«Ты так боишься любви
Что своё сердце спрятал за семью замками
Но учти, у любви от всех дверей есть ключи
Прячься, не прячься, а от неё не уйти»
The Hatters — Ты так боишься любви
Очередной рабочий день подошел к концу как пару часов назад. Однако это не освободило меня от монотонной работы. Меня ждал как минимум час заполнения нудных отчетов, который растянулся на целых два. Оскорбленный и озлобленный словами заместителя, что завтра меня ждет еще больше отчетов, решил пойти и запить горе горьким алкоголем. Ноги занесли меня в клуб, который славился хорошей репутацией, поэтому сомнений, что я отравлюсь или нарвусь на неприятности на нетрезвую голову, не возникало. Как только уселся за барную стойку к бармену, сразу заказал пару шотов. Хотелось чего-нибудь покрепче. Рабочий день такой душный был, прям мерзкий, что смыть неприятные ощущения на душе хотелось как можно скорее. Я залпом выпил первый шот. Сморщился от горечи, которую не смогла перебить кислота от лайма, поэтому сразу же закинул второй шот. Передышка в пару минут. Подняв руку, тут же попросил бармена повторить. И так еще раза три точно. Остановился, когда дошел до нужной кондиции: когда тело стало сразу легче, ноги перестали болеть по волшебству, спазм ушел с рук и спины, когда смог позволить держать ее не по струнке. Я стал рыбой в воде среди таких же уставших от монотонной жизни и работы людей в клубе. Музыка кричала. Молодежь танцевала. Я засмотрелся, как две девушки недалеко от стойки танцевали. Обтягивающие мини-платья. Пляжные локоны, которые стекали словно вода по плечам, которые соблазнительно лежали на груди. Покачивающие движения тела укачивали взгляд. Они перешептывались и поглядывали на меня. Мысль, что смотрел на них чересчур долго, не посещала, пока мужской голос по правое плечо от меня не сказал: — Красотки, да? Не оборачиваясь покачал головой. В последний раз оглядел блондинку слева, которая глядела в ответ с заигрывающей улыбкой на губах, и отвернулся к парню, который решил поговорить со мной. — Мне нравится, что справа. Надеюсь, ты положил глаз на ее подружку, в противном случае я тебе не уступлю. Брюнетки в моем вкусе. Если честно, когда я увидел лицо парня, то не поверил. Подумал, что выпил больше нужного и уже всякое мерещится. Однако стоило снять очки, проморгаться и снова водрузить оправу на нос, как передо мной так же сидел Джонни мать его Кейдж. — И тебе привет, Кенши, — рассмеявшись, он по-братски ударил меня в плечо. — Как… — язык двигался с трудом, но не настолько, чтобы перестать говорить совсем. Я помолчал, связывая слова в предложении и только потом сказал: — Как тебя занесло сюда? Последний раз видел Джонни, когда мне было двадцать с чем-то. Прошло не мало времени с нашей последний встречи. Джонни успел стать режиссером и продюсером в одном лице. Пока, конечно, он выпустил лишь один фильм, однако он получил множество хвалебных и хороших отзывов не только от зрителей, но и критиков. Поэтому его можно смело назвать настоящей звездой, которой он мечтал стать. Хотя негласно Кейдж уже был звездой. Кажется, он родился с оскаром в руках. В голове не укладывалось, что возле меня сидел селебрити в самом обычном клубе, а не где-то в вип-месте, для таких как он. Правда, на мой логичный вопрос Джонни лишь приподнял бровь и натянул на губы усмешку. Только после, наверное, минуты общего молчания и непонятной игры в гляделки, Джонни решился ответить: — Что, уже нельзя отдохнуть в хорошем месте? — он глянул на меня снизу вверх оценивающе, а после сделал глоток из хайбола. Кажется, он пришел сюда поразвлечься, в отличие от меня. Ну, да — в характере Джонни. Он и раньше любил развлекаться. Он словно заведенная юла, которую колбасит из стороны в сторону. Ему лишь бы на месте не сидеть, да нарваться на приключения. А если приключений не будет, то на красотку какую-нибудь точно нарвется. — Нет, просто… Ты же теперь звезда и все такое. Джонни закатил глаза. — Поверь, всем похуй звезда я или нет, когда прихожу в клуб, чтобы найти с кем покувыркаться ночью, — сложив