Милая аптечка.

Вслед за холодной зимой всегда приходит солнечная весна; только этот закон и следует в жизни помнить, а обратный — предпочтительнее позабыть. Леонид Соловьев

      Холодно. До того холодно, что хочется съёжиться, кутаясь в мягкое одеяние. И уйти. Уйти, поникнув, а главное, проникнувшись всеми этими настроениями изнурительной зимней обстановки.       Красиво. До того красиво, что хочется навсегда остаться здесь, в темноте ночного мрачного места. И забыть. Забыть тревоги и страхи, что некогда тяготили душу мучительным, почти неподъемным грузом.       Падает снег. Большими белыми хлопьями. Но ветер не кружит их. А вокруг только глухая тишина, кою прерывает лишь хруст снега и мягкое дыхание. Серьёзными, сощуренными до щёлочек глазами Яков так задумчиво смотрит назад, на город, что был сейчас как на ладони. Но стоило ли сие зрелище таких стараний и длительных прогулок, поездок? К тому же в столь поздний час.       Но он молчит. Молчит, взирая на товарища, который несмотря на своего рода усталость, продолжает улыбаться пейзажу. Морозы его не пугают, а, быть может, даже вдохновляют на какие-то воспоминания из далёкого детства, так неимоверно быстро, почти стремительно, пронёсшегося мимо. Ностальгировать, должно быть, всегда приятно, а главное легко. По крайней мере легче, чем жить настоящим. Вальтер вздыхает.       — Хорошо здесь, верно? Так тихо. — Он говорит, садясь в снег, точно желая впитать в себя весь этот холод, оставив лишь витающую в воздухе зимнюю красоту.       — Тихо. — Соглашается Яков, но садиться рядом не планирует. Наоборот, взор его полон какого-то осуждения, непринятия, и, возможно, беспокойства. — Встань, замёрзнешь, — кратко, с выраженной лаконичностью просит он, на что получает лишь лёгкий взмах рукой, говорящий, мол, не переживай.       И вновь молчание. Ни тот, ни другой, кажется, говорить вовсе и не хотят, точно всё между ними было ясно и понятно без лишних слов, вопросов и изречений, что, наверное, не так и важны. Вальтер чуть приподнимает руку, без предупреждения, но и безо всякой резкости хватает прохладную тонкую ладонь Якова. Должно быть, это тоже что-то значит.       Вальтер чувствует как руку его сжали в ответ, так откровенно запрещая тому даже думать о чём-то ином. Изподтишка он смотрит на Якова. А тот стоит, точно зачарованный, в то же время сосредоточенный на чём-то своём, никому более неизвестном. Но на лице его не было ни сияющей радости, ни гнутущей печали. Вальтер, чуть качнувшись, быстрым движением дёрнул товарища за руку, заставляя того присесть рядом, в сугроб. И на удивление молодой человек не оказывает никакого сопротивления, послушно рухнувши рядом. И взгляд его теперь прикован к Вальтеру, чьи черты он так внимательно изучает прямо сейчас.       Улыбка. Яркая, довольная. На лице Вальтера она кажется до безобразия прелестной, чистой. Аж тошно. Тошно Якову, впрочем, от себя, своих мыслей, тревог. Он молча обнимает назайливого одним лишь своим существованием собеседника, прижимает к себе, утыкаясь слегка покрасневшим от холода лицом в его тёплый шерстяной шарф. Чёрные глаза остаются плотно сомкнутыми, точно юноша желал задремать прямо тут, на холоде.       Вальтер же, или как его именует Яков, Немо, чуть щурится, уверенно стискивает того в руках, крепко-крепко обхватывая юношу в тёплые, чертовски трепетные объятия. Словно попытка защитить от необъятного, такого злого мира. Защитить от тревог и смятений, страхов и горечи, досад и разочарований. Это было что-то настолько личное в этот момент и мягкое, что Немо не сдерживается и шмыгает носом, тепло улыбаясь. Он скользит руками по складкам одежды чужой, убаюкивающе поглаживая, в тихом благоговениии прикрывая глаза.       И, казалось бы, сколько бы ни длилось сие действо, никто из них не осмелится, попросту не посмеет отпустить другого. И дел иных у обоих более не было. Так в разы уютнее, легче, оставшись в полном упоении, обеспечивающем каждый их вздох. А вокруг них всё ещё темно, но не кромешно, не страшно, как было раньше. Сумрак уже не такой, не такой обволакивающий, мрачный. Он природнился, въелся в голову и навек остался там. Но теперь помутнел, точно готовясь рассеиться и пропасть на совсем.       И, быть может, скоро стает снег и вновь наступит весна, а потом и лето. И так по кругу. И кто знает, вдруг спустя полгода они снова окажутся здесь, в пяти километрах от города, в том самом памятном месте.