Выбирай

      — Это еще что?       Сонбэ поднимает на него помутневший взгляд, так и замирая с открытым ртом и поднесенной к нему вилкой. Медленно моргает, наверняка, выглядя при всем при этом максимально отвратительно. Он и не претендовал, в данный момент, ему просто хотелось хоть что-нибудь пропихнуть в горло, проглотить ком мяса и закрыть глаза, чтобы погрузиться в сон на долгие несколько часов. Всего на пару, на самом-то деле. Через три часа ему вновь нужно быть в участке, заливать в себя свежую кружку кофе и просмотреть все ответы на запросы от операторов связи, которые должны были отследить чужой мобильный. Копирует взгляд Сану, прослеживая и в итоге натыкаясь на торчащий край бинта из-под рубашки.       — Ничего серьезного, — говорит он, прожевывая кусок. — Зацепился во время осмотра.       — Дай посмотрю, — и Сонбэ хотел бы возмутиться, хотел бы сказать что-нибудь едкое и острое в ответ, но накопившаяся усталость лишала его речи. Он помолчал, отложил вилку, закатав рукав рубашки, на которой все еще оставались расплывшиеся и почерневшие капли крови, и протянул руку по столу. В конце концов, Сану виднее — это ведь он закончил свой медицинский и теперь штопал людей в хирургическом отделении. — Обо что зацепился?       — Понятия не имею. Обо что-то острое, наверное, о разбитый угол столешницы.       Сану кивнул. Его пальцы дернули за узел бинта, тот тут же расслабился, расплылся шершавой марлей по запястью, вскоре являя свету глубокую красную полосу, что безобразным краем расползалась под кистью. Ему захотелось прикрыть глаза, ощущая это бережное прикосновение к своей руке — утащить Сану в постель, обвить его руками и просто ощутить, как замирает время.       Как вместо трех часов у него есть рекомендуемых восемь, как вместо кома в горле, когда от еды тошнит, у него легкость и отсутствие сроков. Когда ты просто лежишь, просто вдыхаешь свежий запах и не думаешь о том, что где-то по улицам Сеула может разгуливать серийный маньяк.       Сегодня утром стало известно о еще одной жертве — молодая Ким Соён до сих пор смотрела на него своими пустыми кукольными глазами через фотографии, словно умоляла помочь ей, вернуть её своим отчаявшимся родителям, подавленной матери, которая узнав о том, чьей жертвой она стала, безутешно рыдала перед его столом долгие двенадцать минут. Как она, найденная и расшитая черной нитью от таза до подбородка, от кисти до кисти, от ступни к ступне — была разодета в пышное и такое же кукольное платье; как ее тело, лишенное костей, прогибалось в черном пакете. Пропитанная формалином, она, как и все предыдущие его жертвы, умерла от потери крови. Сначала он накачал её транквилизаторами, подкараулил в моменте, когда она села в машину и вколол в ей в шею седативы, затем, отвезя ее, предположительно, куда-то в район Пукхансан, вколол ей дозу кетамина с этомидатом; первый надрез он сделал над ее влагалищем, отделил кожу от мышц и костей — Ким Соён умерла во сне, так и не придя в сознание. Ее кожа была ухожена и отмыта, пропитана раствором, изнутри она была покрыта лаком и твердым воском, и потому запах в той спальне стоял сильно химический, когда они ворвались в дом. Её тело лежало на чистой застеленной кровати, она была повернута набок, словно бы просто спала — во рту они обнаружили клочок бумаги, на котором, словно насмешка в лицо, было написано:       «Кто же следующий? Выбирай.»       Надпись была сделана на английском, такими витиеватыми, аккуратными буквами, каких полно в учебниках по каллиграфии. Кому было адресовано это «выбирай»? С кем именно игрался Кукольник? С ним? С Ли? С кем-то еще из отдела по особо тяжким? Криминалисты прибыли на место спустя полтора часа, застревая в трясине после проливного дождя, они вышагивали в своих белых скафандрах по грязи. Ни единого следа, ни отпечатка, ни крохотного волоска — все настолько чисто, словно юная Ким Соён сама пришла в этот дом, улеглась в постель и уснула, позабыв закрыть глаза.       Выбирай.       