*
Сынмин прикладывает ладони к холодному стеклу и вытирает на запотевшем окне небольшой кружок, через который можно взглянуть на заснеженную улицу. Пятый день город заметает страшная метель и, кажется, даже не думает успокаиваться. Сквозь снежную пелену можно разглядеть очертания домов через дорогу, а вот если взглянуть вниз по улице — всё теряется в белизне. — Как думаешь, скоро это прекратится? — Сынмин адресует вопрос матери, что разливает по кружкам только закипевший чай. Он спрашивает это в который раз за день и получает в ответ усталое: — Не знаю, дорогой, не знаю… Метели в их маленьком северном городке не редкость, но они не длятся так долго и не метут с такой интенсивностью, будто кто-то в небе вместо горсти случайно просыпал целый мешок снега, а им теперь мучиться. Если выходить на улицу, то быть готовым к свежим сугробам выше колена. Непогоду всегда можно пересидеть дома, отогревая ноги у камина, но этой зимой по городку прошлась волна дифтерии, и подцепила младшую сестру Сынмина — Минджу. Её, как и многих других обделённых удачей и крепким здоровьем детей, закрыли в городской больнице на карантин. Лекарство в достаточном количестве есть в соседнем городе, и туда была направлена телеграмма с просьбой выслать вакцину собачьей упряжкой за неимением другого сообщения между городами. Но вот проблема: упряжка должна была прибыть два дня назад, а вестей до сих пор нет. Сынмин места себе не находит, постоянно сидит у окна и ждёт, как по их улице проедет запоздавший каюр, но за окном лишь бессменный снежный пейзаж. Его сердце не на месте, наверняка что-то случилось. Между городами не такое большое расстояние, которое Сынмин сам не раз пересекал меньше чем за два дня с учётом ночёвки. Метель может замедлить ход, но не настолько же! — Сынмин, чай стынет, — женщина подходит со спины и кладёт ладони на плечи, чуть сжимая. Она переживает не меньше, но поделать ничего не может. Только молится звёздам, чтобы они указали дорогу заблудившейся упряжке. Вздохнув, Сынмин пересаживается за стол и обнимает кружку ладонями, согреваясь. Пить не хочется, как и есть, в общем-то. Все дни, что бушует метель, он без особого аппетита пихает в себя еду, потому что должен быть сильным для мамы и Минджу, которая наверняка скоро излечится, и в их доме вновь станет шумно и весело, как раньше. — Мам, я должен отправиться навстречу упряжке, — глаза вспыхивают огнём энтузиазма, но не зажигают ответных чувств у женщины. — Это даже не обсуждается. Я не отпущу тебя в такую непогоду. — Но я не могу сидеть дома, зная, что Минджу умирает от моего бездействия! — в сердцах восклицает Сынмин. — Нам ведь поступала ответная телеграмма, что упряжка отправлена, значит, что-то случилось! Они наверняка заблудились. Я не буду уезжать далеко, хотя бы проверю окрестности. Вдруг они застряли где-то неподалёку? — Это глупо, а если ты сам заблудишься? Ты посмотри на улицу, видимость отвратительная. Что ты прикажешь мне делать в таком случае? Глаза матери наполняются слезами, и Сынмин прекрасно понимает её чувства. Они вместе проходили через подобное два года назад, когда глава их семейства заблудился в лесу далеко от города. Через неделю спасательная экспедиция вернула окоченевшее тело. Никто не понимал, как подобное произошло, потому что мистер Ким, один из самых опытных наездников, не мог просто свернуть с маршрута и упасть с упряжкой в овраг, но поговаривают, что он тогда взял на обучение совсем неопытных лаек. После того случая мать скептически относится к увлечению Сынмина гонками на собачьих упряжках, но поделать с упрямым характером сына ничего не может — весь в отца. Однако, если она потеряет в одночасье и дочь, и сына, то навряд ли это переживёт. Они не обсуждают возможность смерти Минджу, но оба понимают, что такое может произойти. Врачи не могут обнадёжить, она тяжело переносит болезнь. — Прошу, отпусти. Я к вечеру вернусь. А завтра утром отправлюсь снова. Я знаю эти леса как свои пять пальцев, у меня команда из пяти верных псов. Мы можем пройти маршрут с закрытыми глазами! — Я верю тебе, Сынмин, но не могу. Слишком опасно. Тем более, ты ни разу не ездил в такую метель. Насупившись, Сынмин опускает взгляд в кружку остывшего чая. От идеи своей он не отказывается, но и идти наперекор не хочет. Его мама и без того сильно страдает, если он назло выйдет и хлопнет дверью, то это может стать сильным ударом по их