Шоколад

Они сталкиваются на залитой светом лестнице между этажами, четвертым и пятым. Самые романтичные признания в любви обычно делаются на крыше школы, но сегодня там наверняка занято, и очередь такая, что вся атмосфера портится. Зато в школьных коридорах лампы теплые, из-за них все какое-то желтое, но не лимонное, а как засыхающие в вазе цветы. Букет пушистых гиацинтов и пестрых тюльпанов, перевязанный ленточкой. В таком свете порозовевшие щеки кажутся еще теплее, хочется сжать их между ладонями и нежно провести большими пальцами. В салфетку вместо праздничного шоколада завернуто целое пирожное. Оно должно было быть съедено с лимонадом и поцелуями, но Николай с четвертого класса получал одни пятерки по физкультуре, и учителя никогда не могли за ним угнаться. Ни в одной из старых школ, ни в новой. А в столовой, особенно в праздник, еда и так быстро заканчивается. Никто ничего не заметил. До весны еще ровно две недели, а праздник влюбленных почему-то сейчас. Видимо, чтобы был повод прижиматься настолько крепко, хотя в Японии температура зимой не падает так низко, как дома, очень далеко отсюда. Кому-то, но не всем, на крыше слишком холодно, поэтому и более-менее симпатичные подоконники и углы в классах — заняты парочками. Шум достает и до лестницы, сначала ненавязчивый и ничем не мешающий, но только до тех пор, пока с нее на четвертый этаж не выйдет какой-нибудь «магнит для цыпочек». Это Дазай разворачивает вокруг себя шоу. На его парте всегда первой набирается гора шоколада, а вокруг вьются девушки. Кружатся, шепчутся, стараются заглянуть в глаза. Изящные рыбки в бордовых форменных пиджаках. Значит, Дазай красивый. Николай мог бы заработать целое состояние, придумав викторину о самом желанном парне школы. Любимые книги, фильмы, девушки? Первая любовь? Необычное хобби? Чьи поцелуи прячутся под его одеждой? Будет ли он когда-нибудь свободен от оков гравитации? А Дазай пусть стоит в центре сцены, раскинув руки по сторонам, и подмигивает каждой из собравшихся девушек. Так он успеет выбрать, с какой из них спрыгнуть с крыши сразу после признания и контрольных поцелуев, и никто ни о чем не догадается. Шумный ворох бинтов. Опавший цветок каштана. Дос-кун, вообще-то, тоже красивый. Куда изящнее. При этом шоколад на его парте набирается с той же скоростью, даже когда особо шумные «друзья» подходят полакомиться за чужой счет. Стайки девчонок тоже есть, только они прячутся, подсматривают из-за угла. Дос-куну все еще не интересно. Что его занимает — это их с Дазаем маленькая игра. Из-за нее он все время хмурится, бросается долгими взглядами и говорить начинает с тяжелыми вздохами. На большой перемене они — Николай вертелся рядом, прежде чем улететь вниз по лестнице — читают вслух о тварях дрожащих, как те разбиваются на пары и куда-то идут. У Дос-куна на коленях — толстая книга в жестком кожаном переплете. Среди спешащих в столовую одноклассников он кажется неподвижной звездой между облаков. Только тонкие пальцы гладят страницы, и чуть-чуть кровят, когда Федор их кусает и заправляет за ухо прядь отросших волос. На нем собираются заинтересованные взгляды даже из коридора — всех, кто проходит мимо. Николай таким замечательным никогда не был, но идея с потопом ему нравится. Конечно, было бы забавно затопить школу! Но вместо этого первогодки развесили бумажные гирлянды, наклеили на окна сердечки и спорят теперь из-за очереди на крышу, пока учителя не обратили внимание на шум. Николай — это всего лишь растекшаяся на ступеньках изжелта-белая клякса. Историческая личность, вечно куда-то вляпывается да пирожки из столовой таскает на себя и свое сообщество. Русских в школе было немного, почти у