руки на стойке, он развернулся ко мне грудью. Он склонился ниже, отчего смотрел на меня почти исподлобья. Мне стало неловко: казалось, будто хищник глядел на меня. Я ждал, когда он облизнется. — Да и то, что я звезда совсем немного играет мне на руку, — однако он улыбнулся и подмигнул мне, после этого выпрямился и, медленно отводя взгляд, допил напиток. На фоне играл ремикс «Kissing Strangers». Однако я не сильно обращал внимания на музыку. Шок от того, что спустя так много времени мы встретились с Джонни именно в этом клубе, не отпускал. Я словно вмиг протрезвел, поэтому попросил бармена налить водки без лимона. Когда я выпил залпом два шота, то Джонни покосился на меня. — Слушай, Кенши, — вновь неожиданно начал Джонни. — Как вообще у тебя жизнь? А то понять не могу, что за официальный прикид на тебе. Только не говори, что ты стал офисным клерком. Я рассмеялся. Да, мою работу можно легко поставить рядом с клерками. Бумажной волокиты даже больше, чем у них. — Нет, я в ФБР работаю. Глаза Джонни округлились, а рот растянулся в широкой улыбке. Он приобнял меня одной рукой, прижимаясь. — Ничего себе! Кенши, так еще и в ФБР! Надеюсь… Я тебя ничем не обидел в прошлом? Смешок сорвался с губ. Я, конечно, не злопамятный, но помню, наверное, все, чем раздражал и бесил Джонни все то время, пока мы жили вместе. Если бы прошлый я только знал, какой эгоистичный и эгоцентричный человек откликнется на просьбу снимать квартиру вдвоем… Университеты, в которых учился я и Джонни, были в одном районе, поэтому он нашел меня с объявлением о поиске соседа для съема квартиры на пополам. Поначалу, как мы с Джонни только съехались, все шло отлично. Кейдж пустил пыль в глаза образом веселого и неконфликтного парня. Правда, этот образ держался где-то месяц. Поэтому по истечению мнимого испытательного срока, когда я вернулся после изматывающей учебы в квартиру лишь с одним желанием поваляться на диване, то застал Джонни с девушкой абсолютно голых. На нашем диване. Я тогда еще распахнул дверь, с уверенностью шагнул в гостинную, а потом и вовсе застыл, глядя, как Джонни трахал в нашей квартире хрен пойми кого. Я знал, что девушки у него не было, поэтому впал в шок второй раз. Только после слов Кейджа: «Блядь, Кенши…», — я пробубнил: — Зайду позже, — и захлопнул дверь. Ждал, конечно же, на лестничной площадке. В квартире уже без девушки лицезрел Джонни хотя бы в трусах. Походил тот на собаку, у которой отобрали игрушку. Так как перед глазами до сих пор стояла сцена развернувшегося секса соседа по квартире, то озвучил мысль не думая: — У нас тут не бордель. Трахаться ходи, будь добр, в отели. Джонни растрепал волосы и, глядя на меня все еще обиженным взглядом, ответил: — Какие отели с расходами на эту квартиру, даже на пополам!.. Ты бы хоть… Не знаю, постучался для приличия, что ли… — Да и почему в гостинной? Твоя спальня на что? — его лепет не доходил до меня. Высказать негодование с каменным лицом мне тогда не дали — Джонни кинул в меня подушку и ушел в свою комнату, хлопнув дверью. После того случая девушек в нашей квартире я не видел. Вообще, после Джонни будто стал чуть расслабленнее со мной. Показался его взбалмошный характер, который с трудом сочетался с моим спокойным и размеренным темпом жизни. Больше, конечно, различий было в учебе. Готовиться к семинарам со студентом из актерского было нереально, ведь спустя час тишины, Кейдж заходил в комнату и говорил: — Бля, Кенши, будь другом, почитай сценарий со мной, а то один нихуя не понимаю. — Без меня вообще никак? — глухо отвечал, пока глазами все еще бежал по строчкам конспекта по криминалистике. Смысл ускользнул от меня. Запомнил что-то про рост и походку. — Да тут дел на десять минут, и снова будешь учить свои конспекты. У меня читка завтра! Давай, вставай! Со сценарием подмышкой он подошел ко мне и потянул со стула за плечо. Взгляд зацепился за последнии строчки предложения «…взаиморасположение следов относительно друг друга». Попытался вспомнить начало предложения, однако перед глазами уже был сценарий