Горящий за стеклом

      Грелль проснулся от тихого, вежливого стука в дверь. Разлепил сонные веки, не понимая, где находится, но чувствуя под собой мягкую и, судя по приятному запаху, свежую постель. О, собачья смерть… В каждой мышце гудело такое ощущение, будто проспал целую вечность. Привскочив и вцепившись пальцами в одеяло, Грелль вгляделся в темноту дверного проёма, в котором обозначился белый силуэт вошедшего. — С добрым утром, маленький жнец. Как спалось? Как только ушей достиг этот мягкий приглушённый голос (и он немного унял тревогу), Грелль сразу узнал в лицо нарушителя своего покоя. Хотя лица его не видел. Чужая рука осторожно и заботливо положила очки на край одеяла. Грелль спешно надел их, и близорукие глаза различили вместо лица бараний череп. Ни больше ни меньше — отбеленный и отполированный до блеска череп с филигранной резьбой. Волосы, отливая лунным сиянием при свете ночника в его руках, были собраны в хвост, перекинутый через плечо. — Ты?.. — недоверчиво спросил Грелль сиплым ото сна голосом. — Что за дурацкий маскарад? — Тебе не по душе? Я так долго над ней работал… — белый жнец любовно погладил кончиками пальцев свою маску. — Думал, моя леди оценит высокое искусство. Греллю по большому счёту было плевать — давно привык к его чудаковатостям. Он пристально оглядывал комнату, и ее стены ни капли не походили на лондонскую похоронную контору, где Грелль провёл ни одну ночь, скрашивая одиночество хозяина. Почувствовав на себе его липкий взгляд, даже через маску, Грелль сконфуженно укутался в одеяло, под которым лежал абсолютно голый. — Где мы? — В моей летней резиденции, — произнёс Гробовщик, раскинув руки. — Надеюсь, тебе здесь понравится. Завтрак скоро будет на столе. Буду рад, если присоединишься. — Постой! — Грелль дернулся и зашипел от боли, электрическим разрядом ударившей в голову. — Что случилось? Почему мы тут? В памяти сумбурно вспыхивали какие-то обрывки разговоров с коллегами, их размытые лица, рабочие моменты… Но он, ей-богу, не помнил, как оказался здесь. — Мне ведь нужно на работу, — не дождавшись ответа, более ровным и уверенным голосом заявил Грелль. — Едва проснулся и даже не позавтракал, а уже спешишь работу. Ты прямо как твой начальник, — хихикнул белый жнец и исчез за дверью. Начальник… Уилл. Помешанный на работе, холодный, как лёд, Уилли. «Ничем хорошим ваши выкрутасы не закончатся. Предупреждаю, Сатклифф», — тут же прозвучал в голове его голос. Были времена, Грелль неровно дышал к этому мужчине… А тот всегда кривил недовольную мину при виде экстравагантного алого жнеца, не похожего на других. Уильяму он никогда не нравился, каким бы Грелль ни был, он всегда находил в нём недостатки. Ну уж нет, у них ничего не может быть общего. Оставшись один в комнате, жнец вылез из постели, зажёг свет и подошёл к зеркальному столику. Прилипнув к отражению взглядом, осторожно потрогал своё лицо, с каким-то подсознательным недоверием, что безумный отступник сохранил «всё это» в целости, притащив в своё логово. Ладони ощупали грудь: что-то странное. С левой стороны, прямо у сердца, неровной полосой белел заживший шрам. У жнецов отменная регенерация. Грелль не считал и не запоминал кровопролитные драки, в которые успел ввязаться за годы службы в департаменте, но он запомнил бы тварь, которая посмела так изуродовать его тело! Но вдруг воспоминание, пронзительное, как удар мечом в спину, внезапно нахлынуло, заставило стиснуть зубы и схватиться за сердце. На секунду перехватило дыхание. Себастьян. Как забыть смазливое лицо этой мрази? Ему забавно строить глазки, игриво приманивая и распаляясь в пылу битвы, за тем чтобы красиво сразить — с размаху вонзиться металлическими зубьями бензопилы, разорвав в кровавые клочья его бездушную плоть. — Ну же, Себастьянчик! Иди сюда, милашка… Или ждёшь, когда я повернусь к тебе спиной? — бился в воспалённом мозгу собственный голос. Сжимая ладонями пульсирующие виски, Грелль таращился на своё отражение и теперь отчётливо видел последнее воспоминание, как будто в замедленной киносъёмке. Изящное, но сильное тело, гибко извернулось под замахом демонического меча, за секунду до удара. Почуяв собственную кровь, алый жнец голодно облизнул слегка задетую отлетевшим осколком руку и показал в улыбке белоснежные зубы — такие же острые и беспощадные, как зубья его любимой бензопилы. — Не терпится воткнуть в меня свою штуку, да, сладкий?.. Я тоже весь горю! Демон страшно злился, он готов был рвать и метать. Куда только подевалась его лицемерная улыбочка? Но алый жнец не сражался — он двигался в искушающем танце смерти. Один на один с заклятым врагом — не впервой. Что с врагом, что с любовником — в жаркие, беспамятные моменты драки это неважно, главное — чтобы с партнёром ощущалась духовная совместимость. Но ведь демоны не способны на глубокое чувство, они пусты и не умеют любить. Зато способны на такую подлость, что представить себе гадко. Теперь всё это словно происходило не с Греллем, а он всего лишь наблюдал себя со стороны. И верил, и нет. Всяко теперь не до кокетства и не до шуток. Рана в груди, уже зажившая, истекала обидой и злостью. Себастьян… Скотина паршивая! Наконец-таки добился чего хотел — нанёс позорный удар по самолюбию блестящего алого жнеца. Грелль смотрел на себя в зеркале, и в голове мучительно пульсировало одно возмущение: «Надо же быть таким растыкой, чтобы совсем потерять страх, подпустить демона так близко, повернуться к нему спиной и позволить ему нанести удар?!» Конечно, все мы крепки задним умом. Боль от вонзившегося меча, распространяясь, как яд, по крови, ослепила, отшибла рассудок и, к счастью, не дала запомнить, что сталось потом с его телом, скорченным в судороге и истекающем кровью и вспененной слюной, точно в разгар обряда экзорцизма. А потом… потом он проснулся в доме своего спасителя. «А я предупреждал — доиграешься», — вторил его мыслям голос Уилла из дальнего уголка сознания. Пребывая в тупой растерянности, Грелль надел спортивный костюм, что висел на спинке стула, очевидно, приготовленный специально для него, и осторожно, на цыпочках, вышел из комнаты, озираясь по сторонам. До неправдоподобия просторный, чистый и красивый дом, богато обставленный мебелью в стиле Прованс, не шёл ни в какое сравнение с тесной, скромной похоронной конторой. Глаза щипало от электрического света. Грелль по пути отдёрнул льняную занавеску и увидел своё отражение в плотной темноте окна. Кажется, ещё ночь. Который час? Непонятно. Гробовщик, мурлыча под нос какую-то песенку, в чёрном махровом домашнем костюме хлопотал у стола. Он избавился от этой идиотской маски. — Что ты сделал? — требовательно спросил Грелль, остановившись посреди кухни. — Мм? Я сделал завтрак. Пожалуйста, яичница с ветчиной, вяленые помидоры и твой любимый чёрный пудинг. И сейчас ещё поджарю тост… — Не строй из себя идиота! — Тише… — хозяин дома прижал палец к губам. — Не вспыхивай с утра пораньше, огонёк. В доме низкая влажность. — Хватит пороть ерунду! Грелль подошёл и резко взял его за локоть. — Себастьян ранил меня демоническим мечом? — спросил он нервно притихшим голосом. — Да, есть немного. — нисколько не разделяя