доверительным отношениям. Этот вечер Сынмин проводит у окна и там же засыпает, не слыша, как ему под голову подкладывают подушку и накрывают одеялом. На следующее утро, когда спасительная упряжка не объявляется в городе, Сынмин не выдерживает и падает на колени, поднимая над головой руки в молебном жесте. — Я с ума сойду, если не попытаюсь сделать хоть что-нибудь. Пожалуйста! — Сынмин, не позорь меня. Будто я тебя в плену держу, ей богу, — женщина хватает неугомонного подмышки и тянет с пола, но Сынмин вновь падает на колени, просяще смотря снизу-вверх. — Ты самый сумасбродный человек в моей жизни после своего отца. Езжай, я не могу запереть тебя, но пожалуйста, будь аккуратным. Я буду переживать каждую минуту, что тебя нет дома. — Спасибо! — Сынмин тотчас вскакивает на ноги и обнимает маму. — Тебе не о чем переживать. Даже оглянуться не успеешь, как я вернусь! Лицо женщины озаряет нежная, но грустная улыбка. Совсем большой вырос, и такой бойкий. Весь в отца. Отпускать его волнительно даже в обычную погоду, когда гонки проходят по специальной трассе, а тут… Сынмин же сияет, довольный полученной возможностью принести пользу не только семье, но и целому городу! Запал не пропадает даже в амбаре, куда они пришли вместе с матерью. Два года назад он собрал свою команду из пяти ездовых хаски, что ни раз забирали первые места в заездах. Но даже они нервно переминаются и поскуливают, стоит взглянуть наружу. — Тише, мои хорошие, спокойно, — Сынмин проходится по пушистому боку самого юного участника стаи, что скулит громче всех. — Вот уж не думал, что вас горсткой снега можно испугать. Сынмин успокаивает собак, поочерёдно подходя к каждому и надёжно затягивая шлейки. Последним он закрепляет в упряжку вожака — самого крупного хаски тёмного окраса. Тот держится увереннее всех, но всё равно с тревогой поглядывает на улицу. Сынмин, затянув крепление, садится перед ним на колени и поглаживает морду. Таю уже седьмой год пошёл, он попал в их дом совсем щенком и ещё с отцом Сынмина участвовал в длительных заездах. Он единственный остался у них, когда глава семейства погиб. И под него Сынмин собирал свою собственную команду, с удовольствием наблюдая, как Тай «воспитывал» шебутной молодняк, что во время обучения любил побеситься и иногда поохотиться на уши своего лидера, за что сразу следовал удар мощной лапой. — Не подведи меня сегодня, дорогой, — Сынмин чуть наклоняет морду, чтобы зарыться носом в короткий мех и поцеловать, на что Тай добродушно урчит и широко мажет языком по щеке, когда тот отстраняется. Сынмин посмеивается, утирая рукавом лицо, и подходит к маме, что стоит в углу амбара, опустив голову. За время приготовлений она не проронила ни слова, лишь нервно перебирала обитый мехом край рукава. — До вечера, мам, — Сынмин лезет в объятия и прикрывает глаза. — На ужин будет твоё любимое рагу, так что не задерживайся. Буду ждать тебя до наступления темноты. — Хорошо, — кивает Сынмин и встаёт на нарты сзади, крепко сжимая деревянную спинку. Внутри по-прежнему ни капли сомнений. — Ну, поехали! — командует Сынмин, и Тай отвечает коротким лаем, первым шагая вперёд. Они быстро набирают скорость и сворачивают на главную улицу. Сынмин ловит на себе удивлённые взгляды из окон. Ещё бы, мало какой храбрец или глупец так уверенно поедет играться со смертью, но сердце его горячо, и никакие испытания не страшны. Вот и город позади. Они рыщут по окраинам, но через пару часов Сынмин направляет упряжку глубже в чащу. Эти места ему знакомы, он прекрасно ориентируется в лесу, несмотря на застилающий глаза снег. Молодые псы время от времени жалостливо поскуливают, но Сынмин привык к их разговорчивости. Сынмин так увлекается поисками, что забывается во времени, осознание приходит со сгущающимися сумерками. Тут-то и становится волнительно, потому что слепой энтузиазм завёл его глубоко в чащу, до темноты он выбраться не успеет. Ещё и места не совсем знакомы. Отогнав первые шепотки паники, он направляет упряжку, как ему кажется, в сторону города, они рыскали кругами и не могли уйти далеко, скоро должны показаться знакомые пролески. Но на привычные места они не выходят ни через час, ни через полтора, когда на лес опускается ночь, а дорогу подсвечивают звёзды. Да и собаки подустали от бега по сугробам, перебираются рысцой. На собственный след они также напасть не могут — все следы давно заметены. Но не ночь пугает