь храма открылась, и из него спокойной походкой вышли двое мужчин. Ничто в их облике, одежде или оружии не выдавало небожителей, тем более такого высокого ранга. Сейчас они легко затерялись бы в толпе таких же путников, следующих из одного города в другой в поисках лучшей жизни. Тот, что вышел первым, сдержанно поблагодарил за ночлег, и пошёл вперёд, не оборачиваясь на своего спутника. Второй не сказал ничего, смерил равнодушным взглядом, ещё раз глянул на храм, и зашагал следом. Набравшись смелости, настоятель вернулся в храм. Там было прибрано, словно все утренние происшествия настоятелю привиделись. Все подношения были аккуратно сложены на алтаре, свечи горели, яблоки горкой возвышались на блюде, даже несколько благовоний уже пускали ароматный дымок к потолку. Только масло в двух лампадах исчезло, а так всё было в совершенном порядке. Эпилог - Учитель, вы уверены, что это правильно? - отчаянно шептали послушники, из-за спины настоятеля наблюдая за творящимся в храме непотребством. Для кого непотребство, а для кого - смелый взгляд в будущее. В конце концов, настоятель храма Наньяна был человеком умным, смелым и хорошо разбирающимся в людях (и богах). - Учитель знает, что делает, - настоятель придирчиво поправил складки сине-золотой накидки на новой статуе. - Учителю был знак. Верьте мне, это принесёт нашему храму двойное благословение. Стайка послушников снова зашепталась, а потом самый смелый высказался за всех: - Но учитель… Статуя генерала Сюаньчжэня выглядит даже роскошнее, чем статуя генерала Наньяна. Вы думаете, генерал Наньян не разгневается на… на такое?.. “Такое” выглядело действительно роскошно. Найти мастера, изготовившего одну из одобренных божеством статуй, было непросто, но настоятель нашёл его и щедро заплатил, так что статуя покровителя юго-запада выглядела действительно роскошнее, чем изваяние покровителя юго-востока. Зато в паре с освещённым мягким золотым светом светильников генералом Сюаньчжэнем, Наньян выглядел особенно сурово и сдержано. “Я бы не разгневался”, - хмыкнул про себя настоятель, любуясь получившейся композицией, а вслух рявкнул: - Я кому сказал, что мне был знак? Думаете, что уже научились читать все божественные послания? А ну-ка брысь, за работу! Эпилог после эпилога - Какого…. какого хрена?! - А мне нравится. Всё-таки этот скульптор мой любимый, хоть наградную табличку ему выдавай. Умеет ухватить суть… Постой, тебе что, не нравится моя статуя? - Статуя хорошая, но… какого хрена?! - Я бы всё-таки оттенок накидки сменил… Плохо гармонирует с остальным убранством… - Цин-эр… - Это первое место, где наши верующие не дерутся, мне это кажется довольно... приятным. Что скажешь? - Какого хрена…