Прошлое должно оставаться в прошлом

Просторная кухня залита лучами зимнего солнца. На газовой плите разрывается свистом чайник. Вова тянется, пытаясь скинуть с себя полудрему, зевает, прикрывая рот рукой. Денёк сегодня хороший, дома никого нет. Можно вдоволь насладиться одиночеством, а потом уже по делам пойти — Вова птица вольная, ему ни на работу, ни в школу не надо. Только вот и без этого проблем хватает. Горячий чай приятно согревает горло. Отвык Вова от гражданской жизни. От вкусного чая, от дома, от города. А вливаться надо. И чем скорее, тем лучше. Умом он это, конечно, понимает — крутиться придётся, варианты искать. А вот внутри где-то, под ребрами может, а может в животе, что-то ноет тоскливо, перемены принимать не желает. Хочет навсегда остаться на этой самой кухне или отмотать на несколько лет назад, когда всё было понятно и как будто бы правильнее, чем сейчас. Вове придётся много всего наверстать, за годы его отсутствия в городе многое изменилось: братик вырос, друзья повзрослели, правила на улице изменились. Так много всего упущено. Он будто проспал половину фильма и проснулся только под конец, а теперь не понимает, что происходит на экране. Только Вова собирается отрезать кусок хлеба, как слышит хлопок входной двери. Тут же дергается, оборачивается на звук. Кого принесло в такую рань? Отец за чем-то вернулся? — Проходи на кухню, — слышится из коридора задорный голос брата. — Я приду сейчас. Вова откладывает нож и встречает гостя хмурым взглядом. Он его знает, видел вчера среди парней, даже вступился за него перед Кащеем. Симпатичный светловолосый мальчишка, вокруг него Марат постоянно крутится. Только имени не помнит. — Вы чего не в школе? — ещё хриплым после сна голосом строго интересуется Вова и видит, как мальчик смущенно опускает глаза в пол. Марат не заставляет себя долго ждать. Бесцеремонно врывается на кухню, почти сшибает собой стоявшего в дверном проеме друга. — А... Ты чего не ушёл? Я думал ты это... Не дома, — он таращится на Вову, на его кружку с чаем. — Это Андрей, я вчера вас знакомил. Точно, Андрей. Столько новых людей появилось, всех за один день не запомнишь. — Вы чего не в школе? — повторяет вопрос Вова, раздосадованный нарушением его меланхоличного одиночества. — Так уроки отменили. У нас экскурсия сегодня, а мы не поехали. Были уже. — быстро тараторит выдуманную легенду Андрей и косится на Марата, ожидая одобрения. Тот кивает и поддерживает: — Мы с Андреем посидим сегодня у нас. Алгебру подтянуть надо. Марат выходит чуть вперед, загораживая собой приятеля, будто готов принять на себя любой словесный удар старшего. В голове проскальзывает непрошеная мысль: интересно, а давно они так... друг к другу ходят? — Разрешение спрашиваешь что ли? — Вова в недоумении оглядывает мальчиков, вливая в себя остывший чай. — Ставлю перед фактом. Вова только кивает. Он понимает. Сам таким был. И Кащей таким был. Они вместе были. — Ну подтягивайте. Я вам не помешаю, уйду скоро. — Вова достает из пачки сигарету, закуривает, провожая взглядом мальчиков, которые спешно покидают кухню. Стряхивая с сигареты пепел прямо в пустую кружку, Вова невольно вспоминает себя в их возрасте. Тогда они с Кащеем тоже заваливались в пустую квартиру, думая, что вместе сделают домашнее задание. А на следующий день возвращались в школу с пустыми тетрадями, зато счастливые и с покусанными губами.