всех родители переехали из-за работы. Зато все их с Дос-куном товарищи могли напугать кого угодно, просто разговаривая на своем родном. В России и зимы страшные: холодные, черно-белые, тоска с чашкой кофе и под старые песни. Насчет лучшего времени, чтобы влюбляться — коты намного умнее людей. Так что — им бы встретиться в тени магнолии, месяца через три-четыре, когда тепло, и лепестки раскрываются навстречу желтому солнцу. Чуя — это цветок персика. От природы яркий, рыжий. Он принес бы букет таких же оранжевых лилий и, не найдя подходящей дамы, оставил бы его у Николая на коленях. Они бы смеялись, незаметные на фоне всего вокруг, полного красок. А сейчас с собой нет даже картонки, чтобы вырезать из нее валентинку. Только ножницы, кто вообще выходит из дома без острых ножниц, но то, что их розовые ручки чем-то напоминают сердечко, все равно не помогает. Чуя говорит, что ему просто нужен этот чертов шоколад. Николай целится, с какого бока откусить добытое пирожное. Слева у него подтекает крем, а справа слегка помялось тесто. А потом поднимает глаза — и щурится с задорным: «Ха-ай~». Уголки губ Чуи дергаются вверх, а глаза — в сторону, всего на секунду, которой достаточно, чтобы заулыбаться шире в ответ. — Ты пришел посмотреть шоу? — Николай кивает куда-то вниз, где из ровного шума счастливых девчонок выбивается один очень знакомый смех. И тоже смеется, один глаз пряча за ладонью. — Без уловок, настоящие фокусы! — Да сдался мне этот интриган! У них у всех вкуса нет, что ли? Фокус в исполнении одного актера собрал уже почти все соседние классы, разбрасываясь улыбками, как конфетти. Томные вздохи проносятся по коридору, пытаясь пробиться за закрытую дверь в противоположном конце. Целая процессия «солнышек» и «милашек» — кошмар, никакой оригинальности — с расцветающим на лицах румянцем похожа на маковое поле. Еще немного — и выйдет Дос-кун, разведет море руками и, может быть, все-таки позовет пить чай. Не Николая, конечно. Зато перед ним сейчас Чуя — тот еще цветочек, который сам не замечает, с каким мастерством меняет маски. В школе он самопровозглашенный символист из нуарного кино: небрежно уложенные под шляпой кудри и наушники на всех уроках, кроме литературы. Снаружи, за спортивной площадкой — это гроза хулиганов, мелких и не очень, хитрых, злобных, в общем всех, кто не одарен хоть каким-то мозгом. Поздним вечером в библиотеке — мягкий, сонный, как котенок, которому задали слишком много эссе, но он обязательно справится сам, даже если заснет на двухсотой странице учебника, подложив его под щеку. Рядом с Дазаем котенок начинает шипеть и кусаться. Больно, до крови (в любом смысле) и долгих посиделок с учителями. Обычно говорят, что в создавании проблем взрослым никто не мог обогнать русских детей — в целом, и Николая — в частности и в особенности. А потом получается, что Дазай действительно «хитрая тварь», за которой не видно самое интересное. И если Федором это больше похоже на затянувшуюся партию в шахматы, то с Чуей — мог бы выйти неплохой взрыв, на всю школу. Звучит еще веселее, чем идея с потопом! И вот: «Ты же знаешь, где взять шоколад?» То есть еще: «Ой, блин, послушай, мне чертовски надо.» Может, он знает. Где здесь еще такой специалист по всякому веселому и запрещенному? Может, он мог бы показать на практике — это и намного больше. Как вскрывать замки скрепкой. Как на глаз оценивать чужие вещи. Как быть кем угодно и получать все, что нужно. Как-то нехорошо не оправдать ожидания. Так что Николай бойко отзывается: «Знаю», — и смотрит внимательно. — Так у тебя есть шоколад? — Конечно! — А… можешь дать? — Могу! — Ой, да чтоб тебя! Чуя трет шею. Оглядываясь по сторонам, он старается