смятение своего огонька, Гробовщик продолжал разливать чай в изящный китайский фарфор. — Пришлось тебя немного подлатать. Прости за шрам, но, увы, раны от демонического меча бесследно залечить не так-то просто. Грелль машинально перевёл взгляд на его лицо, наполовину закрытое чёлкой, из-под которой виднелся старый шрам. Шрамы беспощадно рассекали его лицо, шею и грудь. Гробовщик всегда умалчивал об истории, в которую вляпался и получил их. — Я думал ранение демоническим мечом смертельно, — отрешённо пробормотал Грелль, глядя в тарелку. Он нарезал яичницу на равные кусочки, выковыривал из них розовые кубики ветчины, но ни одного не положил в рот. — «От всего есть лекарство. Кроме смерти», — сказал Гробовщик и ласково засмеялся в сжатые губы. — Ешь, моя радость. Тебе нужно набираться сил. Однако нечему удивляться. Для него действительно нет ничего невозможного. Грелль почему-то не чувствовал сейчас к нему искренней благодарности за спасённую жизнь, наверное, потому что не успел испытать страх неминуемой смерти тогда, во время битвы с демоном. — В департаменте, наверное, меня уже десять раз хватились, — он выдавил небрежную улыбку. Не то чтобы он боялся прогулять работу и обрушить на себя гнев Уилла, но для начала хотел вспомнить, какой хотя бы сегодня день и вообще сколько времени он пролежал в «умирающем» состоянии. Ох, ну и каша в голове… Лечь бы да хорошенько поспать ещё — может, всё встанет на свои места? — Непременно хватились, — бодро подтвердил белый жнец. — И держу пари, уже идут по следу. Благо, я научился их неплохо заметать. Его двусмысленное хихиканье царапнуло Грелля холодом. — Боишься, что на работе меня поймают и будут выпытывать о тебе? — улыбаясь, изобразил Грелль сарказм. — Нет. Тебя не поймают. — Потому что я не дамся? — Потому что ты не пойдёшь на работу. Притворное озорство мигом исчезло с лица Грелля. Он грозно скрестил руки на груди. — Это ещё почему? — Потому что ты Грелль Сатклифф, пропал неизвестно где вместе с отступником, по душу которого охотится весь департамент. И потому нам обоим будет лучше затаиться. Опешивший, Грелль вскочил и опрокинул чашку чая на скатерть. Никаких слов не хватало. Около минуты молча стоял с пылающим лицом, не зная, воспринимать ли его заявление как шутку. — Ах… — дрожа от нервного смеха, он поднял палец. — А с каких это пор тебе не наплевать на происки какого-то несчастного департамента жнецов, господин бесстрашный неуловимый отступник? Гробовщик спокойно взялся промокать полотенцем пролитый чай. Его невозмутимая физиономия дико раздражала. — Осторожность — верный друг бесстрашия. А бесстрашие без осторожности — есть безрассудство, — уклончиво парировал он. Грелль успел привыкнуть к его странным манерам, но теперь всё в нём настораживало, и злило, и не вызывало доверия. — Осторожность?.. Осторожность, значит! Осторожность! Сейчас будет тебе осторожность! — с яростью выкрикивая это слово, Грелль ногой отшвырнул в сторону тяжелый стул и быстрым шагом направился из кухни. Сбежав по лестнице на первый этаж, отыскал входную дверь и рванул на себя. Заперта. Хаотично пощёлкал выключатели в прихожей, перевернул несколько ящичков поблизости, надеясь найти ключ. — Милый, зачем тебе сейчас понадобилось выходить на улицу? Там так холодно… — тенью возникший на лестнице Гробовщик. — Открой дверь. Я хочу подышать свежим воздухом, — процедил сквозь зубы Грелль, встав к двери спиной и сжав кулаки. — Так говоришь, как будто мы уже в могиле. В доме хорошая вентиляция — дыши на здоровье. Если хочешь, могу поставить в твою комнату ароматический увлажнитель — для твоей нежной кожи — то, что нужно. — Ты что, вздумал запереть меня? — Для твоего же блага. Гробовщик облокотился на перила, не спеша подходить ближе. Он убрал чёлку с лица и затянул хвост потуже. В изумрудно-зелёных, сонно прикрытых глазах, не чувствовалось реальной угрозы, и Грелль в упор не хотел воспринимать пугающие слова всерьёз. Всё вокруг точно игра. — Может, тогда для моего же блага объяснишь нормально, что, мать твою смерть, происходит? — выкрикнул он. Подойдя к седовласому, схватил его за горло и устрашающе взглянул в лицо. Будь на нём до сих пор та маска, Грелль сорвал бы ее и расколошматил. Тот запрокинул голову и в блаженстве прикрыл глаза. Кадык дрогнул под пальцами парня. — Но ведь я тебе уже объяснил. Ты сейчас слишком возбуждён, остынь немного, огонёк. Осмотрись, почитай что-нибудь или прими ванну… Тебе бы немного причесаться, златовласка моя. Грелль икнул от неожиданности и, отпустив его шею, сконфуженно убрал волосы назад. А после и вовсе сбежал в свою комнату. Гробовщик за ним не последовал. Смутно всплывали в памяти их встречи, случайные и непозволительно близкие взгляды в момент битвы, а потом долгие вечерние разговоры за чашкой чая, смех и неконтролируемые истерики Грелля, которые тот покорно терпел и унимал, его воображаемые прикосновения нежили потаенные уголки тела, покрывали кожу поцелуями мурашек. Укрепляя в воспоминаниях тепло его рук, Грелль в постели закрывал глаза и безотчётно трогал себя под одеждой, но это не приносило облегчения, а только распаляло голод и досадное непонимание: «Что всё это значит? Что происходит?» Гробовщик наверное, единственный, кому он доверял, кто никогда бы не причинил ему зла, но почему сейчас его странная улыбка и скрытность лежали за пределами доверия Грелля? Однако когда хозяин дома заходил к нему в комнату, Грелля одолевало одно страстное желание — хорошенько дать ему в морду! «А я предупреждал, что тебе не следует иметь с ним ничего общего. Ты понятия не имеешь, на что способен этот безумец. То, что ты видишь, — вершина айсберга», — поддержал ход его мыслей призрачный голос Уилла. «Не твоё дело, зануда!» — внутренне отмахнулся Грелль. Гробовщик пообещал, что память восстановится через несколько дней. Грелль, скрашивая ожидание, осматривал жилище. Чтобы обыскать дом, не хватит одного дня — это точно. Большой, в два этажа, отделанный дорогими, качественными материалами, но без мещанских затей в виде старомодных торшеров, сентиментальных картин на стенах и фарфоровых игрушек. Множество комнат, однако, не запирались, будто хозяину нечего было скрывать. Окажись здесь посторонний человек — сосед, или почтальон, или сантехник, вызванный устранить протечку в трубе — никому бы не пришло в голову, что он попал в логово сумасшедшего маньяка. Хозяин дома всего лишь смерть, взявшая летний отпуск. Не было здесь ни гробов, ни погребальных венков, ни трупов, готовых для бальзамирования, но в этих стенах царила подлинная идиллия смерти: тишина, плотно зашторенные окна, прохлада и сухость, которую дополняли букеты сухоцветов, старые книги с окоченевшими до хруста страницами, восковые цветы в горшках с искусственной землёй, вазочки с декоративной разноцветной солью. Стоит только уронить крохотную искорку, как всё здесь мгновенно вспыхнет. Кстати, эта дельная идея сразу посетила Грелля. Может, это единственный, пусть и радикальный способ выйти отсюда? Он бродил по комнатам, потирая ладони и хрустя пальцами — пытался успокоить нервные руки. Чего-то им не хватало. — Французская косметика и средства для ванны, моя