***

На улице тепло. Настолько тепло, что Вова куртку не застегивает. Раньше зимы были холоднее. Он хорошо помнит тот морозный день, когда Кащей стянул с него шапку и долго не хотел отдавать, убегал вперед на пару метров и дразнился, а, как только Вова срывался за ним, снова бежал, заливаясь смехом. Они тогда сильно вспотели от догонялок, сняли куртки и бегали друг за другом по всему двору ровно до того момента, как Кащей, не заметив под снегом штырь, споткнулся и рухнул в сугроб. Вова, воспользовавшись моментом, навалился на него, но уже не с целью отобрать шапку. Они долго барахтались в снегу, пока обессиленно не улеглись рядом, устремив взгляды в вечернее небо. Первым не выдержал Кащей — приподнялся на локтях, стряхнул с Вовиного лица налипший снег и наклонился. Поцелуй вышел смазанным и быстрым. Оба боялись, что прохожие увидят их нежность друг к другу, но удержаться не могли. Вова тогда сильно заболел. Отец оставил его дома и скрепя сердце разрешил впустить Кащея, пришедшего навестить друга. Если бы он узнал, что именно этот паренёк был виновником болезни его сына перед важной контрольной, то никогда бы больше не пустил его на порог квартиры. Но отец не узнал, и Кащей просидел у них до позднего вечера, читая Вове вслух зарубежную литературу, найденную в книжном шкафу. Вова покупает в магазине несколько свежих булочек. Женщина за прилавком ласково улыбается, помнит его. Они с Кащеем часто захаживали сюда после школы, покупали горячую выпечку и шли до дома. — Вернулся, милок? Насовсем теперь? — Насовсем, тёть Люб, больше никуда не денусь. А есть у вас что-нибудь сладкое из свежего? Для друга. — Для того самого, с которым вы в тот раз мне чуть прилавок не разнесли? — она смеется, подхватывая пакетиком булочку с яблочным повидлом. — Вспомните ещё, когда это было-то... — Вова при каждом упоминании этой истории смущенно улыбается. — Не разнесли же. — Не разнесли, — подтверждает женщина, принимая оплату. — Я вовремя подоспела из подсобки, а то всю выпечку смели бы, чертята оголодавшие. Вывалившись из пекарни, Вова щурится от снежной белизны и яркого солнца. Не медля, достает теплый пирожок и откусывает сразу половину, жует долго, смакуя, наслаждается родным вкусом. И будто не было армии, не было взрослых проблем и тревог. Всё как в детстве. Только Кащей рядом не стоит. Покончив с собственным завтраком, Вова засовывает булочку с повидлом в карман куртки и идёт дальше, на ходу достаёт сигарету, делает долгую затяжку. Он хорошо помнит свой первый опыт курения. Одна сигарета на двоих, нежный запах летнего вечера. Они сидели на трубах, долго спорили о чём-то, а потом Кащей исполнил давнее обещание: научил Вову курить в затяг, смеясь в унисон Вовиному кашлю. На улицах Вову знают как Адидаса-старшего. Знают и уважают. Проходящие мимо люди здороваются, улыбаются ему приветливо и всё норовят узнать, как давно он вернулся. Вова останавливается, рассматривает старых знакомых и даёт ответы на интересующие вопросы. Вернулся, братья, вернулся насовсем, теперь не денусь никуда. И, чем больше людей он встречает по пути в штаб, тем сильнее растёт уверенность, но он нужен своим ребятам, долго расслабляться не получится. С завтрашнего дня начнёт, а перед этим нужно закрыть ноющую внутри дыру, из которой так и лезут непрошеные воспоминания. В качалке сегодня пусто. И куда народ подевался? Вова останавливается у ринга, кончиками пальцев оглаживает канаты. Раньше он валил здесь ребят за пару раундов, стойко держался с любым противником, не было ему равных. Однажды они с Кащеем стояли друг против друга, болельщиков не было, зал пустовал поздней ночью. Вова тогда малость перестарался, рассек другу губу точным ударом, а потом сам слизывал кровь с его подбородка, жадно целовал разгоряченную кожу на шее и тихонечко скулил, пока Кащей касался его паха через ткань боксерских шорт. — Кто там