не косить глаза вниз, где в просвет видно четвертый этаж. Николай пододвигается ближе так, чтобы сидеть на самом краю ступеньки. Ведь большинство фокусов — это «следите за руками, наслаждайтесь реакцией». — Просто спроси меня. Я ведь прямо здесь, разве нет? Чуя задумчиво кивает. — Да… хорошо. Гоголь, поделись шоколадом. Пожалуйста. — О, уже лучше, так… Внимание, вопрос! Для чего тебе шоколад? — В смысле… Сегодня, вообще-то, день влюбленных. — О, ты теперь моя подружка? Так сегодня не Белый день, почему я тебе должен… Это что, я твоя подружка?! Николай выдыхает резко, широко распахнув глаза, чтобы насладиться реакцией, ни одной эмоции не пропустить. Чуя — о боже, его щеки розовеют, и все, остановиться уже не получается, ухмылка сама лезет на лицо. Они замирают друг напротив друга, незаметные в желтом море света, как за кулисами. И тогда Николая без лишних слов ловят за воротник затертой в бесконечных происшествиях рубашки, как если бы хотели приложить о пыльную ступеньку, и тянут к себе. Он, конечно, согласен, что вопросы — это слишком скучно. В его глазах камелия распускается белым цветом, из легких разом выбивают воздух. Накахара Чуя — это целовать, сжигая на месте, но ни за что не давать больно тянуть рыжие кудри или — о, боже — скинуть с себя шляпу. И в ответ на напористое движение его губ Николай подается ближе, чтобы всех бабочек в животе превратить в горячие угольки. Тоже отличный фокус, между прочим. Тонкие руки — не такие изящные, как у Дос-куна, ни разу не мягкие, испачканные в шоколадном креме — касаются лица напротив. Палец то прижимается слишком сильно, то мягко стучит по коже под еле сдерживаемые смешки. Чуя смотрит слишком пристально, как будто в этом «тык-тык-тык» подвох ждет. Его брови чуть дергаются — Николай честно пытается шепотом, чтобы никто снизу не отвлекался, а получается как-то по-змеиному: «Уа-а, как страш-шно!» Его все еще можно толкнуть назад, разбить, как крашеное яйцо — а, упс, этот праздник еще не скоро, хотя идея кидаться цветными яйцами с этой самой лестницы в голове откладывается. Но Чуя всего лишь говорит: — Этот бинтованный мусор будет есть мои обеды целый месяц, если соберет больше, чем я. Его глаза просто такие карие, дороже всякого домашнего шоколада. Такой никогда никому не подарят, ни в одной из старых школ Николая, ни в новой. — Нельзя прислушиваться к словам клоуна, — он чуть качает головой, — а то ночью спать не сможешь. Чуя подается назад, чтобы тут же прижаться губами еще раз. И еще. — Ну что ты, что ты… — Николай улыбается, чуть оттягивая его за щеку, и почти тычет в лицо пирожным. — Какие движения, м-м… Его собственные губы трогает легкая полуулыбка, не больше, но этого хватает. Чуя вздыхает, кажется, с облегчением. Пирожное — это темный бисквит и много-много шоколадной глазури. Николай держит его любовно, как коробочку с обручальным кольцом, и поднимается с неудобных ступенек, превращаясь из кляксы в… Он, вообще-то, выше Дазая, а его улыбка, может быть, не страшная вовсе. — Ты такой искренний, Чуя-кун. Мне правда очень нравится. Перед иллюзионистами отвлекаться не полагается, но они оба делают именно это: вместе отводят взгляд, невольно обращая внимание на суматоху внизу. Николай через секунду бежит туда, там Дос-кун наконец-то появился, и Дазай почти умер от столкновения с книгой в жестком кожаном переплете. Между четвертым и пятым остается Чуя, спасающий пирожное в салфетке, пока оно до конца не развалилось. Он обязательно вернется, сколько-то времени спустя. Даже быстрее, чем Николай успевает размотать нервы кому-то еще. — Мне, черт возьми, нужна твоя помощь. На магнолии в школьном дворе вот-вот начнут распускаться цветы.