их, а раздавшийся вдалеке волчий вой, от которого в холод бросает молодого каюра. Они не разу не сталкивались с волками, потому что не заезжали в чащобы. Собаки боязливо повизгивают и набирают скорость, желая убраться как можно подальше. С опаской Сынмин оборачивается назад и выдыхает, не заметив никакого преследования. Но они на открытой территории, что делает их лёгкой добычей. Вой повторяется второй раз, затем третий. Собаки мчатся изо всех сил, Сынмин лишь покрепче сжимает спинку, молясь звёздам, чтобы этот кошмар поскорей закончился. Воя больше не слышно, преследования нигде не видно, но Сынмин не спешит расслабляться. Упряжка почти не слушается его, на очередном повороте нарты заносит слишком резко, и Сынмин выпускает из рук спинку, тотчас сваливаясь в сугроб. — Стоять! — Сынмин встаёт на колени, наблюдая, как его упряжка уносится вперед. Набрав воздух в грудь, он вторит команду громче: — Стоять! Его крик подхватывает дикий северный ветер и уносит прочь. Сперва тело охватывает паника. Застрять одному ночью в лесу в такую погоду — это смертный приговор. Он замёрзнет раньше, чем выберется из леса. Остаётся надеяться, что перепуганные собаки вскоре успокоятся и остановятся. Сынмин бредёт по следу полозьев, что с каждой минутой заносится снегом всё больше. Где-то далеко позади повторяется волчий вой, и от горького отчаяния хочется завыть в ответ. Его раньше настигнет волчья стая, чем он нагонит свою упряжку. Но стиснув зубы, Сынмин упрямо шагает вперёд. Он за свою жизнь ещё поборется. И всё равно, что лицо засыпает снегом, а сугробы слишком глубокие. Не известно, сколько он так бредёт. Время тянется ужасающе медленно, следы от полозьев уже не видно, так что остаётся идти наугад. Вой не слышно уже долго, но Сынмину уже почти всё равно, как он умрёт: замёрзнет ли или будет съеден волками. Первое, разве что, не так больно. Вымотавшись, Сынмин останавливается и поднимает голову к небу. Прямо над ним Северная звезда, самая яркая на небосклоне. Смотрит свысока, как будто насмехается над его глупостью. — Пожалуйста, — хрипло шепчет он обветренными губами. — Не дай мне сгинуть здесь, пощади. Тело наливается слабостью, так сильно хочется спать, даже чуть больше, чем жить. Сколько он прошёл? Вроде, места знакомые, но продвигаться дальше нет сил. Это даже не половина расстояния до дома. Он измотан, ноги еле передвигаются. Сынмин делает ещё несколько шагов, прежде чем обессиленно рухнуть.*
До слуха доносится едва слышимое пение, будто кто-то мычит себе под нос неизвестную мелодию. Так уютно, просыпаться совсем не хочется. События последней ночи лениво закрадываются в память, но так всё равно. Сынмин устал, и если смерть так убаюкивает его, то пожалуйста, он сопротивляться не будет. По волосам проходится ладонь, чуть зарываясь и пропуская спутанные пряди сквозь пальцы. Сынмин млеет от нехитрой заботы. Он и подумать не мог, что у смерти настолько ласковые руки. Всё бы хорошо, да только нос щекочет мех капюшона, отчего невозможно не поморщиться. — Уже не спишь? Пение прекращается, и Сынмин чувствует обжигающее холодом прикосновение к щеке, что заставляет его повернуть голову. Неохотно он размыкает веки и видит над собой склонённое лицо, обрамлённое спутанной копной седых волос. — Я… — в горле пересохло, приходится его прочистить. — Разве я не умер? — Не умер, — подтверждает незнакомец и вновь запускает ладонь в волосы, только теперь, когда Сынмин видит его, эти ласки смущающе неуместны. Особенно, когда он осознаёт, что лежит у этого юноши на коленях, и его действительно обнимают, баюкая, как ребёнка. Сынмин резко поднимается и на коленях пятится назад, видя на лице незнакомца непонимание и даже обиду. Между делом он осматривает, где находится: совсем маленькая ветхая хижина с большими щелями в стене, через которые задувает ветер. Внутри едва ли теплее, чем снаружи. А незнакомец холода будто вовсе не чувствует: сидит в тонких свободных штанах и тёмной рубахе по середину бедра, перехваченной шнурком на груди. Ко всему прочему ещё и босой. — Ты меня боишься, — юноша заметно грустнеет и подбирает под себя ноги. — Нет, — ложь это или правда, Сынмин сам не понимает. Незнакомец не выглядит опасным, однако лучше быть начеку. — Просто я не знаю, кто ты и как я здесь очутился. — Ты у меня в гостях. Звёзды смилостивились над тобой и привели ко мне. Мало кто решается бросить вызов дикому