Разговоры.

Йеджи не может назвать тот самый переломный момент в их взаимоотношениях брата и сестры. Очевидно, они были очень близки. Они родились вместе, лежали в одной утробе матери, выросли вместе. Даже тогда, совсем детьми они были совсем разными, но это никогда не мешало любить друг-друга и защищать.   А сейчас они собачатся каждый раз, когда случайно пересекаются в школьных коридорах, а семейные застолья в основном заканчиваются криками родителей в сторону обоих детей. Наверное, в этой ситуации им было тяжелее всего: какого это, когда твои собственные дети, буквально близнецы почти что ненавидят друг-друга?   Йеджи тушит сигарету, а затем кидает в мусорный бак, когда слышит знакомые и не самые приятные для ее ушей голоса. Она цокает своими объемными ботинками, которые словно больше её самой, и спешит поскорее к дому: нельзя позволить, чтобы Хенджин со своими идеальными друзьями увидел, как она курит за домом.   Йеджи бесили его друзья. Они все до единого вылизанные и ведут себя приторно настолько, что от этого тошно. Хорошие детишки, которые смотрят на тебя, как на мусор. Они хотя бы знают, что Хенджин и Йеджи близнецы? Хенджин всегда был лучше Йеджи во всех отношениях: он популярен и красив (стоит ли пропустить тот факт, что у них с Йеджи почти одинаковые лица?), учителя его не просто любят, а боготворят, ставя пример как сестре-бунтарке, так и всем другим ученикам. Хенджин никогда не выглядит плохо: он словно на подиуме, даже когда болеет. У него все опрятно и аккуратно, вкусно готовит, в комнате чисто, в дневнике одни пятерки.   Но Йеджи была полной противоположностью. Ее яркая личность, такая "грязная" в контрасте с близнецом была заметна ещё в детстве. В тринадцать лет Йеджи впервые покрасила волосы в болотно-зеленый, за что соседские дети обзывали её жабой, даже не зная, что она затем прячется за мусорным контейнером и плачет тихо. Год назад Йеджи сделала пирсинг на губах, через полгода на одной брови. Ее гардероб состоит только из специфичной одежды, которую носят далеко не все: Йеджи обожает гармонию черного и розового цветов, а клетчатые колготки стали фаворитами ещё три года назад. На стене висят постеры рок-групп, которых не терпит мама, и с ними же большинство принтов ее футболок. Сейчас у Йеджи окрашенные розовые пряди волос и яркий броский макияж. Все эти брутальные штучки никак не превращали Йеджи в другого человека, чем она была в детстве. Она как была искренней и доверчивой, даже чуть ранимой, так и осталась, пусть и усердно этого скрывала.   И как бы Йеджи не хотела признавать, в глубине души она безумно переживала за их взаимоотношения с Хенджином. Даже если он такой тошнотворно-идеальный, такой хороший и вылизанный до иголки, он остается для Йеджи самым близким человеком, который в детстве убегал от нее, когда она пыталась побить палкой. И он до сих пор занимает огроменное место в ее сердце.   Йеджи забегает домой раньше Хенджина, предварительно закинув в рот мятную жвачку и надеясь, что они не заметят этот неприятный запах, который впитался в ее одежду. Мама жарила что-то на кухне, пока отец внимательно, поправляя очки на переносице, ухаживал за домашними цветами. Поздоровавшись с родителями, она заходит к себе в комнату ровно в тот момент, когда Хенджин проявляется в доме. Она слышит его сладостный тон и раздражённо закатывает глаза, скидывая с себя ненавистную школьную форму и заменяя его на домашнюю одежду. Собрав волосы чуть ниже плеч в хвост, Йеджи нехотя смывает макияж, и к тому времени на ужин зовут родители. Чувствуя, как урчит живот, Хван спускается на кухню, где видит уже сидящего за столом Хенджина. Йеджи даже не смотрит на его лицо, успешно игнорируя, и, к слову, сам парень делает то же самое. Родители, привыкшие к тому, что детям лучше игнорировать друг-друга, чем затевать очередные ссоры, молча накладывает каждому по ужину. Изначально всё идёт хорошо: они кушают, лишь иногда перекидываясь с фразами. Ровно до того момента, пока мать не произнесла:   — В пятницу идем в церковь.   