леди, — Гробовщик с подчёркнутой учтивостью положил на кровать несколько фирменных коробочек. — Будут ещё пожелания? — Ага! — натянув широкую улыбку, Грелль встал в проходе комнаты. — Косу мою отдай, дорогой. Белый жнец вопросительно поднял простодушные глаза. — А-а?.. Косу? Зачем она тебе? Враги до тебя здесь не доберутся, души собирать не надо. — Куда ты дел мою косу, упырь драный?! — моментально вскипел Грелль. — Шш… Зачем так грубо? Будет тебе коса, как только окрепнешь. Но сейчас будет лучше поберечь себя. — Да пошёл ты в задницу! — в бешенстве прошипел Грелль: чесались руки разбить ему нос. И он бы это несомненно сделал, однако чужие руки перехватили его замахнувшийся кулак — не больно, но очень крепко — и Грелль в следующую секунду оказался прижатым спиной к стене, не способный сопротивляться. И только злобно, прерывисто сопел в лицо. — Тише… Успокойся, — промурлыкал Гробовщик прямо в губы. — Не забыл, как неудачно может закончиться драка с твоим участием? Нарочно задел по больному месту, скотина. Но ведь правда, всё могло обернуться иным образом. Да, и их встреча, наверное, тоже могла быть другой, в другом месте, при другом раскладе дел. Точно не в роли похитителя и пленника. Если б он только не отвернулся в ту секунду.! Если бы не расслабился на жалкие мгновения, если бы прекратил куражиться перед демоном и проявил хоть немного бдительности. «Я предупреждал, Сатклифф, предупреждал… Вы неисправимы», — снова заговорил Уилл в голове Грелля. Сидит сейчас небось у себя в кабинете и бормочет под нос о том, как он предупреждал… Грелль проснулся у себя в комнате, почуяв ароматный запах жареного мяса. Желудок, не видавший еды несколько дней, дал о себе знать. Сейчас, должно быть, вечер. А может, и нет… Глаза уже болели от постоянного электрического света. Дезориентированный во времени, алый жнец спешно привёл себя в порядок и спустился на кухню. Гробовщик ловко переворачивал на сковородке шкварчащие стейки. — О! Вы как раз к ужину, леди. Прошу к столу. Не возражаете насчёт общества моего скромного приятеля? Он показал рукой в центр стола, где стояла сахарница в виде черепа. Приглядевшись, Грелль увидел, что это и есть настоящий человеческий череп, тщательно обработанный, украшенный гравировкой и покрытый воском. Внимание отвлекло кое-что другое. Подойдя к окну, жнец отодвинул занавеску: стекло под ней оставалось таким же тёмным, как утром. — Который час? — полюбопытствовал. Гробовщик взглянул на наручные часы. — Без четверти семь. — Почему за окном так темно? — В Англии рано темнеет. Застать здесь светлый день — большая удача, — пожав плечами, шутливо ответил тот. Поглядев на него настороженным взглядом, Грелль запрыгнул на подоконник и попробовал открыть окно. Долго Повоевав с ручкой, так и не смог повернуть ее ни вправо, ни влево. — А-а!.. — осенённый пониманием, в чём дело, Грелль захохотал. — Стопсол! И чёрный притом, как ты любишь. Всё гениально ясно. Его не просто не хотят выпускать из этого дома, ему хотят запретить даже видеть дневной свет, да к тому же держат за идиота! Гробовщик молча, опустив глаза, выкладывал мясо в тарелки. — Ты ведь любишь слабую прожарку? Грелль, конечно, мог бы снова взбеситься, заорать, раскидать вещи, но разум в этот раз подсказал, что этим он ничего не добьётся. — Обожаю. Жуть, как соскучился по запаху свежей крови, — хищно оскалился он. Усевшись за стол, стал нарезать раскалённое мясо, истекающего розовым соком. Прожевав кусочек, спокойно спросил: — Мне просто интересно, на что ты рассчитываешь? — Если ребёнку не показывать сладкое, он не будет его просить. Ах, ему всё смешно, ему весело! — Супер. Вот только я не ребёнок. И если ты думаешь, что меня умиляет твоя нездоровая забота, ошибаешься. Гробовщик откупорил бутылку Жевре Шамбертена и разлил в два бокала, один придвинул ему. — А кто говорил о заботе? Будем честны, мною движет не забота, а эгоизм, — безмятежно ровным голосом промолвил он. — Ты здесь, потому что ты нужен мне. Однако… Если тебя это утешит, скажу, что мы оба здесь находимся друг у друга в плену. Ты — у меня. А я — у тебя. Грелль уже начинал закипать, но эти неожиданные слова буквально отправили его в нокаут. — Ты находишься в плену у своего безумия. — Сочту это за комплимент. — Белый жнец поднял бокал с вином. — За безумие? Утром Гробовщик исчезал из дома по каким-то делам, когда Грелль ещё спал. А как только просыпался, дом был в его распоряжении. Пробовал ещё не раз ковырять дверной замок — что толку? Постепенно укрепился в понимании, что ему просто так не позволят сбежать. Живут ли по соседству люди? Не мог знать. Да если и живут, не собирается же он звать на помощь! Грелль не боялся, но его постепенно начинало разделять на два «я»: одно уверяло, что надо просто довериться, расслабиться, ненадолго забыть о работе и наслаждаться обществом заботливого любовника. Другое же бунтовало, сгорало от любопытства и требовало срочно доискаться до правды, ибо по-настоящему заботливый любовник не станет ничего скрывать. Он просыпался и долго покрывал проклятьями весь белый свет за то, что не проснулся раньше и не подкараулил Гробовщика, отпирающего дверь ключом. Где же он, сукин сын, его хранит?! В свободное время он работал у себя в кабинете на втором этаже. Мог торчать там часами, возиться с мусором, который изредка ему привозили друзья-археологи. В Лондоне он закапывал трупы, а тут, значит, взялся раскапывать. «Всё одно — ювелирная работа, которая требует много терпения», — говорил он, а обработанные «поделки» расставлял по полочкам и называл своими детишками. Того и гляди, скоро начнёт с ними пить чай из детской посуды и разговаривать о погоде. О смерть!.. Иногда он выглядел безумно одиноким. Но Греллю порой не терпелось всё здесь разрушить, рассыпать и сжечь, чтобы вывести этого проклятого ювелира из себя, но ещё сильнее бесило понимание, что этого состояния он от него ни за что не добьётся. Грелль не раз заходил сюда, пытаясь найти хоть что-нибудь подозрительное, что могло бы его разоблачить. Но находил только керосин, кислоты, порошки да щёлочи… Что с этим делать? Простой смертный хотя бы мог этим отравиться и умереть. Грелль даже этого не мог. Однако, найдя фрезу с алмазным напылением для обработки кости, вспомнил пресловутые курсы по геометрической оптике. Такой штукой, говорят, можно прорезать дыру в закалённом стекле, ибо разбить его не получалось — пробовал. Подключенный инструмент громко зажужжал, напомнив сладкие звуки родной бензопилы. Фреза вонзилась в стекло, обдав восторженного Грелля колкими искрами. Несколько минут стараний — и насадка сорвалась, отскочила в лицо, но парень рефлекторно прикрылся ладонью. Взвизгнув от боли, затряс раненой рукой. Проклятая фреза распахала всю ладонь до самого запястья. Кровь быстро заполнила глубокую линию пореза и частыми каплями потекла на паркет. А стеклу, главное, хоть бы что! Шипя и ругаясь сквозь зубы, Грелль вслепую схватил первую попавшуюся салфетку, перемотал рану и зубами затянул на узел. Грелль Сатклифф, один из самых ловких, успешных сотрудников в отделе сбора… Да он просто беспомощен без своей косы! От обиды хотелось плакать. Светлая ткань