Цвела я, словно маргаритка...

Когда над нашим стройным, величавым городом падает снег, я всегда задерживаюсь у окна, чтобы поглядеть на рой этих летящих белых мух. Снег... До чего же он прелестен! Каждая снежинка не тает и даёт себя разглядеть: вся из мелких узоров природой сложена — ни одна другую не повторяет! Об этом думала я, когда моя воспитательница, госпожа Ланскáя, проводила со мной урок музыки. — Верочка, мы не должны отвлекаться, — напомнила она. — Ты ведь хочешь показать графам Эйзенбергам, на что ты способна. Пришлось мне отвернуться от окна и разучивать аккорды вальса со смешным названием «собачий». Госпожа Ланская говорит, что именно с этого вальса барышни начинают музицировать, и его мне предстоит сыграть сегодня вечером в гостях у графов Эйзенбергов, друзей моего папы. Их дочка Ирочка — предмет моей зависти: всегда нарядная, всегда получает, что хочет.       И вот, когда аккорды собачьего вальса утвердились в моей памяти достаточно крепко, а папа с мамой надели лучшие одежды, нянюшка Варварушка велела мне собираться в гости. Быть в гостях — не самое торжественное событие, поэтому моё лучшее белое платье было для него слишком нарядным, и я надела скромное: шерстяное и розовое. Нянюшка тщательно меня укутала и вывела на парадное крыльцо, у которого ждал верный кучер Гаврила в нашей личной пролëтке. Как только мы устроились на сидениях, экипаж стремительно помчался сквозь белоснежный рой снежинок, которые, к удовольствию моему, продолжали лететь. Я прошла прямо в гостиную, ещё более роскошную, чем наша, и среди всех детей заметила Лизочку. На ней, как всегда, было прекрасное платьице с розовым пояском, а в белокурых кудрях два банта. — Лиза, здравствуй, — улыбнулась я. — А Анюта придёт? — Анночка учит уроки, и поэтому не могла приехать. Смотри, вот и хозяйка. Я замерла от страха и восторга — перед нами появилась сама Ирочка Эйзенберг! Впервые я видела её так близко. Она была вся в шелку, а её волосы, не золотистые, как у меня, а каштановые, вились длинными локонами. — Ирочка! — прошептала я восхищённо. — Как у тебя волосы вьются! — Это букли! — похвасталась Ира. — Но они не сами вьются. Моя гувернантка мисс Джанкс накручивает их на специальные бигуди. «Как, оказывается, сложно иметь такие локоны, — подумала я. — Выходит, даже такая роскошь не даётся даром.» Но в эту минуту нас позвали в зал, где Ирочкина мама объявила: — Пусть каждый из вас раскроет нам свой талант! Первым вызвали маленького белокурого мальчика Алёшу в светлом матросском костюмчике. И хотя он был вполне хорош собой, стихи он прочёл застенчиво, без выражения. Аплодисменты ему были приглушённые, улыбалась лишь его мама. «Да разве так выступают перед почтенной публикой?» — усмехалась я. После Алёши выступил мальчик Андрюша — матросский костюм на нём был синий. Он танцевал лихой моряцкий танец, и все, не отрывая глаз, следили за каждым движением его стройных ног. Андрюша реял коршуном, вертелся волчком, быстро и односложно вскрикивал. Казалось, стоит зажмуриться — и его уж не будет. Ускачет он далеко-далеко из дома по улице... Когда танцор по окончании танца встал на колено, я пребывала в таком восторге, что опомнилась только тогда, когда бурные аплодисменты стихли, и графиня Эйзенберг позвала: — Вера Брянцева! Я вздрогнула и в растерянности взглянула на родителей. «Иди, Веруша, ничего не бойся!» — говорил один взгляд мамы, а папа утвердительно кивнул. Я решительно села за рояль: в конце концов, разве я, дочь статского советника, не должна доказать, что тоже способна на высокое искусство? Я перебирала клавиши сначала осторожно, точно боясь ошибиться, а затем