Северу, перед стихией все одинаково слабы, а ты смог. И вот ты здесь. — Да уж, горе-герой, — хмурится Сынмин. — Заблудившуюся упряжку не нашёл, собак потерял, сам чуть не сгинул. Хоть памятник строй. — Ну почему же? Собаки твои поутру наткнулись на потерявшуюся упряжку. Тот отправился со слишком слабыми псами, и двое из них, к сожалению, не смогли пережить снежную бурю. Через пару часов вакцина будет в городе. Так что не зря отправился на поиски. Ты настоящий герой! Воодушевлённый незнакомец движется ближе и сжимает его ладони в шерстяных рукавицах. Смотрит с таким восхищением, что у Сынмина дыхание спирает и хочется увеличить личное пространство, да только он зависает на острых, будто искусно выточенных изо льда чертах лица. Кожа чистая, но бледная, почти прозрачная. А из седых волос выбивается пара чёрных прядей у лба. Сынмин не замечает, как с его губ срывается восхищённый выдох, а незнакомец удивлённо пялится на пар, вырвавшийся изо рта. — Как тебя зовут? — отлепляет язык от нёба Сынмин. — Хёнджин, а тебя? — А меня Сынмин. Ты не замёрз? В хижине дубак просто, — Сынмин отнимает ладони и поднимается на ноги, с тоской поглядывая на пустой камин без единого следа копоти и сажи, будто им не пользовались вовсе. — А я не мёрзну, — с детской хвастливостью отвечает Хёнджин. Сынмин подходит к окну. Он проснулся под вечер: небо уже темнеет, а метель всё не прекращается. Искать топливо для разведения огня по темноте бессмысленно. Окно выходит на лес, но Сынмин не может вспомнить, чтобы натыкался на этот домик раньше. — Как далеко отсюда город? — Сынмин поворачивается к Хёнджину, всё также сидящему на полу со скрещенными ногами. — Точно не знаю, но не переживай: ты можешь оставаться у меня в гостях, пока тебя не найдут. — Будто кто-то сунется меня искать в такую непогоду, — невесело хмыкает Сынмин. Он бы в любом случае не решился в одиночку без упряжки дойти самостоятельно, просто не смог бы. Остаётся надеяться, что погода присмиреет, и за ним действительно направят спасательную упряжку. А пока ему придётся отсиживаться в этой хижине. — Спасибо, что спас меня. — Я же сказал, что это не я, а Северная звезда помогла тебе. Ты у неё, кстати, в любимчиках. Она говорит, у тебя большое и горячее сердце. Так что молись усердней, чтобы тебя нашли как можно скорее. Странный он, этот Хёнджин. А может он и впрямь шаман какой, что со звёздами общается. Сынмин таких, правда, в жизни не встречал, да и родители у него больше верят в науку. Однако сознание уносится в ту ночь, когда он просил спасения у звезды. Сынмин смотрит наверх через окно и не видит ничего, кроме черноты и летящих из неё хлопьев снега, может, привиделось ему тогда, что он звёзды видел? Сынмин стягивает рукавицы и запускает ладонь во внутренний карман, обнаруживая там небольшой свёрток с хлебом и куском мяса, что ему мама на всякий случай дала с собой, боясь, что он вдруг задержится. В горле встаёт ком, а глаза щиплют слёзы, но Сынмин быстро сглатывает накатившие эмоции. Стыдно до неимоверного, он слово не сдержал. Запас негустой, но можно растянуть. Отломив небольшой кусок чёрного хлеба, он делит его пополам и протягивает Хёнджину. — Угощайся. — Спасибо, но я не хочу. А Сынмин упрашивать не будет. Со своими странностями пусть Хёнджин разбирается сам, вот он бы не отказался. Оба куска он поочерёдно отправляет в рот и садится у окна, силясь разглядеть хоть одну звезду. Там он и засыпает, сворачиваясь в кресле и утыкая замёрзший нос за воротник. Почти как дома.*
Просыпается же Сынмин мелко дрожа от холода. От стены ужасно тянет морозом, засыпать здесь было ошибкой. Нужно срочно придумать, чем растопить камин, иначе в одну из ночей он окоченеет окончательно. — Ты куда? — тормозит его Хёнджин у порога. — Попробую веток наломать, чтобы развести огонь. — Тогда лучше обойди дом, сзади дровник. Сынмин смотрит на него, как на самого большого дурака во вселенной. То есть у него целый дровник, а он сидит в промёрзшем насквозь доме? Впрочем, это значительно облегчает задачу. Приходится навалиться на входную дверь, которую ветром закрывает обратно, но Сынмину удаётся выбраться наружу и тут же зажмуриться от брошенной в лицо горсти снега. Погода не то что не шепчет, она над ним издевается. Обойдя дом, он находит небольшую пристройку с одной покосившейся дверью, которую приходится сначала откопать от снега, чтобы открыть. Дрова тоже подводят: Сынмин