пьесы Джонни. Читка сценария всегда занимала больше десяти минут. Джонни сначала не нравилось какой стиль игры он выбирал, потом то интонация не та, голос подскочил и, вообще, жестикуляция говно. Когда придирки к самому себе заканчивались, прилетало мне. Видите ли, читаю слишком сухо. «Читать надо хотя бы с выражением». Перенимать раздражение Джонни желания не было, поэтому я только глубоко вздыхал и делал, как он просил. Заканчивали обычно за час, может, два. Диалогов было чересчур много у Джонни. Поэтому когда он уже обессиленный благодарил за помощь и шел спать, я же возвращался за нудные конспекты, за которыми засыпал. В такие дни по семинарам не получал выше «удовлетворительно». Вечера пятницы и субботы были по-особенному раздражающими. Джонни возвращался поздной ночью. От него алкоголем и перегаром за километр разило. Я молча встречал его с руками на груди, наблюдая, как пьяный Джонни неуклюже снимал верхнюю одежду, а после терялся в пространстве. Каждый такой вечер сопровождался прекрасными звуками жуткой и тяжелой рвоты в туалете. Волосы я ему не держал, так как короткие, да и по спине не поглаживал, чтобы было легче. Я лишь молчаливо стоял рядом со стаканом и бутылкой воды. Голова начинала болеть не только от аромата рвоты и спирта, но и от причитаний Джонни. На пьяную голову он вспоминал маму и молил о прощении. В такие моменты я уже не подходил, научен был горьким опытом. Он же как слепой ребенок думал, что я его мама, и цеплялся как полудурок за ноги, думая, что это подол юбки или платья, и прятал свое мокрое от слез и слюней лицо. Когда Джонни отпускал ободок унитаза и просто сидел побитой собакой, тяжело дыша, я хватал его подмышки и поднимал на неуклюжие ноги. Впихивал ему таблетки, чтобы заснул без последствий, и почти бросал на кровать, а потом небрежно кидал на него одеяло. Засыпал он как только голова касалась подушки и храп, к которому я давно привык, заполнял комнату. Утро было еще лучше. Я не будил Джонни, ведь такая каждая его попойка с друзьями добавляла седой волос на голове. Будить его с жутким похмельем чрезмерная роскошь для него. Я поступал по-другому: максимально обиженно и громко расхаживал по квартире и собирался на учебу. Джонни, как любопытная собака, выбирался из комнаты на шум и сразу же ковылял в ванную, когда видел, что беснуюсь лишь я. А после носился как ужаленный по квартире с криками: «Кенши, какого хуя ты меня не разбудил?! У меня же зачет!». Я же вместо ответа потягивал зеленый чай с ромашкой, надеясь, что зеленая водичка успокоит на весь день. Так как пары с Джонни довольно часто начинались у нас в одно время, то выезжать с ним на учебу к нулевой или первой паре было отдельным видом мазохизма. Во сколько бы Кейдж не проснулся, выходили позже нужного — это закономерная стабильность, порочный круг, который оборвать мне не удавалось, ведь когда я выходил раньше него и шел на остановку, чтобы доехать до метро, автобус подъезжал, когда Джонни становился рядом со мной. Так то Джонни был довольно прилежным студентом. Он, как и я, корпел над домашними заданиями, но больше времени уделял практике. Меня мучали не только читкой сценария с актерской подачей реплик, но и самыми разными распевками, игрой на гитаре до ночи, и танцами до упаду. Спокойная и размеренная жизнь махнула мне платочком на прощание с намеком, что ее не будет слишком долго. Чтобы не мучиться головными болями, которые переросли в мигрень, я выбирался на выходных из квартиры в кофейню поблизости и делал домашние задания там до посинения. Ведь когда от второго семестра прошел лишь месяц, гостиная из места для выпивки и игры в приставку превратилась в репетиционный зал. А мне иногда хотелось и тишины, и спокойствия, и побыть одному. Хоть жизнь и стала столь шумной, в ней иногда бывали недели тишины. Например, когда Джонни болел, что, к удивлению, стало особенно часто, когда зима подходила к концу. Помню, как сначала он жаловался, что его вокал из-за насморка стал по словам преподавателя «скрипом несмазанных петель». Пришлось купить ему