Йеджи поджала губы, подняв голову.   — Какой повод?   — Разве для этого нужен повод? — вскинул брови отец.   — Я не пойду. — коротко отвечает Хван.   — Я думала, что нам стоит сходить все вместе. Мы давно никуда не выбирались вместе, совсем потеряли связь друг с другом. — вздыхает тихо мать.   — Пойти в церковь, потому что не кажемся одной семьей больше? Серьезно? Вы не могли придумать ничего лучше? Есть куча развлекательных мест для семей, а вы выбрали церковь...   — Ты можешь хотя бы один раз сделать то, что от тебя просят родители? — раздраженно выпаливает Хенджин, опуская вилку.   — Слушай, ты не думаешь, что не должен встревать, если тебя это не касается?   — Не касается? — вскидывает брови Хенджин. — Когда это я перестал быть частью этой семьи? Йеджи, ты перебарщиваешь. У тебя не отрастет ещё один палец, если ты просто согласишься сходить вместе в церковь?   — Какой же ты подлиза, Хенджин. Тебе лишь бы кому-то угодить. Нравится быть таким идеальным? — Йеджи вскакивает со стула, родители молча оглядываются шокированным взглядами, пока маленькое пламя очередного скандала сестрой и братом медленно превращается в настоящий пожар. Йеджи, не желая дальше продолжать этот бессмысленный разговор, просто решает уйти в комнату, но Хенджин следует за ней. Она заходит к себе в комнату, захлопнув двери перед его носом, но он без спроса входит, что заставляет Йеджи возмутиться ещё сильнее.   — Что за ерунда, Йеджи? Хватит нести чушь!   — Ерунда? — она начинает злиться сильнее и кидает в него игрушкой. — Я атеистка! Я не собираюсь прогибаться и идти в церковь, хотя не хочу этого, только потому что так сказали родители и любимый братец!   Хенджин, молчит, смотря на сестру, и его губы сжимаются в узкую полоску. Йеджи не может понять, что пробежало в его глазах, но кричит на него громче:   — Проваливай из моей комнаты!   Брат мгновенно отворачивается от сестры и почти бегом направляется к двери, его руки сжимают ручку двери, но Хван не выходит.   — Я сказала тебе: Проваливай! — кричит Йеджи и сразу слышит в ответ:   — Да я бы с радостью, но твоя дверь такая же пришибленная, как и ты сама! — он дергает ручку. — У тебя дверь заклинило, я не могу выйти.   Йеджи подходит ближе и чуть оттолкнув Хенджина, сама пробует открыть дверь, но ничего не получается. — Ее не заклинило, умник, нас заперли снаружи, — раздраженно смотрит на Хенджина. — Мам, пап, какого черта? Вы прикалываетесь?   — Типа того, — слышится чуть приглушённый женский голос с другой стороны. — Нам надоели ваши ссоры, а ещё нам очень больно на это смотреть, поэтому мы выпустим вас только тогда, когда вы научитесь разговаривать друг с другом без криков, а главное — с понимаем. Надеюсь, вам хватит одной ночи?   — Это не смешно, мам, и такое делают только в диснеевских фильмах. — закатывает глаза Йеджи.   — Серьезно, выпусти нас. Я не могу оставаться с ней в одной комнате, она сумасшедшая!    — Она моя дочь, Хенджин, и твоя сестра. Поэтому я очень надеюсь, что вы меня поняли. Спокойной ночи!   Затем следуют топот двух пар ног, которые становятся тише, показывая, что родители ушли. Йеджи кидает на парня яростный взгляд.   — Похоже, нам придется умереть здесь, ведь мы никогда не выберемся! — скрестив руки на груди, Йеджи громкими шагами направляется к кровати и прыгает на нее, показывая свое недовольство. — И ты во всем виноват!   — Как это по детски, Йеджи, снова во всем винить меня! — цокает старший, спиной прижавшись к темно-синей стене. — Ты словно застряла в своем детстве.   — Знаешь, застрять в детстве намного лучше, чем быть занудой, который так отчаянно хочет повзрослеть. Тебе 17, Хенджин, может перестанешь вести себя так, будто у тебя пятеро детей и скучная работа?   — И тебе 17, Йеджи, может перестанешь курить за домом, а затем жевать мятную жвачку, думая, что никто не заметит запах сигарет? — не выдержав, выплевывает Хенджин, метнув на нее безумный взгляд.   