отбрасывает на пол отсыревшую и сгнившую древесину. Приходится попотеть, чтобы добыть несколько более-менее сухих брусочков и оттащить их в хижину. Наверняка на всё про всё Сынмин убил больше двух часов и успел умаяться. — Я уж думал идти тебя искать, — улыбается расположившийся на лежанке Хёнджин. «Лучше бы помог» — оставляет мысль неозвученной и складывает деревянные бруски в камин шалашом. В поисках чего-нибудь для растопки Сынмин распахивает дверцы шкафа. Возможно, его поведение слишком распущено для гостя, но хозяин и бровью не ведёт, позволяя ему чувствовать себя как дома. — Тебе нужны эти книги? — Сынмин достаёт одну, с твёрдым корешком, и пробегается по пожелтевшим страницам. — Если она тебе как-то поможет согреться, то забирай. Они мне навряд ли больше понадобятся. — Отлично, — с этими словами Сынмин выдирает пару листов и комкает, подкладывая их в импровизированный шалаш. Спички во внутреннем кармане тоже чуть отсырели. Сынмин с тихими ругательствами чиркает одну за другой, а когда одна из них наконец вспыхивает робким пламенем, то он радуется так сильно, будто он не добыл огонь, а только что изобрёл. Бумага с лёгкостью подхватывает огонь, остаётся надеяться на дрова. Сынмин стережёт пламя добрых минут двадцать, подкладывая новые листы каждый раз, как предыдущие грозят дотлеть окончательно. Он даже не успевает потерять веру в тепло и сдаться, как первый брусок сначала неуверенно, а затем всё ярче обнимается огнём. Не всё потеряно. Как решается одна проблема, то появляется вторая: после насыщенного работой утра, желудок требует внимания тихим урчаньем. — Что у тебя есть из еды? — поворачивается он к хозяину дома, что с интересом наблюдал за его потугами по добыванию огня. — Ничего. — То есть как — ничего? Совсем? — Совсем ничего, — кивает Хёнджин. Сынмин на секунду немеет от ужаса, прикидывая, на сколько ему придётся растягивать свой перекус, но отгоняет эти мысли. Он обязательно нападёт на Хёнджина с расспросами, но сначала ему нужно позаботиться о тепле, поэтому он вновь отправляется на поиски дров, которые ещё возможно подсушить, и складывает стопкой сбоку у камина. Затем с позволения Хёнджина он разрывает найденную в шкафу скатерть и затыкает ей щели в стенах. В общем, ко второй половине дня он заканчивает приготовления и усаживается на ковёр у протопленного камина, раздеваясь до нижнего слоя: свитера с плотными штанами и тёплых носков. Тут же он тянется, разминая спину. Желудок вновь напоминает о себе, пока Сынмин раскладывает верхние вещи на камин для просушки, и он решает, что потрудился сегодня достаточно для нескольких укусов от куска мяса и отломанного края хлеба. — А чем же ты питаешься тогда, раз у тебя ничего нет? — Ничем, — также спокойно объясняет ему Хёнджин. Сынмин на секунду перестаёт жевать. — Кто ты такой? — уже более настороженно спрашивает Сынмин и напрягается, когда Хёнджин поднимается с лежанки и садится напротив него на ковёр. Совсем близко, а взгляд такой серьёзно-проницательный, и в то же время бесконечно печальный. — Если я скажу, обещаешь мне поверить? — Как я могу пообещать? — Просто пообещай, а взамен можешь просить что угодно. — Хорошо, я обещаю, — неуверенно кивает Сынмин, зачарованный его взглядом. — Начну немного издалека: я родился болезненным ребёнком с ужасно слабым сердцем, мне пророчили не дожить до года. Моя мать совсем обезумела от горя и к каким только врачам не ходила, никто помочь не мог. Тогда она обратилась к шаманам. Те меня вылечили, но сказали, что теперь я должен посвятить жизнь служению звёздам, чего моя мать не могла принять. Ночью перед тем, как меня должны были забрать в общину, родители собрали вещи и сбежали, и кара вскоре настигла их. Они погибли мучительной смертью за неповиновение. А моего сердца коснулся лёд. С тех пор я служу звёздам и исполняю их волю, а сердце моё замерзает всё сильнее. Они говорят: если найдётся кто-то, кто сможет его растопить, то я перестану расплачиваться за непослушание родителей, а если нет, то отправлюсь к ним сиять. Веришь мне? Внезапный вопрос заставляет Сынмина вздрогнуть. Он, словно загипнотизированный, погружался в историю и будто смотрел её от третьего лица. Ему сложно сказать, верит он или нет, да и шаманов настоящих в жизни не встречал, но вкрадчивому голосу Хёнджина хочется верить. — Тебе так грустно? Сынмин и сам не заметил, как проникся настолько, что пустил