быстро впитывала алую влагу, становилась совсем мокрой. Жнец размотал руку, сунул под холодный кран: кровь, ярко-алая, будто даже не смешанная с водой, стекала в сливное отверстие. Грелля кольнуло недоброе опасение. Раньше такого никогда не случалось, кровь сворачивалась почти моментально и рана быстро затягивалась. Неужели регенерация дала сбой? Заставив себя немного успокоиться, он поискал в кабинете Гробовщика антисептик и бинт и привёл многострадальную ладонь в порядок. Пока перевязывал себя, боковое зрение уловило в мёртвой неподвижности комнаты какое-то движение. Мотылёк. Он пролетел прямо над головой, едва не задев. Хороший знак. Если он как-то проник сюда, значит, отсюда есть и выход. Стараясь не потерять бабочку из виду, парень побежал вслед за ней. Мотылёк сонно, натыкаясь на стены, пролетел вдаль коридора и, не найдя выхода, сел на занавеску. Большие темно-бурые крылья медленно попытались сложиться, но замерли, как будто на большее не хватало сил. Грелль приблизил лицо, чтобы получше рассмотреть интересный узор на спине: бледно-жёлтое пятно, со стороны очень похожее на человеческий череп. Занятно. Череп — символ начала рода человеческого, не так важно, кому он принадлежал: первому жителю рая или первобытному человеку. И в то же время — символ конца, но уже твоего личного, последнее, что в целости остаётся лежать в земле как вечная аллегория бренности. Не то чтобы черепа были страстью Грелля, но, живя с этим фетишистом под одной крышей, поневоле и сам… Мотылёк долго сидел неподвижно. Наверное, уснул. А может быть, умер? От скуки Грелль взял блокнот и карандаши — Гробовщик постоянно приносил ему кучу разных безделушек для развлечения — и попробовал нарисовать мотылька. Хорошо, хоть не правую руку повредил. Вздрогнул, заслышав тихие шаги за спиной. — Бражник «голова мертвеца» не частый гость в наших краях. Говорят, он — вестник смерти. Интересно, что он забыл у смерти дома? Да как он снова вошёл так незаметно?!.. Одет он был в чёрный костюм из жаккардового атласа. Под мышкой держал цилиндр. К чему эта клоунада? — Классно выглядишь. В психушке маскарад был? — Не совсем. Но я зашёл справиться, не нужно ли чего-нибудь моей ночной бабочке? Свежие лепестки роз? Восковой ночник? Блюдце медовой воды или нектара покрепче? В доме есть виски, Chateau Montus и ещё каталонский бренди тридцатилетней выдержки — ничтожный срок, не достоин и чешуйки на крыле моей бабочки… — Не трогай меня! Пошёл вон со своим бренди! — парень со злостью оттолкнул его руку, потянувшуюся к лицу. — Шш… Не трогаю, не трогаю. У тебя гость ночной на голове — хотел убрать. Знаешь, у бражников в брачный период случаются приступы каннибализма. Мало ли… Ну началось… А Грелль и правда не заметил, как бражник незаметно перепорхнул на его волосы. Значит, не мёртв. — А что с рукой? Снова сам с собой сражался? — захихикал белый жнец. Бросив карандаш, Грелль соскочил с подоконника. — Я-то? Ага! Представь себе, пытался выбраться наружу! Свободы захотелось, уж прости! Что, хочешь наказать меня?! Давай, попробуй! — вызывающе выкрикнул он, приняв боевую стойку. — Ну-ну… — Гробовщик беззащитно приподнял руки. — Я и не думал тебя наказывать. Больно? Дай, посмотрю. На бинте темнела подсохшая кровь. Края пореза слабо-слабо срастались, кожа вокруг покраснела и припухла. — До чего нежная кожа, — вздохнул белый жнец, аккуратно поглаживая тыльную сторону его ладони. — Ничего, это скоро пройдёт. Ты ещё не полностью восстановился после демонического меча. Потом, сидя на кровати и слегка зажав между колен ногу Грелля, бережно наносил на его порез мазь, ускоряющую регенерацию. И чувствуя предательскую пульсацию в паху, Грелль невольно раздвигал колени ему навстречу. Со стыдом опускал глаза, чтобы не встретиться с его бдительным взглядом. Отвлекаясь от постыдных ощущений, Грелль смотрел на чёрный ремешок его наручных часов. — У меня для тебя подарок, — загадочно улыбнулся Гробовщик, закончив. И скоро вернулся в комнату с фирменным пыльником Шанель и поставил его перед Греллем. Парень не спеша достал оттуда тёмно-вишнёвый клатч. Провёл пальцем по стёжке, проверил внутренние швы и тиснение на замке, и не возникло сомнений: это не подделка. — Куколке не нравится подарок? Гробовщик выбирал со всем старанием. — Нравится. Только толку мне от сумки, если ты меня на улицу не выпускаешь?! — сквозь истерический смех, простонал Грелль. — И правда. Какая у меня проницательная роза… — продолжал ломать комедию белый жнец. — Придурок. «Роза», «куколка», «бабочка»! Ты меня ещё гусеницей или тыковкой назови! Выбери в конце концов одно прозвище, смерть тебя забери!       Скрестив ноги на стуле, Грелль доедал лазанью, приготовленную Гробовщиком, — тот не спешил к ужину, всё возился в кабинете. — Нравится? Как думаешь, что это? Он появился на кухне, держа в руках своё новое «творение». Пальцы, белые, сухие и истончённые до скелетного подобия, ласково гладили ногтями отбелённую и отполированную до идеала поверхность черепа, издавая тихий шорох, в чём-то похожий на его смех. Он как будто выцарапывал симфонию смерти, вкладывая в её звучание свои странные мысли. — Какого обаянья ум погиб… — с безнадежностью вздохнул Грелль. — Чья-то башка. Что это ещё может быть? — Не просто. Два сросшихся черепа, видишь, как крепко? Удивительно, как они не рассыпались за столько лет. «Любовь не знает убыли и тлена»… — мечтательно промурлыкал белый жнец. — Э-э… Что, сиамские близнецы? — брезгливо скривил Грелль губы. — Хоть подождал бы, когда я доем. Да не тащи ты это на стол! Я понял, понял! — Если точнее, брат и сестра, — с интересом продолжал Гробовщик. — Заметна сильно скошенная линия лба. А у этого — более плоский свод и очень гладкие лицевые кости, что характерно для женского типа. Они жили приблизительно в одиннадцатом веке и умерли где-то в возрасте восемнадцати-двадцати лет — Да уж. Долго мучались, не повезло. — И я тоже думаю, что прожили они, по-своему, долго. Но совсем не мучались. Вероятно, о них бережно заботились. На их век как раз пришёлся захват британских островов скандинавами, а у тех было немало богов с двойственной природой. К примеру, Локи. Возможно, этих детишек посчитали живым воплощением их идола. — И поэтому сразу после рождения заперли в склепе! — с издёвкой подхватил Грелль. — А что? Берегли, заботились… Больно специфические ассоциации у него это вызвало. Обращаясь взором к черепу, Гробовщик поднял палец свободной руки и задумчиво постучал им по губам. — Вот кстати о склепе. Тела умерших принято было предавать огню, чтобы душа скорее освободилась. Огонь бы сильно повредил кости, оставил следы. Но этот череп хорошо сохранился. Не кажется это странным? — Что ты пристал ко мне? Я не знаю! — раздражённо открестился от дурацкого вопроса Грелль. — Наверное, дождь начался в день сожжения и затушил погребальный костёр… — Наверное, никто просто не хотел освобождать их души. Ни тела, ни души… — А, ну что и требовалось доказать. Ни при жизни, ни после смерти не дали бедолагам покоя. И думаю, вряд ли их личное желание кого-то интересовало.       