Йеджи молчит, поджав губы в узкую полоску. Она чувствует, как глаза наполняются непрошенными и не нужными словами. Дрожащим так предательски голосом девушка шепчет:   — Тебе обязательно этого делать? — подобное отношение со стороны брата разбивает ей сердце. Йеджи знает, что сама не ведет себя лучше, но никогда не может себе в этом признаться. — Показать, что лучше меня? Что я такая плохая?   — Не суди и не будешь судима, — Хенджин замечает кристаллики слез на краях глаз Йеджи, и его голос становится тише. — Ты постоянно кидаешь в меня обвинения, говоришь, какой я плохой... Но разве ты знаешь? Скажи, ты хоть что-нибудь знаешь?   Хенджин подходит к Йеджи и садится на край ее кровати, он опускается грудью вперед, ложась прямо на свои колени, а руками ныряет в густые темные волосы. Сестра молчит, наблюдая за ним.   — Как ты можешь говорить мне такие вещи, если ничего обо мне не знаешь? Ты думаешь, что перестала узнавать меня после того, как нам исполнилось двенадцать, но нет, Йеджи, даже когда я слишком хорошо тебя знал, ты не знала ничего обо мне. Не знала о моих интересах, целях, планах на жизнь... Тебе просто было плевать. Но сейчас ты ведёшь себя так, будто это мне было всегда плевать на тебя.   Йеджи молчит. Она вспоминает их детство и понимает, что каждое слово Хёнджина — это правда. Хенджин всегда знал Йеджи: он мог предугадать ее действия и слишком хорошо разбирался в ней. Но Йеджи никогда не пыталась разобраться в нем. Она не спрашивала у него о целях: даже если брат молчат, это не значило, что он совсем не хотел говорить. Укол вины колет душу.   — Когда я только начал находить свой путь... Когда я нашел себе близких друзей и понял, что мне нужно от жизни, ты вдруг начала называть меня идеальным и притворным, стала ненавидеть моих 'хороших' друзей, хотя они ведь ничего тебе не сделали! Йеджи, я хочу быть таким! Я хочу быть таким хорошим, словно персонажей детской книги. Если тебе нравится быть в образе плохой девочки, это не значит, что этого желают все. Мне нравится быть таким, какой я есть. И это вовсе не притворство, это не попытка всем угодить. Это просто я.   — Но почему ты так отдалился от меня, словно я порчу твою идеальную репутацию? — не выдержав, усмехается злобно Йеджи, хотя живот так и тянет от жгучей боли. — Словно пятно на белой футболке?   — Это я от тебя отдалился? — возмущённо переспросил Джин, указав на себя пальцем. Он поднял руку, указывая на развешанные плакатами стены. — Между прочим, мне никогда не нравилось то, что тебе нравится. Ни эти многочисленные рок-группы, ни хорроры со скримерами. Я не понимал твой стиль, не понимал людей, с которыми ты общалась. Я не обязан был постоянно  быть с тобой! Ребята, с которыми ты общалась — я никогда не мог понять их. Но как только мне стоило найти себе других друзей, Йеджи, вдруг оказалось, что я отдалился от тебя!   — Ты не просто нашел себе новых друзей! — Йеджи вскакивает, скрестив руки на груди. — В тот день, я все ещё четко помню: нам было по двенадцать. Я покрасила волосы в зеленый и когда я вышла на улицу, Чанбин, этот вонючий соседский мальчик со своими несносными друзьями начал смеяться надо мной и обзывать жабой. Ты знаешь, как я ненавижу жаб! Но ты тогда... Ты тогда стоял с ними и даже не сказал ничего! Ты просто смотрел на меня... Ты не хмурился, не злился, не пытался меня защитить. Мне не было столько больно от этих издевок, сколько от твоего безразличия, Хенджин!   Хенджин молчит. Настала его очередь слушать. Он смотрит на Йеджи, поджав губы, и только собирается ответить, как сестра его перебивает:   — И что я вижу! О! Ты с этим Чанбином стал друзьями, да не просто приятелями! И я плакала в тот день, мама три часа пыталась меня успокоить. Я перекрасилась спустя неделю. Но ты! Ты ни разу не подошёл ко мне и не спросил, в порядке ли я.   — Мы были детьми, Йеджи, — шепчет тихо Хенджин. И он тоже виноват, ни чуть не меньше, чем Йеджи, но признавать этого ещё не хочется. — Ты думаешь, Чанбин это сделал, потому что совсем злым являлся? Мы все выросли, он тоже. Но ты никому не хочешь давать шансы.   — Если бы мне только позволили дать попытку. Но вокруг тебя только изысканное общество, которые смотрят на меня, как на мусор, стоит только пройти мимо.   — Не говори так, — их голоса становятся гораздо тише. Теперь никто не кричит, а пытается действительно поговорить о тех проблемах, которые годами пожирали их изнутри, создавая невыносимые обстоятельства. И это, на самом деле, огромный прогресс: тот факт, что они не просто слушают друг-друга, но и слышат. — Мои друзья — они никогда не относились к тебе, как к мусору.   — Ты-то откуда знаешь?   — Потому что я знаю их! Уж лучше, чем ты, — цокает Хван. — И я говорю с ними, я вижу их и слушаю. И не было ни одного момента, когда мы сказали, что ты плохая.   Йеджи хлопает глазами, смотря на Хенджина. В его словах было столько недосказанности, сколько и слов, словно он хотел в чем-то признаться, но боялся. В его глазах скапливаются по чуть-чуть смелость, позволяя выдать в следующую секунду:   — Я никогда не осуждал тебя за твои увлечения. Ты атеистка — я верующий, ты слушаешь рок, я слушаю корейский поп, ты смотришь хорроры, я — ромком, ты любишь черный, а я люблю белый. Но это не делает тебя кем-то чужим для меня. Ты думаешь, что я не любил тебя, потому что успеваемость у тебя — не обзавидуешься. И потому что ты считаешь, что ты фрик. Но, Йеджи, фриком тебя считает только один человек — и это ты сама. Знаешь, что говорит мне Рюджин про тебя? Она постоянно просит меня познакомить вас и говорит, что у тебя очень классный стиль. Юна говорит, что у тебя красивые глаза, о которых она мечтала всё детство. Феликс считает, что ты очень смелая и уверенная в себе, раз не боишься чужого мнения и являешься тем, кто ты есть. И мне больно, что ты считаешь меня каким-то подлизой без собственного мнения. Потому что я тоже пытаюсь быть собой. Прямо как ты.   Йеджи не выдерживает. Каждое слово, сказанное Хенджин, его тихим спокойным голосом заставляет что-то внутри, почти мертвое, зашевелится. Слезы, которые все это время копились у глаз, стекают по щекам, что вводит Хенджина в ступор.   — Я просто тебе завидовала, — она вытирает слезы рукавом своей кофты. — Потому что ты правда такой... Идеальный. И тебя все любят. И меня бесило, что тебя любят за то, кем ты являешься. Тебе не нужно притворяться, чтобы тебя любили...   — Тебя тоже любят за то, кем ты являешься, — Хенджин вздыхает громко, взяв в ладони маленькие ручки Йеджи и усаживает ее на край кровати напротив. — Я люблю тебя такой, какая есть. И не только я: мама и папа никогда не злятся на тебя, когда ты грубишь им. Если честно, иногда мне кажется, что ты любимица.   Хван чувствует, как ее сердце заполняется теплотой, а пустовавшая все это время душа вдруг обретает покой. На ее губах появляется измученная улыбка и Йеджи ныряет в такие родные и уже забытые объятия брата, которые ей даже сниться перестали. И она понимает, что никогда не ненавидела его — она всегда его любила. Даже когда ненавидела — на самом деле эта любовь и желания снова обняться, просто поболтать с выключенным светом глубокой ночью были настолько велики, что ей казалось, что это ненависть. И его запах — такой родной до боли. Как же давно она не плакала в этих объятиях? Ненавистный Хенджин — самый близкий.   — Прости меня, — шепчет сбивчиво девушка. — Наверное, я вела себя как дура.   — И ты меня прости, — Хенджин гладит по спине сестру, успокаивая. — За то, что пришел не вовремя и заставил сомневаться.   Они засыпают на кровати: Йеджи засыпает на груди Хенджина. Их накрывает одно тонкое одеяло, которое, в общем-то, не нужно — и без того тепло. А под кроватью лежат старые игрушки, накрытые толстыми слоями пыли. Игрушки, за которые они били друг-другу морды.   Они спят, словно никогда и не были в ссоре. Сладко-сладко, потому что знают, что на следующий день их ждет только хорошее. И когда они вместе, когда они в состоянии быть друг-другу опорой и защитой, все будет только идти в гору. Это могло случится раньше или гораздо позже: главное, чтобы обиды были сказаны вслух, и искренние извинения были приняты. Главное — понимать друг-друга: на первое время со словами, а потом уже можно и без слов.