шастает? — раздаётся голос из тренерской комнатушки. Вова дергается, трясёт головой, отгоняя наваждение. Только сейчас он замечает, как сильно бьётся его сердце и как участилось дыхание от таких мыслей. Он-то думал, что один здесь. — Это Вова. — отзывается он и идёт на голос. Кащей лежит на кушетке, растянувшись во весь рост. Черная рубашка расстегнута, в губах зажата сигарета. Со вчерашнего дня он ничуть не изменился, будто просидел тут всю ночь. — Чего пришёл? — вместо приветствия интересуется Кащей, выпуская в потолок густое облако дыма. — Как ты? — Нормально. Не видишь? Широким жестом руки Кащей указывает на столик, на котором стоят пустые пивные бутылки по соседству с переполненной пепельницей. Вова морщит нос. Не в таком состоянии он ожидал застать старого друга ранним утром. — Что, ты и спишь здесь? Квартиры своей нет что ли? — Вова проходит, снимает куртку и усаживается в потертое кресло. — Опять ты с наезда начинаешь, Володя. Вчера наехал, сегодня тоже. — Кащей тянет руку для рукопожатия, приподняться пытается, но тут же валится обратно, ударившись затылком о стену. — Я поэтому и пришёл. Вчера как-то не сложилось у нас. Не так я представлял нашу встречу после стольких лет. Он вспоминает про пирожок. Достает его из кармана куртки, протягивает другу: — Держи. Твой любимый, с повидлом. — Положи, — Кащей кивает на стол. — Потом съем. Подвинув пару бутылок, Вова кладёт пирожок на середину стола. Лучше бы сам съел, ей богу. Но нет, порадовать же хотел. — Помнишь, как мы Пугачёву слушали, когда узнали, что тебя в тюрьму загрести могут? Столько воды утекло с тех пор... — снова предпринимает попытки наладить контакт Вова. — А, да... Помню, конечно, молодые были, сентиментальные. На следующий день меня и загребли. Как там пелось, а, брат? "Понимаешь, все еще будет, в сто концов убегают рельсы..." — "Самолеты уходят в рейсы, корабли снимаются с якоря", — оживлённо поддерживает Вова, подпевая невпопад, фальшивит жутко. — "Если бы помнили это люди, чаще думали бы о чуде..." — И нихрена никакого чуда не случилось, — вместо продолжения обрывает Кащей. — Не случилось и не случится. Так и сгнием тут всеми. Катимся по наклонной, не долго эта система выдержит. — Что? О чём ты? — Много ты пропустил, Володь, и я много пропустил. Только я-то успел нагнать, знаю, как дела обстоят, а тебе только предстоит. Думаю, ты уже заметил, как всё изменилось. Не в лучшую сторону. Вот я об этом и говорю: не долго мы протянем в таком темпе. — Так самим придумывать правила надо, исправлять ситуацию под нас, двигаться как-то, решать, — Вова от негодования почти подскакивает с места. — Я вернулся, мы вместе придумаем, как ситуацию исправить. Кащей только отмахивается: — Мне двадцать с хреном лет, а что я имею? Отсиженный срок и банду малолеток, каждый день от скуки рвущихся набить друг другу морды. На этом далеко не уедешь. — Делать надо, а не отсиживаться целыми днями в качалке с пивом на пару. — У тебя хотя бы медали есть, ты почитаемый человек, а я... — продолжал гнуть своё Кащей, прикрывая глаза ладонью. — Меня уважают, просто потому что так надо. А для меня это всё уже несерьёзно, я это перерос, Володь, понимаешь? Вова хмурится, понимая, что с трудом улавливает нить разговора и то, что хочет донести до него товарищ в полупьяном бреду. А раньше они понимали друг друга с полуслова. — Ну всё, хватит трепаться. Иди сюда, соскучился я по тебе, сил нет. — Кащей гасит окурок, кидает его в пепельницу и раскрывает руки, приглашая в объятия. Усевшись рядом, Вова разглядывает его поближе. Всё те же кудри, длинные и закрученные вверх ресницы, обрамляющие карие глаза. Только нет в них привычного и так горячо любимого прежде огонька. Теперь они пустые, смотрят перед собой, будто сквозь Вову пытаются что-то разглядеть, но никак не могут сфокусироваться. — А давай как раньше попробуем, а? Только ты и я, Володь, ты и я, — Кащей