капли. После насморка пришел кашель. Уже он не мог говорить и читать сценарий из-за воспаленного горла. Пришлось купить ему таблетки и сироп от кашля. А потом он пришел с учебы и свалился прямо в коридоре с жаром. Когда я поднимал его, то удивился тому, каким горячим он был. Вместе с жаром к Джонни прилип бред. Хоть он и спал большую часть времени, но когда просыпался, то нес что-то про репетиции, нельзя пропускать или его пустят на фалафель в университетской столовой. Я лишь качал головой, пока подавал ему стакан с водой и жаропонижающим. Это был первый раз, когда он так сильно заболел. Когда я ложился спать то жутко нервничал. Ладно, вылечить себя. Организм свой знаю и прекрасно понимаю, как он переносит болезни. Но Джонни… У меня в груди сжалась пружина, когда я вышел на глухой звук в холл, а там он почти валялся трупом на полу. Засыпал с мыслью, лишь бы ему стало легче. Однако на утро ему не полегчало. Жар вернулся, кашлял через каждый вдох, белки глаз болезненно желтые. В тот день я не пошел на пары. Не потому, что боялся оставить его тут одного и слабого из-за болезни в квартире, а потому, что нечего мне заражать одногруппников бациллами. — Дурак, — пробубнил Джонни, когда я пришел в комнату с тарелкой самого простецкого супа. — Сам дурак, — ответил и присел на край кровати. — Ешь давай. Не хватало, чтобы ты еще от голода помер. Он съел суп, хоть и неспеша. Джонни вновь лег, укрывшись одеялом по нос. Когда он прикрыл глаза, то, погодя пару секунд, я осмелился приложить руку к его лбу. Жар, показалось, спал. Джонни засопел, стоило отнять ладонь. Помню, еще долго сидел рядом не в силах уйти. Однако с первым громким кашлем, будто опомнился, ушел и вернулся с мазью. Помявшись в нерешительности, стянул с Джонни одеяло до груди и отодвинул ворот футболки. Когда елово-мятный аромат, видимо, дошел до Джонни, он приоткрыл глаза. — Чтобы не кашлял, — тихо пояснил, пока он мутным взглядом смотрел, как втираю мазь в кожу чуть ниже ключиц. В ту ночь он не кашлял, только пару раз, поэтому он и я спали крепко. Утро после спокойной ночи, спустя пару дней невыносимого кашля, началось с солнца. Пока я варил утренний кофе, Джонни успел выйти на аромат. Поставив перед ним кружку с чаем, уселся напротив. Он слабыми движениями намазывал ореховую пасту на тост. — Приятного. Краем глаза увидел, как Джонни глянул на меня, потупил взгляд в стол, а после кивнул. Хоть мы и молчали почти весь день, не считая бытовых диалогов, чувствовал, как Джонни было неловко. Будь его кожа чуть тоньше, то он точно бы ходил с покрасневшими от стыда щеками. Я старался не обращать внимания на его неловкие попытки постоянно подойти ко мне и что-то сказать. В какой-то степени забавляло, как он со всем актерством разворачивался в другую сторону, стоило поднять на него взгляд. На следующий день Джонни выздоровел, и утренняя рутина вернулась в прежнее русло. И честно, не знаю чему был рад больше: вернувшемуся темпу жизни или выздоровлению Джонни. Вторая половина второго семестра стала спокойнее. Джонни уже не оттачивал практические навыки в квартире. Он наоборот стал возвращаться совсем поздно с учебы и сразу ложился спать. Мне было интересно узнать, чем таким их мучали в актерском на втором курсе, однако не стал. Джонни приходил выжатый как лимон, и трогать его было себе дороже. Признаться честно, стал скучать по пьяному Джонни, который лез обниматься и говорил всякие глупости. Все это было так давно, как и студенческие годы, что стало не по себе. Тряхнув головой, слабо улыбнулся Джонни и выдавил: — Какие могут быть у нас с тобой обиды? — Неужто Кенши Такахаши славившийся отменной памятью забыл? Позволишь напомнить тебе? Он был так близко. Его рука все еще лежала на плечах, грудью он прижимался ко мне. Последний вопрос прозвучал чересчур близко, почти интимно. Шепот вливался в ухо. По рукам пробежали мурашки. Я сжал ладони в кулаки на барной стойке, пытаясь унять их. По правде, обида была. Но она была так давно, что смысла вспоминать о ней каждое утро не стоило того. Ведь