всё быстрей и уверенней. Окончив свой собачий вальс, я услышала, как тихо, потом разрастаясь в оглушительный шум, загремели аплодисменты. Я поняла, что заслужила такой похвалы несомненно. — Ты очень способна, малютка! — похвалила меня графиня. — Я собираюсь посвятить жизнь искусству! — горячо прошептала я. После меня выступали и другие дети, но я уже не видела и не слышала их выступления. Я видела и слышала только великие ветви искусства: поэзию, музыку, и даже художество. И думала, что вот точно так же, как снег, сыплются на людей разные одарённости. «Если в тебе есть талант, нужно развивать его. — размышляла я и, оглянувшись на танцующих польку ребят, добавила: — И не помешает найти друга по-интересу.» Ни одна моя подруга ни осталась без кавалера — вот Ирочка несётся с высоким красавцем-лицеистом, а вот Лизочка скачет с каким-то кудрявым франтом. Лишь стеснительный Алёша стоял в углу, так что выбрать мне пришлось именно его. — Любите ли вы музыку? — обратилась я к нему на «вы», как к большому. — Люблю... — смущённо засунул он руки в карманы. — Люблю слушать, как играют другие. — А сами играть как раз и не можете. Такое часто бывает... — с лёгкой насмешкой заявила я, но, видя, какое доверчивое у него лицо, всё же предложила: — Если мы оба сходимся в музыке, не станцевать ли нам тур вальса? — С удовольствием! — опомнился Алёша и, несмотря на свой маленький рост, закружился со мною. Нежные, ласкающие звуки вальса словно помогали нам в точности движений и том чувстве, когда только и существуешь в ритме мелодии, когда нет ничего невозможного... О, танцевать в блеске паркета, зеркал и тысяч свечей — так чудесно! Но ещё было бы чудесней, если кавалер являлся бы твоим любимым и единственным.       А вечер идёт своим чередом: Лизочка и другая юная гостья рассматривают книжку с картинками; мой папа беседует с графом, отцом Ирочки. Величав граф Эйзенберг — высок, статен, а ордена на груди так и сверкают. Папа Ирочки служит вельможей, а мой — генералом, но мой кажется мне куда красивей увешанного орденами графа. А в чём это красота? Не знаю, не понимаю... Но тут вышла вперёд Ирочкина гувернантка мисс Джанкс, захлопала в ладоши и возвестила на ломанном русском: — Подарки, дети! Поспешайте за подарки! Подарки мисс Джанкс и графиня раздали отличные: московские пряники в виде лошадок. Поблагодарив хозяйку за тёплый приём и гостинцы, мы вышли на улицу. Ах, что за прелесть эта зимняя сказка с чёрным, глубоким небом, со звёздами, сияющими точно стразы на бархате, и нежным покровом только что выпавшего снега! — Ты очень порадовала нас своим талантом, — целуют меня папа и мама. Я с любовью обнимаю их обоих и почти клянусь: — Я и дальше буду радовать вас, и не только талантами! Подумать только — не графы мы, не князья, а живём так хорошо! Но когда я вылезла из экипажа, моё внимание привлёк нехорошо одетый мальчик, стоящий за нашими воротами с протянутой фуражкой в руке. Смотрел он вовсе не на нас, но я сразу поняла, что он бедный, и ему нужна помощь. Жалость проснулась во мне, но просить денег у родителей я не решилась. У меня в кармане была только монетка, которую папа дал мне, перед походом с няней на ярмарку. Вот эту монетку я и положила в фуражку мальчику. Тот взглянул на меня с такой благодарностью, что я поскорей скрыла смущённую улыбку, и быстрыми шагами устремилась в дом. При этом я мысленно сказала себе: «Если хорошенько подумать, то можно прийти к одному важному выводу: быть знатной, как Ирочка, совсем не обязательно! Даже красивую причёску она приобретает себе со всеми сложностями. Куда лучше жить просто, думая о нуждающихся и помогая им.»