Сонбэ потер глаза свободной рукой, крепко зажмуриваясь, пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией. Сану подсел ближе, в его руках был антисептик, смоченная им свежая марля, отчего рану несильно пощипывало. Свинцовые глаза напротив кажутся ему бездонными, такими красивыми, притягательными, пока вечерний полумрак кухни обхватывает их мягкой тенью. Теплый приглушенный свет золотил кожу, казалось, если он дотронется до него сейчас, то ощутит под своими пальцами бархат, такой теплый и шершавый, согревающий заледеневшие ладони. Его светлые волосы были небрежно растрепаны, спадали на высокий лоб, на котором расползалась тоненькая, почти незаметная морщинка. Губы были поджаты, выражая сосредоточение и плохо скрываемую усталость. Когда они вообще в последний раз проводили время вместе? Только так — утром, сталкиваясь по комнатам, пока натягиваешь на себя штаны, застегивая ремень джинс и вечером, когда с изнеможением стаскиваешь с себя эти самые джинсы, порой забывая даже принять душ и просто засыпая, едва голова касается подушки. Их выходные редко совпадали, редко появлялись и вовсе, когда одному из них взбредало в голову проработать несколько недель подряд, порой даже не покидая офиса или, в случае Сану, больницы. О сексе даже и речи не шло.       Он испытывал почти острое желание напиться. Где-то в закромах до сих пор стояла открытая бутылка крепкого. В последний раз, он смог сделать лишь один глоток, рассевшись перед раскрытым делом — так и заснул, улегшись головой на фотографии убитых женщин, что потом, во сне, приходили к нему и пытались всё что-то сказать, лишённые голоса. Они открывали рот, где не было видно ни зубов, ни языка и просто молчали. Глядели на него своими кукольными глазами, и молчали, не издавая ни звука. Все девять жертв и теперь он ждал встречи с Ким Соён, как и она теперь станет в один круг вместе с ними и точно так же будет молчать, глядя своими пустыми искусственными глазами.       Она не была особенной, она не была из богатой семьи, не владела идеальной или ужасной репутацией, она была самой обычной работницей из магазина одежды для женщин большого размера — с записей камер всегда была приветлива, часто избегала конфликтов и по заверению друзей даже боялась их. Не ходила по клубам, предпочитала достаточно домашний образ жизни, уделяя всё внимание своей жизни в интернете. В соцсетях у нее стояла фотография известной поп-артистки, в чатах с другими она обсуждала, что наконец смогла накопить денег на концерт какой-то группы, что она невообразимо счастлива и хочет осветлить свои чёрные волосы, чтобы быть похожей на «неё». Самый обычный человек, ни худая, ни толстая, она носила широкие толстовки и светлые джинсы, завязывала волосы в низкий хвост и стеснялась делать фотографии своего лица, имея небольшие комплексы по поводу носа. И на фоне всех остальных жертв, она, такая обычная и простая — выделялась больше остальных. Значит, все же что-то в ней было, что-то конкретное, что заставило Кукольника проникнуть в ее машину и вколоть ей двойную дозу препаратов, оставляя её сумку с телефоном на переднем сидении. Как он унес ее? Как не привлек внимания?       Его голова закипала, пыталась включиться в рабочий процесс и как любой изношенный механизм, с позором сщелкивалась, бросая его в какие-то абсурдные крайности. В конце концов, откуда взяться мысли, что она могла сама и по своей воле уйти вместе с ним?       А может быть, он просто хреновый следователь. Такая мысль тоже посещала его.       Выбирай. Выбирай, кто следующий, Ян Сонбэ. Выбирай, потому что это ты однажды сказал, что Кукольник попытается вас удивить.       Все катилось куда-то к чертовой матери. Некоторые люди, знающие чуть больше, чем им положено, считали, что у Сонбэ есть какая-то особая одержимость маньяками, что его давнее и острое желание поймать настоящего психопата, так и осталось незакрытым гештальтом, потому что Сану под этот пункт не попадал. У Сану все проблемы ползли из прошлого, из наследственности и его матери, которая сотворила с ним и его отцом отвратительные вещи, Сану был обычным подростком, которому в один момент просто сломали жизнь и он не оправдывал его, не искал смягчающих обстоятельств и причин, по которым бы все убийства Сану вдруг просто растворились, превратившись в ничто. Нет, он помнил лицо каждой его жертвы, слышал голос Юн Бума пару раз за месяц и ловил флешбеки, когда в руках Сану оказывался простой кухонный нож. Он никогда не сможет вернуть к жизни детей тех родителей, которые так же, как и мать Ким Соён, безутешно плакали в участке, их имена, образы и найденные останки, навсегда останутся для него напоминанием, кем является Сану. Даже тот мужик из гей-клуба — он был самым простым человеком. Просто теперь все это осталось позади, это не преследовало его на каждом шагу, это было пять лет назад и Сану искренне делал всё, чтобы прошлое осталось в прошлом.       