после того, как я защитил диплом, то мы с Джонни разошлись и не виделись… Ровно до сегодня. Помню, была весна. Первый месяц длился неприлично долго. Однако потом счет словно пошел не на часы, а на секунды. Преддипломная практика съедала весь день, который я проводил в полицейских участках работая за бесплатно. Диплом писал, кажется, с закрытыми глазами, ведь даже на выходных не давали отдохнуть. Джонни тоже было нелегко. Часы в театре при университете пожрали его, не оставив и костей. Приставка давно пылилась в гостиной. Джонни на нее тогда лишь тоскливо смотрел и вздыхал. Когда практика ближе к лету закончилась и осталось лишь время для написания диплома, Джонни неожиданно стал проводить больше времени в квартире. — Кенши-и-и, — громко, на всю квартиру протянул он. Нахмурившись, сделал вид, что не слышу его. Я перечитывал замечания научрука ко второй главе диплома и не понимал, чего от меня хотели. — Кенши, дружище, — довольная физиономия Джонни выглядывала из дверного проема. Удостоив его раздраженным взглядом, вздернул подбородок, мол, чего приперся. — Слушай, а ты свободен в следующую пятницу вечером? Быстро глянув в календарь на ноутбуке, помотал головой и проговорил: — А к чему вопрос? — Да у меня просто в универе концерт. Мой поток поставил кой-чего для зачета, вот билет дали, — видимо, почувствовав, что мое настроение в рамках приличия и агрессия сведена к минимуму, Джонни жеманной походкой прошел в комнату и уселся на кровать ко мне, протягивая билет. Джонни смотрел на меня с фирменной голливудской улыбкой, только в ней не было знакомого оскала или насмешки. Стало не по себе, поэтому, чтобы дальше не чувствовать неловкости, не пойми откуда взявшейся, я ловко выхватил билет из его пальцев. — Это значит да? — улыбка на губах Джонни, кажется, стала еще шире хотя куда еще. Вернув взгляд в вордовский документ с параграфом 2.2, лишь бы не видеть, как он смотрел на меня сверкающим взглядом, пробурчал: — Это значит вали из моей комнаты, пока я тебе нос не сломал. — Ты такой романтичный, Кенши. Он схватил пальцами мою щеку, слегка помял ее. Я же отпрянул, ударив его по ладони и глянул злым и хмурым взглядом. — Да понял, понял я, — посмеиваясь, Джонни встал с кровати. На выходе из комнаты бросил напоследок приторное: — И я люблю тебя, сладкий. Закрыв ноутбук, сразу же лег спать. Концерт Джонни наступил стремительно. Кейдж за день до этого объяснял, как проехать к его универу и как пройти к главному входу. По итогу сошлись, что гугл карты помогут, если вдруг потеряюсь. Признаться честно, думал, что мы пойдем вместе, однако в полдень он ушел. Спустя долгое время я остался в квартире один. Было не по себе: ни бубнежа, пока Джонни разбирал новую сцену в сценарии, ни музыки, которая играла без перерыва час, а то и два, ни надоедливого лица с глазами, которые просили бы почитать с ним сценарий. В квартире спустя долгое время было ужасно тихо. Я откровенно терялся в тишине, постоянно что-то забывал и застывал на одном месте, впадая глубоко в себя. Более-менее очухался, когда пришел в университет Джонни. Я знал, конечно, что в некоторых университетах есть сцены с большим залом, однако ни один из увиденных ранее не сравнился с залом в университете Кейджа. Людей было так много, что можно было с уверенностью сказать, что поместятся все. Усевшись в партере стал ждать начала. Если честно, даже вспоминать концерт не по себе даже спустя столько времени. Из всех возможных людей кому отдать билет Джонни выбрал меня: угрюмого и вечно недовольного соседа по квартире. Он не позвал ни родных, ни девушку, которая нравилась ему. Хотя он никогда со мной не обсуждал женщин, но был уверен, что в универе точно была какая-нибудь красотка, на которую он положил глаз. Понять выбор Джонни было сложно даже спустя столько лет. Когда свет в зале погас и занавес открылся, началось представление. Буду честным, я даже не рассматривал билет, на котором было название постановки и краткая сводка. Желание сохранить интригу до дня Х было сильнее. Поэтому когда я увидел на сцене