слезу. Хёнджин тянется к нему, чтобы утереть щёку, но стоит ему коснуться кожи, как Сынмин отскакивает, позабывший, насколько его пальцы холодны. — Извини, — виновато улыбается Хёнджин. — А как твоё сердце растопить? — оживляется Сынмин. — Раз уж я здесь, то могу попытаться снять проклятье! Должен же я тебя как-то отблагодарить за спасение. Хёнджин распахивает глаза, тронутый его словами. Никто и никогда не хотел сделать что-то для него, обычно помогать другим — его забота. Но то, как горят глаза Сынмина, не может оставить равнодушным. — У тебя безгранично добрая душа, однако моё сердце почти замёрзло. Уже слишком поздно, милый мой, чтобы пытаться снять проклятье, я слышу, как звёзды зовут меня. На всё их воля. На лице Хёнджина — смирение, а Сынмина затапливает отчаяние. Неужели он будет смотреть, как человек рядом с ним медленно умирает? В голове вновь поднимается хаос, однако Хёнджин останавливает приближающуюся панику, опустив ладони ему на плечи. — Не переживай об этом. Звёзды видят, что тебя скоро найдут. — Ты хотел сказать «нас». — Тебя — да, а меня уже навряд ли. Сердце сжимается от того, как легко Хёнджин это говорит. Оно ведь у Сынмина живое, ему не чужды боль и сострадание. Наверное, для того, кто близок к звёздам, смерть не страшна. — Ты сказал, что если я поверю в твою историю, то смогу просить что-нибудь взамен, — Хёнджин на это кивает. — Можешь спросить у звёзд, скоро ли поправится моя сестра? — Она уже идёт на поправку, — незамедлительно отвечает Хёнджин. — Думаю, когда ты вернёшься в город, то уже сможешь её навестить. — То есть, метель скоро закончится? — Совсем скоро, — грустно отвечает Хёнджин. Сынмин переводит взгляд на пламя в камине. — А огонь не может тебе навредить или растопить? — Я совсем не чувствую его тепла. Ни холода, ни тепла, совсем пусто ему живётся, наверное. Сынмин не может оторвать взгляд от всполохов огня. Ему кажется, что от пламени отрывается грациозный северный олень и прыгает обратно. А вот ещё один, покрупнее, и он Сынмину точно не чудится. Вот очередная искорка превращается в волка, что вздёргивает морду к небу и величаво шагает обратно в огонь. Губы трогает лёгкая улыбка. Сынмин ещё немного наблюдает за огненным спектаклем, пока его глаза не начинают слипаться, а сам он не зевает. — Милый мой, тебе пора отдохнуть. Новое прозвище ужасно смущает, уши трогает невинный румянец, когда Хёнджин утягивает его головой к себе на колени. Во второй раз это ощущается не так неловко, тем более, что у Сынмина осталась возможность наблюдать за огнём. И пальцы в волосах — так приятно и правильно, почти привычно, будто он каждый вечер засыпает под его ласки. Время от времени Хёнджин поглаживает его по плечу и боку, и окончательно разомлевший Сынмин проваливается в сон, на границе ускользающего сознания улавливая начало знакомой мелодии.*
Следующий день начинается так же, как и предыдущий, за исключением того, что просыпается Сынмин у догорающего камина, укрытый одеялом. Хёнджин мирно посапывает на лежанке. Первым делом он докладывает поленьев прежде, чем огонь совсем потухнет. Днём отправляется в дровник, добывая новых брусков. На обеде Сынмин грустно отмечает, что от его скромных съестных запасов осталось меньше трети, и в тепле дома голод ощущается явственней. Но он не даёт отчаянным мыслям завладеть сознанием, садится у камина и выставляет перед собой околевшие руки. — Замёрз? — сочувственно говорит Хёнджин и садится напротив. Почему-то присутствие Хёнджина рядом стало чем-то обыденным, без чего Сынмину сложно представить свой день. Он безумно скучает по дому, маме, сестре и своим верным псам, но если вернётся, то будет вечно ощущать, что ему чего-то не хватает. Сынмин поворачивается, и каждый случайно пойманный взгляд щекочет теплом в груди. Опустив взгляд, Сынмин натыкается на чужие ладони, сложенные на коленях. Дальше им двигает внезапный импульс. Кажется, что если он не сделает это, то раскрошится от едва сдерживаемого желания. Руки Хёнджина в его ладонях привычно холодные, и их так хочется согреть. Сынмин поднимает их на уровень груди и обдаёт тёплым дыханием, тут же принимаясь заботливо растирать. Не особо помогает, но он упёрто повторяет действия, пока Хёнджин смотрит на него шокированным взглядом. — Я… — выдыхает Хёнджин. — Я чувствую тепло твоих рук. Сынмин на секунду замирает, и его сердце, кажется, тоже, прислушиваясь. — Значит, проклятье