Снова проснувшись один, Грелль начал по новой осматривать дом. Сидеть без дела — скучно до трясучки. Не будешь же мыться или пилить ногти целый день? Не успокаивался и не терял надежду найти хоть что-нибудь, чем можно вскрыть дверь или вынести это чертово окно. На крайний случай — дать однажды кое-кому по его хитроумной башке! Зверея от возмущения, Грелль был уверен, что рано или поздно это сделает. Так много соблазнительно острых, опасных предметов в доме, а толку от них никакого — жнеца так просто не ранить. А проверять скорость своей регенерации более как-то не очень хотелось. Можно попробовать сымитировать свою смерть и посмотреть, что он будет делать дальше… Однако это уже проходили. Думать, что легенда похоронного искусства не отличит живого жнеца от мёртвого — плохая попытка пошутить. Не сказать, что он чувствовал себя плохо здесь (о нём бережно заботились, любили, ну конечно!), но желание выяснить правду стало делом принципа. Не может же Гробовщик вечно его держать здесь, в мире своей сумасшедшей игры. Оставалось одно — подыграть ему. Грелль споткнулся о ковёр и знатно пропахал лицом паркет, когда сбежал с лестницы на первый этаж, услышав, как показалось, шаги за дверью. «Мало тебе было на корабле меня по лицу ударить? Так и здесь…» — с ненавистью пронеслось в голове. Но, прижав ладонь к онемевшему от боли носу, парень увидел, что жертва того стоила. Из-под откинутого края ковра виднелась подозрительная линия, очень похожая на… люк. — Ха-ха. Прикрыть люк ковром. Я думал, твоя фантазия всяко богаче, — язвительно заключил Грелль. Крышка не поддавалась, ни в какую. Заперто. Значит, открытые двери не более чем отвлекающий манёвр. Дом полон секретов. Грелль запрокинул голову и мучительно простонал, вспомнив о своей бензопилочке. Без неё как без рук. Жалкая неполноценность. Недожнец, не иначе. Нахлынуло до боли ощутимое воспоминание, когда он впервые сжал её в руках. Коса смерти — неотъемлемая часть души. Сам-то Гробовщик не смог с ней расстаться даже после дезертирства. Просто чудовище… Грелль не имел желания на сей раз обшаривать кабинет, но, пройдя мимо приоткрытой двери, зацепился взглядом за что-то белое на полу. Конверт, как будто незаметно оброненный. Распечатанный, письма там не было. Подняв его из любопытства, прочёл обратный адрес. Сердце оборвалось. Боевая дерзость сменилась страхом, переходящим в панику. Ватные ноги подкосились, и Грелль безвольно привалился спиной к дверному косяку. Так вот зачем он «заботится» о нём… Знал ведь, чувствовал: здесь что-то не так! И предполагал, на какие безумства способен отступник. Теперь стало ясно вдвойне: это не сон, не шутка, не странная любовная игра. Живым отсюда не выбраться. От всхлипов руки вздрагивали, с трудом удерживая злополучный конверт. Гробовщик вернулся домой, как всегда, незаметно и не попавшись Греллю на глаза. Парень услышал, подкравшись к двери кабинета, его голос — похоже, болтал по мобильнику. Вполне внятно и раскованно, не переходя на шёпот, даже не беспокоясь, что его могут подслушивать. О, искусный блеф! — Угадай… — таинственно протянув это слово, рассмеялся. — Именно. — Успокойся. Разве не чудесно? Собеседник — Грелль не мог расслышать его голоса — нервно дышал в трубку и старался говорить как можно тише. — Нет конечно. Чудесно, когда знаешь противника в лицо. Он закончил звонок, не позволив Греллю услышать ничего принципиально важного. Парень вошёл в кабинет, пряча руки за спиной. — С кем говорил? — с нарочитым любопытством спросил. — С одним знакомым, — ответил тот без малейшего намёка на волнение. — С каким же? Ты никогда мне не рассказываешь о своих знакомых. — Не помню, чтобы ты спрашивал. Однако с Отелло. «Отелло!» — это имя словно оглушило Грелля сильным ударом внутри головы. — Что?.. — голос упал. — Ты ведь сказал, что нам надо затаиться… Он стоял посреди дверного проёма в полной оторопи, но не пустил Гробовщика, когда тот тихонько попытался проскользнуть мимо него. — Затаиться. Но не сжигать мосты. — Вот как? В таком случае от меня таишься ты плоховато! Парень ткнул конверт ему в лицо. — Что это? — Конверт?.. — выговорил Гробовщик, неуверенно прищурив глаз. — Что это?! — Рекомендательное письмо. — Что это, сволочь, отвечай! — озверев, заорал на него Грелль. — Письмо от людей, которые спонсируют твою реабилитацию, — безмятежно ровным голосом, не пряча глаз, тот произнёс. — Мне ничего для тебя не жалко, но уют, который я стараюсь для тебя создать, всё же стоит денег. — Спонсируют?.. Спонсируют?! — сиплым шёпотом повторял Грелль, переходя вдруг на крик. — Что всё это значит? Почему ты мне врёшь?! Почему ты не выпускаешь меня?! Толкнув отступника своим телом к стене кабинета, схватил за подбородок с такой силой, что ровные, красивые черты лица его уродливо перекосились. Он не пытался защититься, только слегка коснулся рук парня. — Пойми, Грелль, — прохрипел он, с усилием размыкая челюсти, в которые впились чужие пальцы. — Я не причиню тебе вреда, но иногда знание правды во всех деталях не идёт на пользу. — К чёрту! Ты мне скажешь! Ты мне всё скажешь, или я разобью твою башку! Грелль орал, захлёбываясь, надрывая голос. Хватал с полок реставрированные черепа и швырял их об пол, представляя как мог бы в самом деле разбить голову того, кто их смастерил. В отчаянии Сбрасывал со стола всё, до чего могли дотянуться руки. Полетела и пресловутая маска, с грохотом раскололась на несколько частей. Под руку попался полировочный ножик, или стек для моделирование, или какая подобная дребедень, способная стать холодным оружием. С размаху могла бы вонзиться в лицо и вспороть старый, давно заживший шрам, но Гробовщик выставил вперёд ладонь, и металлическое остриё полоснуло по ней и, кажется, задело шею. — Ты скажешь, скажешь, скотина, что ты от меня хочешь! Белый жнец не пытался обезвредить разбушевавшуюся бестию или найти слова утешения — знал, что это столь же действенно, как тушить маслом огонь. Он просто стоял, молча пережидая бурю. кровь не текла, а медленно сочилась тяжёлыми густыми каплями, Края исчерна-красной раны затягивались. Слабая боль заставила слегка поморщиться. Но вид крови не вызывал в Грелле бушующих чувств, только беспомощность и отчаяние. Грелль совсем обессилел от истерики и, уйдя к себе в комнату, рухнул на кровать. Знобило и сотрясало от рыданий. Он так больше не выдержит. Не выдержит. Не знал, сколько часов проспал. Да и что тут можно было знать, во вневременном пространстве, без дневного света и связи с внешним миром? Ни дней, ни ночей здесь не было и время текло обособленно. Открыл дверь: под ней стояло два чёрных пакета с фирменным логотипом Шанель. Что, опять тупые шуточки? Сунув руку в один из пакетов, нащупал какую-то приятно гладкую, прохладную ткань, вынул маленькую открытку в форме сердечка. На обороте — подпись от руки: Тебе, мои друг, не ставлю я в вину, Что ты владеешь тем, чем я владею. Нет, я в одном тебя лишь упрекну, Что пренебрег любовью ты моею. Пошёл в задницу, клоун. Прикрываться Шекспиром вздумал! Трясущимися от злости руками Грелль разорвал открытку на много мелких кусков и вышвырнул в коридор. Полежав на кровати всего несколько минут, алый жнец уже сгорал от любопытства. Что там, в том пакете? Одолев гордость, подбежал