Чистая любовь

Между ними пропасть. Гигантская. Потому что Сатору Годжо в свои двадцать — сильнейший, надежда и опора магического мира. А Саяка Сакишима в свои восемнадцать — Саяка Сакишима. В ее родословной не заложена вековая история, у ее фамилии нет значимости, а у проклятой техники — такой разрушительной мощи, чтобы пугать ею весь мир. А иногда напугать хочется до чертиков. Напугать верхушку так, чтобы отстали от Сатору хоть на минуточку. Но она не может, не имеет этой силы. А Сатору имеет, но совсем не хочет ее использовать. Почему — ей не ясно. И остается только двигаться ближе к стенке на своей односпальной кровати в общежитии, чтобы эта шпала уместилась с ней под одним одеялом. И отказать ему сложно, когда приходит под ночь, смотрит своими невозможными глазами, подсаживаясь на край кровати, гладит ладонями волосы, плечи и спину. Да что под руку попадется. Тяжело — пускает к себе, не возражая. — Завтра уеду на день в Асахикаву. Не теряй, лады? — Туда же ехать только день, разве нет? — Так я самолетом, быстренько разберусь и обратно прилечу. — А после Асахикавы куда тебя отправят? — После — никуда: я выбил выходной на твой день рождения. — Ничего себе, ты не забыл! — Обижаешь! Как я мог после того, как облажался в том году? Саяка ничего не отвечает. Не хочет его огорчать: в ее день рождения миссия у нее. Но она не сложная, Сакишима рассчитывает быстро расправиться с тем проклятьем, еще до того, как Сатору проснется. Но это она пускай говорит себе из будущего. Той, что лежит в свой день рождения на больничной койке с бледным лицом, сломанными кистями и разорванным правым боком. И как она будет на нем спать? Годжо сидит у ее кровати, опустив голову. Он молчит, ничего не говорит, когда заходит Секо для проверки ее состояния, когда навещает Нанами с цветами, невесело поздравляя с праздником, когда Саяка касается его волос, надавливает слегка на голову, чтобы лицом уткнуть его себе куда-то в ключицу. Он сгибается в три погибели из-за своего аномального роста, но все равно молчит. А потом, когда Саяка не может взять вилку и поесть торт, который он принес, говорит: — Давай помогу. Он берет ее вилку в руки, накалывает кусочек бисквита. Саяке максимально неловко от собственного бессилия, но отказать ему не может. Снова. Не тогда, когда Сатору Годжо, великий маг, надежда и опора магического мира, смотрит на нее так, словно он — щенок, выкинутый на улицу. Хочется извиняться перед ним на коленях бесконечно, уткнуться лицом в пол и не поднимать взгляда от стыда. — Прости, я испортила тебе выходной. Сидишь тут со мной. Вилка так и застывает у ее рта, бисквит не съеден. — Ты из-за этого только переживаешь? Саяка кивает. Сатору опускает вилку, убирает тарелку на столик рядом, чтобы взять ее ладони в свои. — А о том, что испортила себе день рождения, ты не беспокоишься? — Нет, — тут же отвечает она, — Ну, может быть немного… Но ты так радовался, что мы сможем отметить этот день вместе. А я была уверена в своих силах. Думала, что ты даже не заметишь, что я ушла. — Ну, это у тебя получилось, — сдавленная усмешка слетает с его губ, — я так крепко спал, что и вправду не заметил. — Прости, — Саяка перехватывает его ладони в свои, прижимает к груди, — прости меня, пожалуйста… Сердце Сатору сжимается. — Да что ты заладила-то. — Мне обидно, — говорит она. Сатору не видит, но чувствует кожей ее горячие слезы. Они падают и падают, — обидно, что я испортила твои планы. — Ну испортила и испортила, — он порывисто обнимает ее, прижимая к себе, пряча, — главное, что не разрушила мои планы на жизнь, куда я тебя тоже включаю, если что. Саяка хрипло смеется, еще больше прижимаясь к нему. Это всегда было чересчур трогательным для ее хрупкого сердца: то, как Сатору старался быть к ней внимательным. И, когда у него это не получалось по каким-то причинам, он жутко расстраивался, не в силах держать лицо перед ней. И это хватало ее за горло, душило. — Голова не болит после сегодняшнего? — спрашивает он. — Как руки, шевелить можешь? — интересуется он. — Давай помогу шнурки завязать, — предлагает он. — Не переживай, я быстро разберусь с заданием, — успокаивает он. — Тебе страшно? Пойдем, я проведу, — берет за руку он. — Не расстраивайся, — обнимает он. И Саяка старается вернуть всю эту любовь в трехкратном размере. Потому что кто о Сатору еще позаботится? Кто накажет ему надеть шапку и шарф? Кто спросит о том, поел ли он? Проследит за тем, чтобы он поспал? Чтобы не перетруждал свои глаза? Саяка сидит на кровати своей комнаты. И вдруг в центре появляется Сатору. — Мамочки, что это такое?! — Твой парень, дуреха, — улыбается Сатору. — Я вижу, спасибо, — Саяка встает, оглядывает его всего, — но почему ты… как ты это сделал? — Телепортация, дорогуша! — Сатору схватил ее за плечи, приобняв, — теперь я достану тебя в любой точке мире. И ты не убежишь. Саяка хочет ответить, но Сатору, притихнув, добавляет: — И так я быстрее успею тебе на выручку, если вдруг что случится. И от этих слов рвёт сердце.