снято? В следующую секунду Хёнджин взрывается звонким смехом, прикрыв рот рефлекторно выдернутой из хватки ладонью. Сынмин обиженно дуется и скрещивает руки на груди. Он со всей душой, а этот неблагодарный… — Прости, Сынминни, ты слишком очаровательный. Это первый раз, когда Хёнджин зовёт его по имени, а сердце реагирует ярче, чем на любые ласковые обращения. Что ж, если ему удалось хотя бы на секунду согреть этого звёздного мальчика, то пускай смеётся над ним, лишь бы не смотрел своими бесконечно печальными глазами. Хёнджин робко тянет к нему руку, и Сынмин прослеживает это движение, пока ладонь не ложится ему на грудь. Через свитер холода касания не чувствуется, зато Хёнджин неверяще распахивает глаза. — Твоё сердце и правда такое горячее… — Достаточно, чтобы согреть нас обоих? — подшучивает Сынмин, однако тут же проглатывает смешок. Потому что Хёнджин не смеётся. Смотрит своими бездонными глазами, в которых звёзды пляшут, и думает о чём-то важном, простым людям непонятном. — Можно я… Неважно, о чём именно он не решается попросить. Сынмин кивает, зная, что боли ему не причинят. Ладонь медленно ползёт вверх по груди, и вот Хёнджин подаётся вперёд, обвивая руками его шею и прижимаясь грудью. Тело сковывает холодом, но Сынмин терпит, и вскоре контраст температур перестаёт бить по нервным окончаниям. Тогда он обнимает Хёнджина крепче, отчего тот опускает голову на плечо и совсем расслабляется. На секунду становится боязно, что он сейчас растает, и Сынмин сжимает рубаху на спине, удерживая реальность происходящего. — И вправду, так тепло, что кажется, у меня глаза таят. Это нормально? — отстраняется Хёнджин, а глаза его полны слёз счастья, да и сам он еле сдерживает улыбку. — Это нормально, — посмеивается Сынмин, вытирая влагу с его щёк. Кажется, будто время вокруг них застыло, даже ветер затих, боясь разрушить хрупкий момент. Но ветер и вправду затих… Сынмин прислушивается, но не улавливает ничего кроме мерного потрескивания дров в камине. Тогда он срывается к окну, с удивлением отмечая, что метель прекратилась, а ровно лежащий снег блестит в предзакатных лучах солнца. — Хёнджин, ты прав, метель прекратилась! — счастливо восклицает Сынмин и едва в ладоши не хлопает от детского восторга. — Прекратилась, потому что на моей душе наконец покой. Спасибо тебе, — Хёнджин подходит сзади и обнимает, скрещивая ладони на груди. Сынмин, не выпутываясь из кольца рук, поворачивается, чтобы посмотреть на Хёнджина. Очень давно он не испытывал такого чистого счастья, и неважно, что он застрял где-то на Севере и его могут не найти. Даже если не будут искать, почему-то в груди такое стойкое чувство, что звёзды о нём не забудут. Или не забудет один конкретный Хёнджин. Поддавшись переполняющим эмоциям, Сынмин подаётся вперёд, накрывая губы трепетным поцелуем. Пускай странно, неправильно, даже стыдно немного, но все эти чувства такие приземлённые, житейские. То, что клубится в груди Сынмина, гораздо больше и выше. Хёнджин с первого взгляда засел глубоко в сердце, и если ради него нужно будет бросить вызов звёздам, то так тому и быть. Хёнджин ошарашенно выдыхает ему в губы и отстраняется, неверяще уставившись на Сынмина. Никто с ним не был так близок ранее, и этот фейерверк чувств настолько ошеломляет, что кажется, вот-вот разорвёт. А Сынмин смотрит так хитро, заговорчески, что невозможно не поддаться. — Боишься? — шепчет он. — Моё сердце не помнит, что такое страх. Сынмин утягивает своего звёздного мальчика на лежанку, где долго и с упоением выцеловывает холодные губы, пока они не начинают гореть. Хёнджин усердно повторяет за ним, отчаянно прижимаясь ближе. Ненадолго Сынмин отрывается от губ, нависая над Хёнджином, у которого глаза горят озорством, и сам не может удержать себя от улыбки. Внутри пожар, с которым ему не справиться, но он и не спешит, позволяет всполохам пламени облизывать грудь, а румянцу затапливать щёки. Он зарывается пальцами в серебристые волосы и хмурится, отметив, что осталась лишь одна чёрная прядка у лба. — Всё хорошо, милый мой, — хрипло шепчет Хёнджин и обнимает горящие щёки по-прежнему ледяными ладонями. — Если я растаю в твоих руках, то мне не страшно. — Так не пойдёт. Пообещай, что если я сейчас поцелую тебя снова, ты никуда не исчезнешь, — Сынмин чуть отстраняется, боясь, что и вправду может навредить, но Хёнджин тянется за ним. — Обещаю, — шепчет тот и целует