к двери и, тихо схватив подарки, утащил себе. Платье из плотного шёлка, без страз, пайеток и прочих пошлых затей. Но… чёрное? Ровные швы, великолепный покрой, мягкий, аккуратно подшитый подклад — всё говорило о том, каких баснословных денег стоит это платье. Он разделся у зеркала и с неосознанной опаской, как будто примерял новую кожу, надел платье. Бесподобно. И в чёрном цвете не меньше жгучей страсти, чем в горячо любимом красном — Грелль даже удивился своему восприятию. Откинул волосы назад и только теперь увидел, какие красивые у него плечи. Волосы бы причесать. И уложить элегантно — уж точно не оставлять в таком неопрятном состоянии. В другом пакете — бежевые лакированные лодочки с чёрным носком, на аккуратной шпильке. Мышцам всего тела вернулось неописуемо приятное и такое давнее, казалось бы, совсем забытое ощущение каблуков. Кожаный чокер с красной розой из шёлка и двумя серебряными черепами по бокам — ещё один подарок — защёлкнулся на шее. Ну ещё бы, куда ж без черепов… Руки безотчётно потянулись к набору косметики, подаренному Гробовщиком с неделю назад. Грелль почему-то не решался к нему притронуться: все подарки до сих пор вызывали желание бросить их ему в лицо. Ровный цвет тональной основы скульптурными мазками ложился на бледное лицо, позеленевшее от отсутствия свежего воздуха и солнечного света. Грелль глядел в зеркало, сжимая губы вместе, чтобы равномерно нанести на них кроваво-красную, и вспоминал себя прежнего. Проснувшись в этом доме, он будто стал другим, но теперь Буквально собирал по осколкам свой раненый, разбитый и беспорядочно разбросанный образ. Он всегда обожал за собой ухаживать, ещё там, на свободе, в департаменте, среди сослуживцев в одинаковых чёрных костюмах, и — что кривить душой? — ловил на себе очарованные взгляды — быть красивым для него так же естественно, как дышать и ходить. В его прошлой, свободной жизни был Уильям с вечно постной миной, был Себастьян, с услужливой улыбочкой прятавший ножи за спиной. Но был и тот, кто всегда любил его таким, какой он есть. Память не до конца восстановилась, но чувство сидело где-то внутри, может быть, прямо вшитое в сердце его собственной рукой. Нет, Гробовщик не злодей и не маньяк. Во время работы Грелль насмотрелся на разных сумасшедших выродков, серийных убийц, похитителей и насильников и уже знал назубок их типичные психологические портреты. Гробовщик не был тихушником с кучей комплексов и паническим страхом секса, не был озлобленным психопатом с желанием запугать и подчинить себе жертву. Он не возьмёт своего пленника силой в темноте, сонного, зажатого и сухого, прикрыв рот ладонью, чтобы не смел крикнуть. Но и не станет таиться под дверью в душ, подглядывая в щёлочку на неприкосновенный, непорочный идеал и натирая свой член. Однако стоит Греллю позволить… Слишком… идеальный, во всех чертах, даже в своей скрытности, настолько, что не придерёшься. Сто пудов многие девушки — недалёкие любительницы дамских романов — душу бы отдали, чтобы оказаться в его плену. Но Грелля он раздражал. Его раздражало всё, не имеющее слабого места. Внезапно все мысли улетучились из головы. Грелль замер, услышав где-то в отдалении странный, но нестерпимо знакомый звук. Напряг слух. Боялся дышать. Это дождь!.. Стремительный поток дождя барабанил по крыше. Парень закрыл глаза и с жадностью вслушался в этот дивный шум, обретая явственное ощущение свежей, летней, ночной прохлады, каплями стекающей по лицу. Как давно он не чувствовал ничего прекраснее… Долго стоял так, мысленно перенеся себя за пределы стен дома. Похоже, воображение чересчур разыгралось, потому что плеск воды послышался вдруг совсем близко. Грелль тихо вышел из комнаты и инстинктивно двинулся по следу манящего звука. Но когда спустился с лестницы, просто обомлел. Не обманывает ли его зрение? Люк, тот самый, с которым так долго и безуспешно воевал, был открыт! О, косая смерть, открыт! Действительно открыт! Плеск воды доносился не иначе как оттуда. Вниз вели деревянные лакированные ступеньки. Боясь с непривычки упасть, Грелль спустился. На него резко пахнуло влажностью. Изумленный Взгляд окинул просторный зал в стиле гранж: пол, выложенный старинным кирпичом, светлые стены с лепными изображениями цветов и деревьев, несколько подвесных светильников в форме звериных черепов и… огромный бассейн с лазурно-голубой водой. На бортике стояла прозрачная чаша со льдом, усыпанном алыми лепестками роз — в ней охлаждалась открытая бутылка шампанского. — Бесподобны, леди. Я знал, что это платье вам будет очень к лицу. Гробовщик вынырнул из воды и облокотился на парапет. На нём не было ничего, кроме наручных часов, с которыми он никогда не расставался. Белые мокрые волосы, отливая мерцающим серебром, развевались под водой, обволакивали голое тело. Он поставил ногу на приступок и, без стеснения, встав почти во весь рост, убрал руками мешающие волосы. — Я-то думал, меня приглашают на романтический ужин, а ты, очевидно, один тут неплохо справляешься, — Грелль фыркнул и отвернул неловко заалевшее лицо. У него, конечно, накопилось немало злости на этого проходимца, но на то, чтобы снова орать и беситься, более не осталось внутренних ресурсов. — Я и хотел пригласить… — белый жнец прижал руку к сердцу, подняв на парня глаза. — Знал ведь, что мой огонёк ярко вспыхивает, но быстро остывает. Вот только не знал, как долго надо ждать на этот раз. Прости. Немедленно выйду и оденусь. — Хм… Да ладно тебе, не дёргайся. Не развалится леди, если посмотрит на тебя в непотребном виде, — Грелль заставил себя улыбнуться сквозь обиду. Ледяной шипучий напиток наполнил бокал, моментально запотевший от холода. Алый жнец долго держал его в руках, не решаясь пригубить, обмениваясь с мужчиной короткими смущёнными взглядами. Чувствовал, что в этот раз должен сам найти слова примирения. — За… за безумие, верно? — неуверенно произнёс, подняв бокал. — За безумие… — прошептал Гробовщик, глядя ему в лицо проникновенным, очарованным взглядом. — Но… Он игриво склонил голову набок. Поднёс бокал к губам, но не спешил пить. — Если спустишься ко мне. — Что?! — вскрикнул Грелль от растерянности, которую на мгновение сменила враждебность. — Я.! Я вообще-то целых два часа наряжался… Он всё же хотел остаться гордой леди и не поддаваться так легко соблазну, увидев всего лишь голое мужское тело. Тело, которое — на минуточку! — похитило его и теперь держит взаперти. — Неужели просто не умеешь плавать? — вызывающий смешок. — Ой-ой! Кто-то на слабо пытается взять! Грелль неторопливо прошёлся вдоль бортика туда-сюда. — Конечно умею. Просто давно не… не пробовал, — голос дрогнул со странным ощущением волнения и… желания. Он сказал это, подумав не только о плавании. Подплыв к нему, Гробовщик высунул руку из воды и осторожно провёл пальцем по голой щиколотке, по краю ремешка туфли. — А ты попробуй снова. Просто дай телу почувствовать воду… А дальше — сам поймёшь, что делать. Холодное прикосновение откликнулось горячей, сладкой тяжестью в паху. Грелль судорожно одёрнул платье, понимая, что такой фасон ничего не спрячет. Мужчина чувствовал его неловкость, но не пытался иронизировать над ней, не торопил, не