Он приходит в себя, только когда уже лежит в постели. Натыкается взглядом на широкую спину, обтянутую мягкой футболкой — Сонбэ кладет ладонь между лопаток Сану, ведет вдоль позвоночника к загривку и прижимается теснее, утыкаясь губами в короткостриженый затылок. Обвивает руками его массивное тело, подгибает ноги, отчего они превращаются в две половинки одного пазла, так идеально подходящие друг другу — и это чувство заполняет пустоту в его груди, ту самую, которая возникает при виде очередного трупа молодой девушки, когда дело становится только запутанней и все улики, что у вас есть, ведут ровным счетом в никуда, никак не связываясь друг с другом. Многие говорили, что он пока что слишком молод, что это его первое серьезное преступление и он должен смотреть на других и учиться, а не нестись сломя голову, чтобы раскрыть и без того запутанное дело;       — У молодых следователей всегда такое происходит, — говорил ему начальник убойного отдела полиции, в очередной раз вызывая в свой кабинет. — Ты пытаешься зацепиться за все подряд, но такие преступления как это, раскрывают медленно, по кусочку, собирая пазл. Ты даже не ведешь это расследование, Сонбэ, поэтому слушай тех, кто намного опытней и понимает, как нужно расследовать такие дела. Потому что иначе…       Начальник гнусаво улыбнулся, постучав пальцем по своему виску.       — Мозги у тебя сплавятся, Ян. Уж поверь мне, я не мало повидал здесь таких упертых засранцев как ты и вылетали они отсюда быстрее, чем пробка из бутылки. Твоё дело наблюдать, собирать информацию и слушать, но не пытаться производить арест самостоятельно. Все помнят твое прошлое дело и чем оно для тебя кончилось, — он набрал в легких воздух, собираясь возразить, но сказать ему не дали. — И если не хочешь обратно в ППС, постарайся думать дважды, когда принимаешь какое-то решение.       Ему двенадцать лет, что ли? Сонбэ на каждое такое заявление криво улыбался, понимающе кивал и возвращался в общий кабинет, где выдерживал сочувствующий взгляд Ли. В конце концов, он действительно прекрасно помнил, когда убойный отдел сменился тесной полицейской машиной и забитыми всякими уродами улицами. Он не хотел повторения.       Он смотрит на свое перебинтованное запястье во мраке. Бинт туго прилегал к коже, выглядел аккуратно и не болтался, как его предыдущая версия. Кожу под повязкой приятно холодило, а чужая спина, прижатая к груди, наоборот согревала. Сонбэ целует его в изгиб плеча — вместо слов благодарности, вместо всего этого бессмысленного речевого потока, который его мозг все равно не способен генерировать. Ему просто хотелось обнять его крепче, пролежать так долгие несколько часов и ни о чем не думать — они могли бы сходить куда-нибудь, могли бы включить какой-нибудь глупый фильмец и просто втыкать, не вникая в сюжет. Хотелось просто обмазаться чужим присутствием, накрыться одеялом с головой и вдыхать запах с чужой кожи. Да, может их отношения не идеальны, может, порой, их ссоры обретают статистику вероятности для того, чтобы закончиться побоями и тем не менее — Сонбэ понятия не имел, как бы он жил без Сану.       Как он будет жить, когда все это закончится, когда болезненная привязанность из прошлого пройдет и они превратятся в совершено чужих друг для друга людей? Порой он думал об этом — наверняка, думал даже больше, чем было необходимо. Потому что они уже расставались дважды и каждый раз приносил с собой уныние. Как он вновь возвращается в пустую квартиру, как пропадает это приятное ощущение, что тебя кто-то ждет, что там, дома, пока ты здесь сидишь и едва не языком вылизываешь каждый сантиметр в поисках улики, сидит человек, который шлет тебе СМС; который шелудиво улыбается, когда твои руки оказываются на чужой пояснице, как ловишь этот лукавый и сводящий с ума взгляд. Как слова о любви, произнесенные в этих стенах лишь однажды, пропитывают каждый сантиметр кожи через одну лишь улыбку, взгляд, брошенное невпопад слово. Сонбэ любит его, он признается себе в этом совершенно искренне — любит так сильно, что одна мысль, что этот человек однажды может исчезнуть из его жизни, приводит его в страшное уныние. И что, все это было понапрасну? Они никогда больше не посрутся из-за того, что оба слишком упертые? И на его лицо вновь вернется недельная щетина и желание делать что-либо просто уйдет? Что это вообще за жизнь такая, где рядом не будет Сану? Не будет его горячих ладоней на плечах? Не будет сводящего с ума ощущения, когда он целует его губы, а все вокруг вдруг становится совершенно бессмысленным. Не будет горячих ночей, не будет всех этих многозначительных переглядок и СМС?       