первым, не позволяя больше отстраниться. Хёнджин даже более жадный и отчаянный, задыхается от чувств и крепче сжимает плечи, когда Сынмин проходится рядом поцелуев вдоль линии челюсти и оставляет один робкий за ухом, прежде чем начать исследовать губами шею. Терпения Хёнджина хватает ненадолго, прежде чем он капризно тянет его обратно целоваться. Когда они наконец отстраняются, Сынмин сползает ниже, чтобы положить голову на грудь и прислушаться. Стук сердца сбитый, еле различимый, но оно здесь, бьётся в груди, и это рождает на губах улыбку. Ничего, пара вечеров, и Сынмин доберётся до этого льда, он уверен, что сможет растопить его. Слушая успокаивающийся ритм, Сынмин окончательно расслабляется и обхватывает торс Хёнджина, поглядывая в окно. Там, с неба, на них смотрит самая яркая Северная звезда, и совершенно непонятно: корит она их или благословляет. В волосы зарываются пальцы, и Сынмин клянётся, что без этого теперь не сможет засыпать. К хорошему, говорят, легко привыкнуть. Сынмин так и засыпает, убаюканный потрескиванием догорающих дров и нехитрыми ласками.*
Сквозь сон Сынмин слышит скрип петель на двери, затем раздаётся хлопок, и спину лижет озорной порыв ветра. Он вскакивает и оглядывается, а затуманенную голову постепенно догоняет осознание происходящего. — Хёнджин? — Сынмин потирает глаза и спускает ноги с постели, позволяя панике стремительно завладевать сознанием. Он проснулся один, и в хижине никого нет. Хёнджин ни разу за всё время не выходил за порог, что могло случиться? Стоит взглянуть в окно, как сердце уходит в пятки: на улице вновь бушует метель. Сынмин в спешке накидывает верхнюю одежду и выбегает, едва успев запахнуть полы парки. Хёнджин не успел уйти далеко, но его силуэт в метели едва узнаваем, и Сынмин бросается за ним, спотыкаясь в снегу. — Хёнджин! — он с трудом перекрикивает ветер, но главное, что его слышат. Хёнджин оборачивается, окружённый бушующим снежным безумием, и грустно улыбается. Сынмин жмурится от того, как засыпает глаза, но упрямо идёт к своей цели. Между ними остаётся пара метров, как Сынмин останавливается, тяжело дыша. — Хёнджин, не глупи, нам нужно вернуться. Тот не отвечает, но и взгляд не отводит. Сынмин тянется к нему, чтобы за руку увести обратно, но тот неожиданно отступает, и это ранит гораздо сильнее льда в сердце. Они стоят на месте, но кажется, что расстояние между ними стремительно растёт, и сколько бы Сынмин не старался, ему не угнаться, не дотянуться, как до звёзд: вроде видно, но между ними миллиарды километров. — Спасибо, что побыл рядом напоследок. Благодаря тебе я узнал, что такое тепло. Бледное лицо искажает гримаса боли, и Хёнджин сгибается пополам, схватившись обеими руками за грудь. Его ноги подкашиваются, но Сынмин успевает сократить последнее расстояние и подхватить на руки. Метель прекращается в мгновение, и лишь последние снежинки неторопливо опускаются на землю. — Нет, нет, что же ты наделал, дурак? — крепче прижимает его к груди Сынмин, наблюдая, как седеет последняя прядка у лица. — Вернись, я ведь столько всего не успел тебе сказать. Я ведь так сильно полюбил тебя, как ты можешь меня оставить? Склонившись, он запечатывает поцелуй на лбу и плачет. Последние снежинки ложатся на бледное лицо и сбившиеся волосы, а Сынмин проклинает звёзды и Север, что постоянно норовят забрать у него самое дорогое. Снежинка, что лежала мирно на щеке, тает в прозрачную каплю и скатывается к подбородку. Сынмин затихает, утирая рукавицей слёзы, и думает, не померещилось ли ему. — Холодно, — сипло срывается с губ вместе с облачком пара. — Мне так холодно. — Тише, скоро будет тепло, ты только держись. Сынмин неловко стягивает с себя парку, игнорируя дикий холод, и кутает в неё Хёнджина, прежде чем поднять на руки. Идти вдвоём сложно, но ноша слишком ценна, чтобы замедлить шаг. Сынмин как завороженный следит за трепещущими ресницами и тем, как от корней чернеют седые волосы. Хёнджин наконец открывает глаза, но он слишком слаб и вот-вот провалится в сон. Лишь на пороге Сынмин заминается, услышав за спиной далёкий лай. Слишком много всего за одно утро, что ему действительно думается: он всё же погиб в ту ночь, и мозг напоследок выдаёт ему самые сладкие сны. Из-за деревьев выезжает собачья упряжка, и единственное, за что цепляется Сынмин на таком расстоянии — большой чёрный пёс во главе. — Звёзды благословили нас на второй шанс, Хёнджин.