не просто театральную постановку, а целый мюзикл, обомлел. Декорации окружающей среды, костюмы и реквизит… Я ни разу не смотрел Бродвейских мюзиклов, но почему-то был уверен, что они выглядят именно так. Танцы с главными актерами, сумасшедший ритм, который не убавлялся, акробатические трюки где-то на фоне, звуки перестрелок и женские крики в такт ритму первой песни. В этом беспорядке я нашел Джонни. Его было не узнать. На нем привычная рубашка, однако теперь он походил на бандита ушедших времен: растрепанные волосы, оскал на лице, кожанка, потертые джинсы и револьвер в крепких натренированных руках. Он был рожден для роли Клайда. Восхищение и удивление от разворачивающихся действий на сцене сошли на нет. Чем дольше я наблюдал за Джонни на сцене, тем сильнее ранее невиданная злость обуревала мной. Было невыносимо смотреть на Джонни, сияющего на сцене; смотреть, как актриса играющая Бонни ластилась и постоянно крутилась вокруг него, пока тот строил из себя недотрогу. Стало обидно. Он будущая звезда, которую будут обожать и восхвалять. Его учили зачаровывать зрителей улыбкой, мимолетными взглядами, голосом, телом, в то время как меня учили другому. Постоянная практика в тирах с настоящим оружием, уроки самообороны и тренировки на выносливость. В то время, как Джонни учили имитации боя, я дрался по-настоящему. Никто не любил федералов и вряд ли полюбит. Я так глубоко погрузился в свои мысли, что очнулся под конец спектакля. Джонни пел последнюю песню. Вокруг разворачивалась настоящая война, только, кажется, для него и Бонни ее не существовало. Последний тянущийся аккорд, который допевал, дотягивал Джонни движениями. Его и Бонни зажали в кругу. Завершающая точка, в которой Джонни целует девушку, заключая в крепкие объятия, и гаснет свет. Зал взорвался в овациях. Когда кланялся Джонни, кричал весь зал. Он справился с задачей. Он влюбил их в себя, правда, почему мое сердце болезненно сжималось, когда Джонни смотрел туда, где сидел я? Мне казалось, что он, стоя с поднятыми руками, смотрел лишь на меня с неизменной блестящей улыбкой. Я вышел из зала до того, как закрылся занавес. Не мог больше слышать восхищенные крики в зале, непрекращающиеся овации. Не мог смотреть на него, ведь руки чесались ударить по больно счастливому лицу. Хотелось передать ему то странное щекочущее на краю чувство, которое ныло и тянуло. Однако я постыдно сбежал домой не в силах терпеть и дальше гниющую рану. Сердце болезненно сжалось как тогда, из-за чего я нахмурился и скинул руку Джонни с плеча. — Не надо, — отмахнулся от ответа и руки, которые он снова потянул ко мне. — Хватит липнуть ко мне. Вместо ответа Джонни в сдающемся жесте поднял руки. На его губах застыла усмешка, от которой тошнило, как в студенческие годы. — Тебе, кажется, та брюнетка приглянулась, — как бы случайно вспомнив, кивнул головой в сторону, где до сих пор стояли две подружки. Джонни окинул меня взглядом непонятным. Встав, он раздраженно бросил: «Еще как приглянулась», — и с расправленными плечами двинулся в сторону девушек. Горечь, от которой я избавился, вернулась. Она словно сковывала грудь, затрудняла дыхание, поэтому я вновь попросил водки. Пара шотов и горечи как не бывало. Однако алкоголь не помог увести взгляд от Джонни. В блеске неона его открытые до локтя руки привлекали внимание. А в полутьме среди множества бликов и отсветов, казалось, что кожа блестела и переливалась, как под водой. Краем глаза наблюдал, как он ловко влился в их общество; как быстро они поддались его обаянию и харизме. На фоне играло что-то в жанре ретро-фанк. И подобная мелодия укачивала в танце не только Джонни с брюнеткой, но и меня. Я завидовал. Не знаю кому. Однако я завидовал тому, как Джонни легко и непринужденно чувствовал себя рядом с брюнеткой, которая посмеиваясь повторяла за ним ритмичные слегка глупые движения. Завидовал тому, как Джонни смотрел на нее: с жадностью и восхищением. Помню, как он однажды смотрел на меня похожим взглядом. Это был поздний вечер после его концерта. Невыносимая тяжесть