СМС грустные, СМС веселые, СМС от которых спирает дыхание. Сану часто шутил, что их уровень сближения можно было отследить по этим самым СМСкам. От самого начала, которое целиком было пропитано сухими и однословными фразами, где из чувств присутствовало лишь одно раздражение и непонимание, где названия препаратов звучали чаще чем их имена; до того, что есть сейчас, когда сообщения пропитаны ненавязчивым флиртом, когда самолюбование Сану вытекает во внезапные фотки в отражении какой-нибудь поверхности, когда Ян, готовый уже просто заснуть за своим рабочим столом, шлет односложные ответы и вместо грубости, получает какую-то толики поддержки.       Это ехидное: «вау, оказывается, ты можешь быть еще более заносчивым. Мне нравится, продолжай». От которого потом и улыбаешься счастливее, и усталость на секунду проходит.       Он слышит раздраженный вздох, когда Сану в его руках шевелится. Как тот поворачивается к нему лицом, сонно моргает в полумраке и смотрит на него своими глубокими темными глазами. Слишком красивыми для такого человека, слишком притягательными, что хотелось тотчас раствориться в их ночи и уснуть. И он тянется к нему, ищет какой-то немой и глупой поддержки и находит, когда руки Сану обнимают его плечи, как он сам — вжимается носом в мягкий висок, вдыхая его запах и чувствует эти поглаживания, как щекочет чужое дыхание его подбородок.       — Мне интересно, такой чушью как ты страдают все следователи?       — Раскрытием… преступлений?       — Нет, — фыркает он. — Тем, что забивают себе голову всякой ненужной хренью пока спят.       — Профдеформация, — Сонбэ усмехается, липнет ближе, прижимаясь губами к горячей коже. Его руки смыкаются вокруг Сану, обвиваются вокруг плеч. Он привык однажды к маленьким и миниатюрным телам женщин, как естественно и аккуратно они смотрелись в его объятиях, как мягко было обнимать их и не чувствовать стали мышц под ладонями. С Сану — все равно что обниматься с глыбой, с физической стороны. И тем не менее — Сонбэ не жаловался. Этот камень грел, будучи нагретым на солнце, создавал уют и покой, как если бы у него появилась своя собственная стена. — Сначала ты заканчиваешь полицейскую академию, катаешься на тачке по улицам, распугиваю алкашей и подростков, а потом пьешь по три кружки кофе, чтобы не заснуть во время написания отчетов по делу.       — Сердце не жалко? «Три кружки кофе».       — Иначе никак.       — Иначе — приходи вовремя и спи.       — Просто скажи что-нибудь приятное, — бубнит он себе под нос. — Не знаю, что там обычно говорят люди в нормальных отношениях…       — Я переживаю за тебя.       — Да, что-то вроде этого.       — Нет, Сонбэ. Ты не понял, — он не глядя может понять, что Сану закатывает глаза, повторяя вновь. — Я переживаю за тебя.       И он замирает, прокручивает эту фразу в голове несколько раз, прежде чем прикрыть глаза, растягивая губы в горькой улыбке.       — Не хотелось бы умереть в двадцать восемь лет.       По голосу Сану он слышит недоумение.       — Так не умирай? К чему это вообще?       — Ощущение, что что-то грядет. Паранойя. Как было тогда, — под «тогда» он подразумевает время, о котором они не говорят. — Я чувствую, что меня водят вокруг пальца.       — Ты не единственный следователь в отделе, Сонбэ, не неси херню.       — Это правда, — он широко зевает, укладываясь щекой на макушку Сану. Он ощущает мягкое поглаживание по своему перебинтованому запястью, слишком трепетное, аккуратное, со сквозящей в нем тревожностью. — Ему нужен я, но я не знаю зачем. Пытаюсь понять, но не могу ничего сопоставить, как будто... из всего отдела его интересую только я. «Выбирай» — почему я уверен, что это адресовано мне?       — «Выбирай»?       — Его последняя улика. Оставил во рту сегодняшней жертвы. Что ему нужно? Понятия не имею...       И он не ожидает ничего в ответ. Просто говорит об этом как факт, не задумываясь. И чувствует себя невообразимо уставшим, когда слышит в ответ:       — Выбери и узнаешь.