***
Он вернулся в деревню через полгода, аккурат к ханами. Но на месте деревни осталось лишь пепелище. Ни единой живой души не было видно, лишь призраки стенали в сожжённых домах, да бродили среди разрухи. — Что здесь произошло? — спросил он у одного из юрейев. — Кицунэ… Кицунэ пришли мстить за дитя. Старейшина деревни хотел поймать золотоволосую кицунэ для своих утех. Её ловили с собаками, гнали до самого священного леса. Она оказалась проворной, псы лишь подрали подол её кимоно. А на следующую ночь пришли они… Призрак задрожал, с воплями кидаясь прочь от воспоминаний ночи. Итачи покачал головой: кицунэ были мстительными ёкаями, и обида любимого дитя могла заставить их нарушить перемирие с деревней. Он отвернулся, намереваясь ещё раз попытать удачу на прогалине леса Курама, когда увидел её. Тонкая фигурка в синем кимоно стояла на окраине деревни возле старой вишни. Вокруг неё кружились светлячки, судя по задранной голове кицунэ, наверху сидел один из кодама. Золотистые волосы свободно ниспадали на спину, и если бы не ушки и торчащие из-под платья кончики трёх хвостов, Итачи бы принял её за обычную девицу. Кицунэ повернула голову к нему, задумчиво разглядывая фигуру. После стычки с селянами, доверия и любопытства в ней явно поубавилось. Итачи не сходил с места, наблюдая за ней, стараясь не спугнуть. Горстка юрейев за ним метнулась прочь, завидев погубившую их. Наруто отвела глаза, печально произнеся: — Я не желала смерти деревни. И тебя околдовывать не желала. Я ещё не умею это контролировать. Итачи слышал её, но верить не спешил: обидчивость и плутовство духов-лисов он знал прекрасно. Впрочем, совсем юная, она и правда могла не желать никому зла. Итачи теперь казалось, что и нет вовсе никакой магии в его чувствах к юной лисице. Наруто отвернулась, чтобы уйти, когда на её плечо опустился ворон Итачи. Вздрогнув, она повернула к нему голову, забирая из клюва гребень из вишнёвого дерева. Когда она обернулась, чтобы поблагодарить тэнгу за подарок, его уже не было среди пепелища.***
Наруто сидела среди хвостов предка, расчёсывая длинные золотистые пряди подаренным гребнем и напевая какую-то незатейливую песенку, подслушанную среди людей. Курама лениво наблюдал в полглаза за внучкой, слушая её мягкий голосок. Он был недоволен тем, что Наруто пренебрегла его советом — убить надоедливого тэнгу, вместо того чтобы якшаться с ним. Ему и одного хватало, что крепко держала в своих цепких лапках внучка Карин. Но для чего он ещё существует на свете, кроме как ради того, чтобы потакать капризам младших любимиц. Особенно Наруто. Светлое дитя, она будто была воплощением Инари в крохотном теле, всепрощающая, любящая людей и заботящаяся о них. Жаль что люди забыли её. — Дедушка Курама, почему мы воевали с тэнгу? — вдруг спросило дитя. — Они, конечно, жутковатые, но совсем не злые. Курама хмыкнул, припоминая алые глаза древнего врага, Мадары, которого люто ненавидел до сих пор. — Во власти тэнгу подчинить любое существо. Их проклятые глаза — стоит в них заглянуть, и ты можешь больше не выбраться из их иллюзий. Немало славных ёкаев пало от их клинков и крыльев. Наруто задумалась, припоминая песни бабушки Мито. Печальные, надрывные, полные тоски. Хотя, бабушка Мито больше тосковала по приручившему её смертному, что оставил в её волосах печати подавления, чем по не вернувшимся из боя кицунэ. Где-то в глуши послышалось карканье ворона, и Наруто встрепенулась, поднимая личико в ту сторону, откуда донёсся звук. — Вот настырный воронёнок… — вздохнул Курама. — Иди уже, пока Мито снова не разметала его перья по лесу. Наруто ловко прыгала с дерева на дерево, выискивая, выслушивая в тени чащобы знакомый силуэт. Карканье вело её в сторону лесного озера, отданное Курамой каппам, пока она не почувствовала вокруг талии сильные руки, и не взмыла ввысь вместе с захватившим её тэнгу. Наруто вцепилась в его шею, с испугом глядя вниз. — Не бойся, я тебя не обижу, — услышала она наконец его голос. Итачи перенёс их на ту самую прогалину, где он встретил когда-то Мито. Цветущие вишни скидывали свои лепестки нежным розовым ковром под ноги тэнгу и кицунэ. Наруто залюбовалась падающими на землю цветами, прижимая к груди тоненькие ручки. Итачи любовался ею. В его жизни были сотни цветущих вишен, и ни одна из них не вызывала в нём такого трепета, какой отражался сейчас на лице юной лисицы. Он знал, что выкради он потомка Инари из-под защиты Курамы, и приведи он её в клан Учиха, его считали бы героем. Её жизнь слишком сильно ценилась ушлыми лисами, чтобы оставлять её в плену клана воронов. Итачи учили, что кицунэ — их злейший враг, что их нужно убивать, пока они не убили тебя. Он чувствовал жгучую ненависть клана к заклятым врагам, но совершенно не чувствовал ненависти к этому чистому существу. Наруто обернулась на него, глядя огромными синими омутами глаз. Невинная, чистая, несущая свет, а не тьму. Она не стремилась отнимать жизни, завлекая путников и путниц в коварные сети, не губила никого маленькими ручками. Она несла в своих ладонях, словно чистую родниковую воду, помощь и исцеление. Уже много лет посевы риса оставались нетронутыми, вишни наливались соком, источая густой дурманящий аромат на много миль вокруг, ягоды и грибы рождались в изобилии. Лесных даров всегда хватало живущим поблизости людям, чтобы выжить зимой. И так обидеть маленькую богиню-лису. Итачи разрывался между долгом и желанием защитить, между ненавистью и чистой любовью. Быть может, по неловкости, она вселила в него зачаток лёгкого безумия, являясь ему во снах, но разве нельзя простить маленькому божеству её прегрешение?! Итачи обнял хрупкую фигурку кицунэ чёрными крыльями, словно плащом, словно самым прочным щитом, оберегая от поднявшегося ночного ветерка. Его губы прошлись по кончикам светлых ушек, заставляя девчонку заливисто смеяться, согревая его теплом.***
Высокий рыжий кицунэ стоял у кромки деревьев, зорко наблюдая за парой среди цветущих вишен. Чёрная юката переливалась в свете луны золотыми узорами. — Ещё один тэнгу в нашем лесу, — фыркнула сверху Мито, затягиваясь дымом из неизменной трубки. — Какой ужас. Наши дети совсем отбились от рук. Курама хмыкнул, разворачиваясь, направляясь вглубь леса. — Оставь их, Мито, — гулко прозвучал сильный глубокий голос древнего лиса. — Пусть тешатся.