садится, их лица оказываются в паре сантиметров. Вова щекой чувствует горячий поцелуй, дергается, когда горячая рука скользит под свитер, — Усищи такие отрастил, как с тобой целоваться-то теперь? Вова беспомощно поддаётся ласкам, прикрывает глаза и старается не дышать, чтобы не ощущать запах алкоголя. Сам не знает, зачем. Рядом с Кащеем дыра внутри перестает тревожить, боль утихает на несколько единиц. Он расплывается от уверенных касаний, целует жадно и требовательно, а товарищ в ответ посмеивается ему в губы, мурчит что-то про долгую разлуку. Вот уже Кащей оказывается сверху, стягивает с Вовы свитер и, наклоняясь, целует в шею, прикусывает кожу, заставляя товарища вздрагивать и ерзать на койке. Его ладони оглаживают часто вздымающийся живот, долго возятся с армейским ремнём. Вова шире раздвигает ноги, позволяя проникнуть под резинку трусов и почти с трудом сдерживает стон, когда Кащей большим пальцем проводит по головке, размазывая каплю смазки. — Скучал по мне, да? — смеется Кащей, отстраняясь. — Вижу, как сильно скучал. Раньше тебя дольше "разогревать" приходилось. Ну ничего, щас мы оформим всё как надо. Щас, я только... Вова лежит с закрытыми глазами и не понимает, с чем Кащей так долго возится. Только услышав чирканье спички, он лениво приподнимает веки и видит зажатую в красивых пальцах друга самокрутку. — Будешь, а? Я в последнее время только под дурью трахаюсь, не обессудь. Вова садится так резко, что на секунду теряет ориентацию в пространстве. Нет, нет, нет. Только не это. Он часто дышит, смотрит на друга во все глаза. Не тот это Кащей, память о котором он бережно хранил под сердцем долгие годы. Теперь он вообще не узнает этого человека. — Чё ты дергаешься? — Кащей хватает его за плечо, не давая встать с кушетки. — Уже не хочешь меня так же сильно, как минуту назад, да? Он выдыхает дым Вове в лицо, тянется за очередным поцелуем и почти ловит чужие губы, но снова не удерживается и наваливается на товарища, пригвоздив его обратно к койке. — От тебя перегаром и куревом несёт, уйди. — Вова упирается руками в чужие плечи и толкает, пытаясь сбросить с себя тяжелое тело, а Кащей в ответ только смеётся: — Ты как тëлка, Вова, ей богу! — и, наклонившись над самым Вовиным ухом, добавляет: — А Маратка твой покладистый был, его ни курево, ни перегар не смущали. Помню, они пришёл ко мне дельце решить, а я его на этом самом месте... Вова замирает. Моргает. Медленно поворачивает голову к лицу Кащея. Тот сжимается в спазме хохота, закашливается, вдыхая собственный дым. И в следующую же секунду получает кулаком в скулу. Вова бьёт, совершенно забываясь, не до конца понимая, что происходит, а в голове эхом пульсируют услышанные слова. Удар за ударом, пусть и поза неудобная, плевать совершенно, главное попасть, прочувствовать костяшками каждый миллиметр чужого лица. Когда Кащей уже не двигается, Вова, выбравшись из-под него, хватает свитер и молнией вылетает из комнатушки. На ходу застегивает ремень, надевает куртку. Ладонью проводит по лицу, оставляя след из кащеевской крови на лбу и щеках. Вова на всех порах мчится домой. Если Кащей хоть раз посмел тронуть пальцем Марата... Квартира встречает тихой музыкой из радиоприёмника. Мелодия до жути знакомая, даже голова кружиться начинает. Понимаешь, все еще будет В сто концов убегают рельсы Самолеты уходят в рейсы Корабли снимаются с якоря Вова впервые за всю дорогу от штаба до квартиры сбавляет пыл. Неспешно подходит к двери их с братом общей комнаты, она закрыта не до конца, осталась маленькая щель. Он, стараясь быть незамеченным, заглядывает в щелочку. Парни лежат на кровати Марата, лениво целуясь, глядят плечи друг друга и тихо переговариваются. Из-за музыки не слышали, наверное, как за Вовой хлопнула входная дверь. Вова, вздыхая, стягивает куртку и уходит на кухню. Вова не будет сейчас их тревожить. Он понимает. Сам таким был.