манипулировал. Просто смотрел нежно и умоляюще. Грелль снял через голову платье, под которым ничего не было, кроме уязвимого тела. Оглядел себя полностью, потрогал грудь и живот, словно хотел убедиться, что это по-прежнему он, из плоти и крови. Не так быстро отделавшись от смущения, прикрыл ладонью половой орган. — А то я там чего-то не видел… — сжав губы, Гробовщик издал утробный смешок. Так-то оно так. Однако Грелля, вопреки здравой логике, поработило ощущение, что всё происходит в первый раз. Он казался себе каким-то новым и чистым, как лента воспоминаний души, только рождённой в незнакомом мире. Белый жнец ждал, когда он спустится в воду, протянув руки, чтобы в случае чего подхватить, будто маленького, недоверчивого ребёнка, не умеющего плавать. Грелль действительно давно не плавал и, к своему стыду, едва ли помнил, как это делается. Но окунувшись в воду, сразу резко и с головой, понял, как сильно ошибался. Замерло дыхание — точно врождённый младенческий рефлекс, и исчез страх, смытый водой, этому не научиться и не потерять способность. И, подобное невесомости, трепетное чувство лёгкости и свободы, когда тело держит вода и кончики пальцев ног едва касаются пола. Покрытая шрамами Грудь мужчины вздымалась от глубокого дыхания, и каждый раз на вдохе обозначался рельеф крепких мышц. — Отвратительный шрам, правда? — Глядя на его шрамы, Грелль почему-то опустил взгляд на свою грудь. — Почему же отвратительный? Как по мне, очень даже изящный. И у нас теперь есть что-то общее. Оба парили над полом бассейна, близко друг к другу, вытянув руки, но не решаясь их сомкнуть, трепетно соприкасаясь дыханием и взглядами. Привыкнув, Грелль вдруг плеснул ему в лицо водой и безудержно расхохотался. Белый жнец не стал отвечать тем же. Он погрузился под воду, подплыл сзади и коснулся талии, которая гибко поддалась ему. Грелль по-кошачьи извернулся, не переставая смеяться и дрожать от приятного волнения. Уши заложило, и под водой слышалось гулкое биение собственного сердца в груди, в голове и в низу живота, где стянулся болезненно-жгучий узел, и прохлада бассейна не могла его остудить. Грелль видел, что Гробовщик испытывает сейчас то же самое, видел обожание и голод в его глазах и в то же время осторожность и страх причинить боль. В чувственную память вкрадывались былые моменты их близости — долгие ночи наслаждения друг другом и быстрые, тайком украденные среди рабочих будней минуты, полные страсти и голода. Грелль не стал тянуть время и сам отчаянно подался навстречу этим воспоминаниям, сердце подпрыгнуло, как при прыжке с большой высоты. Сильные руки подхватили. Грелль взял его за упругие ягодицы, мучительно закусив губу, потёрся возбуждённым органом о его, не менее твёрдый и жаждущий проникнуть внутрь любимого. Грелль дико хотел. О, смерть, как давно у них этого не было!.. По свежим ощущениям узнавая друг друга, как по вскрытым ранам. Как в первый раз. Осторожно, сдерживая порыв нетерпения. Ноги хаотично бултыхались, не чувствуя опоры. Парень захлёбывался, скользил пальцами по мокрому телу, не удерживался, но не хотел прекращать постыдное трение. — Тшш… Не спеши, — Гробовщик привстал на приступок и удобнее подхватил Грелля под бёдра, чтобы тот мог обвить ногами его талию. Теперь парень был полностью открыт для него. Ласковые пальцы погладили промежность, слегка щекоча, дразня, но не проникали внутрь. Алый жнец вздрагивал, гулко сглатывал слюну и нетерпеливо раздвигал бёдра, предчувствуя знакомую, но забытую сладкую боль. — Вдохни глубоко. Расслабься. И закрой глаза, — прошептали губы, коснувшись уха. Следующее мгновение — безумное смешение чувств, которое нельзя осмыслить. Вдох, глубокий, как проникновение. Замершее дыхание. Темнота. Потеря во времени в пространстве. И стремительное падение в бездну. В воду. Боль, которой откликнулись, вспыхнули ожившие воспоминания. Тело не могло забыть нежного и заботливого любовника, руки которого давно познали все структуры его удовольствия и теперь, как музыку, извлекали его из переплетений нервов. Ему одному доверяло прихотливое тело, откликалось всхлипами и стонами, не слышными под водой. А он, выдержав испытание долгим одиночеством, наконец мог обладать им с безмерным обожанием и трепетом, обладать чем-то самым дорогим. Мышцы тел сокращались и расслаблялись в одном ритме, удерживаясь на плаву. Переплетаясь ногами и руками, бились навстречу друг другу ритмичными равнодействующими движениями, чувствуя друг друга как самих себя, будто одно сердце, ещё не поделённое надвое. Иногда это сердце останавливалось от сильной перегрузки. Ненадолго. И тогда Оба замирали в спазме объятий, в невесомости воды и бессознательно наслаждались тем, как из одного тела в другое пульсирующими толчками течёт жизнь. А потом сердце снова начало биться, разгонялось до немыслимой частоты и завязалась борьба. Настоящая борьба. За жизнь. В воде, которая перестала быть естественной средой обитания. За воздух, которого катастрофически мало. Адреналин подскакивал до критической отметке, захлёстывая чувством первобытной тревоги. Несформированные рецепторы отзывались болью. Послеоргазменную нежность сменило желание выжить любой ценой. Даже если придётся убить… Грелль не осознавал, что делает, почти ничего не видел вокруг себя, но инстинкт выживания вмиг сделал его невероятно сильным и совершенно безумным. Если не сейчас, то никогда. Другого шанса не будет. Он умрет здесь и никогда не увидит света. Он схватил Гробовщика за горло. Чужие руки схватили в ответ. Это не походило на борьбу двух жнецов. Стянутые узлом тела с нечеловеческой силой тащили друг друга на дно. Мышцы Грелля свело судорогой, и он даже не мог высвободить из себя половой орган мужчины. Чувствуя приближение смерти, он стал бить кулаками по его лицу, царапал, сдирая кожу, хватал за волосы, пытаясь ударить о каменный бортик бассейна. Иступлённый крик вырывался изо рта пузырями воздуха, вперемешку с кровью и жемчужными бусинами спермы. Он не думал ни о чём. Только о том, чтобы спастись. Но Гробовщик превосходил его по силе. И только уложенный на дно и придавленный тяжелым телом, Грелль понял, что это конец. Мышцы неумолимо слабели, потому что мозг, не насыщенный кислородом, вот-вот выключит сознание. Глаза, почти ничего не видящие, разглядели чёрный ремешок на руке, которая держала за подбородок. Сосредоточив последние силы в этом последнем рывке, он впился острыми зубами в кисть, в скользкое, жилистое, костистое мясо, почти насквозь, в воде не услышал влажного хруста и щелчка, с которым лопнул ремешок часов. Моментально воспрянув духом, со всего размаху ударил Гробовщика в нижнюю челюсть и, наконец оторвав от него своё тело с острой болью, которую не ощутил, оттолкнулся от пола ногами и вылетел на поверхность. Воздух. Воздух. Воздух. Голова закружилась ещё сильнее. Грелль испугался, что снова может отключиться и не выплыть отсюда никогда. Толкнув ногой обмякшее тело мужчины, который, похоже, потерял сознание от удара, он стал лихорадочно грести руками и ногами, приближаясь к бортику. Часы он по-прежнему крепко сжимал зубами, даже не думая, что может случайно разжать и уронить их. Достигнув бортика, вцепился в лестницу пальцами всех конечностей, обломал несколько ногтей, но не сорвался — словно чья-то воля свыше помогала ему выжить. Не думая ни о какой одежде, ринулся наверх, к люку, к двери, к свободе. Скорее. Скорее. Убежать. Боялся оглянуться и увидеть за собой погоню. Шлёпая и скользя мокрыми ногами, подбежал к входной двери и стал судорожно прикладывать то одной, то другой стороной к замку часы, внутри которых был спрятан магнитный ключ. Внутри пискнул механизм, и наглухо запертая дверь поддалась. Поток ослепительно яркого света ударил по глазам так больно, что брызнули слёзы. Грелль до последнего думал, что сейчас ночь. Но Солнце совершенно ослепило. Назад пути нет. Грелль не видел, куда он бежит. Ничего не видел и не понимал. Только знал, что свободен. Только чувствовал босыми ступнями мокрую после дождя траву, по которой мчался, жадно хватал ртом обжигающе холодный воздух. Он разрывал лёгкие. Горячо. Больно. Темно. Нет сил. Нельзя, нельзя останавливаться. Он закричал от дикой, раздирающей боли только тогда, когда ноги перестали слушаться. Как будто пламя жгло кожу, стремительно пробирая до мускул, органов и костей, не оставляя ни единого живого места. О, смерть, как больно… «Скорее. Скорее. Убежать», — пульсировало в висках молитвенное желание — может быть, о скорой смерти. Посторонний звук поверх боли проник в уши. Чьи-то шаги. Грелль больше не мог кричать, но голосовые связки продолжали издавать что-то похожее на хрип и младенческий, жалобный писк. Не увидев, но сердцем, которое пока билось, почувствовав рядом спасение, он по-детски потянул к нему руки. Далеко от дома он не убежал — оно и понятно. Гробовщик присел на корточки, не зная, как лучше поднять его, чтобы не сделать больно. Некогда нежная кожа, сплошь покрытая страшными ожогами от солнца, сморщивалась, сохла и каменела на глазах, покрывалась мертвенной чернотой мумии. От чудесных алых волос ничего не осталось. Бережно подняв, Гробовщик унёс его в дом. — Тише, тише, успокойся… Это я. Это я. Скоро всё пройдёт, мой хороший. Больно уже не будет, — опасаясь дотронуться, повторял он слова утешения в спёкшееся, изуродованное лицо с выжженными провалами глаз. Грелль ещё слышал и узнавал его голос. Сгоревшие нервные окончания уже не реагировали на боль. Сердце замедлялось, и он крупно вздрагивал в его ритм. Нет, его уже не спасти. Стремительный и неотвратимый процесс старения запустился с того момента, как он соприкоснулся с солнечным светом. Куски его плоти отваливались, иссушенные, и рассыпались в пепел, стоило только дотронуться. Влетевший в дверь ветер сдувал пыль, не оставляя от возлюбленного ничего. Иначе не могло. Вернее, Гробовщик ничего не мог сделать, чтобы предотвратить его гибель. Он знал, что рано или поздно всё кончится именно так. — Мой огонёк ярко вспыхивает, но быстро остывает…       Гробовщик накинул халат на мокрое тело. Длинная челка, упавшая на лицо, спрятала слёзы. Если бы он мог плакать. Возможно ли, но, кажется, он отплакал своё и уже знал, каково это терять самое любимое и дорогое тебе создание. Интересно, что всё-таки больнее: видеть его смерть впервые или увидеть её в очередной раз, так и не сумев привыкнуть к этому, казалось бы, естественному порядку вещей?.. Он пошёл по мокрым, ещё не успевшим высохнуть следам торопливых ног к люку, вниз по лестнице. В потайную комнату под ковром, которую всё-таки нашёл его любознательный Огонёк. Вернее сказать, он нашёл всего лишь безобидную комнату с бассейном, которая не особо потревожила его воображение. Гробовщик открыл клапан оттока: раздался шум быстро сливаемой из бассейна воды. Осталось заполнить его формалиновым раствором — химический запах смерти навевал нежные воспоминания о старой работе. Но сейчас эта комната не место смерти, а место нового рождения. Смешно. Перенести сюда все необходимые приспособления — дело не одного дня. Но и торопиться некуда.       Грелля Сатклиффа не стало. Официально и окончательно, что имя его удалили из описи сотрудников, личное дело уничтожили, косу отправили в утилизацию, а тело кремировали, так было заведено, — предали огню, который всегда неистовствовал в сердце алого жнеца. Гробовщик не успел. И это не первая оплошность, когда даже кости близкого ему существа сгорают дотла. Что ж, совершать человеческие промахи ему не чуждо. От возлюбленного остались только воспоминания, которые бережливые жнецы сдали в архив библиотеки, — не составило труда взять их, чтобы не вернуть, как он однажды взял книгу судеб дорогой сердцу семьи Фантомхайв. И две прядки волос, когда-то срезанные и переплетенные в косичку, спрятанные в бархатный мешочек для украшений, ярко-алая и серебристо-белая — задумка Грелля, конечно. Новое рождение в мире смерти — такой ли абсурд, как кажется? Во всяком случае можно попытаться, как уже попытались с агнцами, первой жертвой на алтаре экспериментов. Вырастить из пряди новое тело, врезать недостающие шрамы, вживить воспоминания. Это был он, его Грелль, живой и настоящий. Будь это не Грелль, не было бы так больно вновь терять его… Привыкший играть с жизнью, отступник сознавал все риски и вероятность непоправимой ошибки. И только допустив её, неожиданно понял, как близок был к цели. Чтобы клонировать Грелля, одного Грелля не достаточно, как бы противоречиво ни звучало. Дело не в его ДНК — дело в соматической клетке донора, такой необходимой для ядра. Чтобы создать новую жизнь, придется отдать частичку себя. Волосы? Первый опыт показал, что этого мало, это не то. Нужно пожертвовать чем-то более крепким, сильным, долговечным, взяв за основу. У него извлекли целое ребро, чтобы выделить из ткани несколько самых живучих клеток. И это однажды заживёт. А если даже и нет, Гробовщик привыкнет, приспособится, обязательно, всё когда-то проходит. Он спустился в помещение с бассейном, чтобы открыть потайную дверь в стене, которую его любопытный огонёк так и не нашёл. Оно и к лучшему. «Кость от кости моей…» — как сказано в Писании. Его возлюбленный останется прежним, но в этот раз он будет сильнее и не сгорит так быстро, и скоро почувствует настоящее солнце, ласкающий лицо ветер и прохладу летнего дождя, и ему больше никогда не будет больно. Грелль — его кость, и плоть, и кровь, и душа, и весь он сам, ведь они — два лица одной смерти. Навеки.       На часах четверть двенадцатого. Его капризная принцесса, наверное, ещё сладко спит. Но надо бы зайти, справиться, не хочет ли он чего. Первая встреча — так волнительно… Главное — спрятать лицо под любимую маску, чтобы проверить, узнает ли Грелль, чьё лицо прячется под ней. Тогда Гробовщик будет спокоен, что воспоминания прижились. Вежливо постучался в дверь, приоткрыл. Укрытый до пояса одеялом, Грелль лежал в постели, алые волосы разметались по белой подушке. Он спал очень чутко, если услышал чужие шаги. — С добрым утром, маленький жнец. Как спалось? Грелль резко сел и, обхватив колени, уставился на него враждебным взглядом. Однако, разглядев гостя получше, расслабился. Да и голос, похоже, узнал. — Ты?.. Что ещё за дурацкая маска? — Тебе не по душе? Я долго над ней старался, восстанавливал. Леди не оценила искусство склейки?