раздражала. От нее хотелось избавиться, а знал я лишь единственный доступный способ — алкоголь. Поддавшись собственной слабости, купил виски и как только зашел домой, то осушил полбутылки. А когда домой вернулся Джонни, то ситуация стала выходить из под контроля. — Ты чего так рано ушел? — спросил Кейдж, разуваясь. — Думал, пойдем домой вместе. Я, как и всегда, держал язык за зубами. Говорить с ним никогда не стоило моего внимания, моих усилий. Однако для того, чтобы не отвечать ему приходилось прилагать много сил. Я ненавидел это противоречие по отношению к нему. — Во-о-оу, нихуя ты выпил уже, — Джонни указал пальцем на полупустую бутылку с виски. — Так вот почему первым сбежал. В одну харю выдуть хотел? А еще друг называется. Хоть он и говорил слова с неизменной улыбкой на лице, казалось, что он издевался надо мной. Будто специально провоцировал, выводил на неправильные эмоции, на поступки, о которых потом пожалею. — Ладно не будем о твоем побеге, Золушка, — Джонни сел напротив меня за стол и, взяв бутылку с алкоголем, приложился губами к горлышку. — Ты мне лучше скажи как мюзикл? От меня, наверное, глаз весь час оторвать не мог. Не стоит только отнекиваться, я знаю, что это… — Блядь, как же ты достал. Терпение лопнуло. Сжатая пружина в груди распрямилась, царапая ближе к горлу. Не выдержав его хвастовства, которым был сыт по горло, подорвался со стула, стремительно подошел к нему, вцепился в футболку, прижимая его к себе. Его глаза раскрылись от удивления и наконец-то улыбка спала с губ. Чертова улыбка. Без раздумий я припал к ненавистным губам поцелуем. Сердце в груди словно ожило и забилось в давно забытом ритме. Давно невиданная легкость распространилась по телу, когда Джонни ответил на жадный, почти грубый, поцелуй. Та ненависть и раздражение, которые копились во мне, выливались в касания губ, в грубой хватке на плечах, на шее. Как только порыв чувств отпустил меня, то отпрянул от Джонни, однако по прежнему крепко держал его футболку в кулаках. Его сбитое и сиплое дыхание помогало сосредоточится, а взгляд полный дикого желания и восхищения заставлял сердце в груди сжиматься. Я как тогда, так и сейчас, не понимал, что творю. Мне хотелось просто избавиться от огня, который сжигал меня до тла. Поэтому на негнущихся ногах встал со стула и подошел к Джонни, который обжимался с брюнеткой у стены. Хотелось максимально грубо схватить девушку за руку, отодрать от Джонни; хотел, чтобы она неуклюже свалилась на пол, не устояв на тонких шпильках. Но я смог лишь схватить Джонни за рубашку на спине, заставляя обернуться. Не глядя на очевидно опешившую брюнетку, я положил руку на затылок Джонни и поцеловал его чересчур страстно. Влажный язык соприкоснулся с моим и стало на пару секунд легче. Хотелось быть на месте брюнетки. Я желал, чтобы Джонни посмотрел на меня, чтобы прижал к стене и поцеловал, распуская руки. Хотел, чтобы его ладони так же грязно сжимали бедра, задницу и грудь. Хотел, чтобы он желал меня. Ладони Джонни на груди не пытались оттолкнуть. Его податливые мягкие губы раскрывались на встречу с рвением похожим на мое. Его карие глаза в свете неона клуба казались совсем черными, почти бездонными. — А такая брюнетка тебе приглянулась, — шепот вышел злым, отчего казалось, что я задыхался от чувств. Грудной смех Джонни коснулся уха. По спине пробежались мурашки. Я отпрянул от него, стискивая скользящую атласную рубашку крепче. Казалось, если отпущу, то ускользнет, мазнув кончиком по ладоням. Однако, отсмеявшись, Джонни обернулся на брюнетку, которая стояла с руками под грудью и с непонимающим взглядом. — Извини, красавица, мне пора. Рад был познакомиться! — пытаясь перекричать музыку бросил Джонни, пока я почти тащил его на выход отсюда. — Ты тоже красавица, Кенши, только не дуйся, хорошо? Его смешки ласкали уши, а пальцы поглаживающие плечо переключали внимание. Нахмурившись, дернул плечом и спросил то, что интересовало больше: — К тебе? На что Джонни завораживающе улыбнулся, а после довольно пошло сказал: — К тебе. Если быть откровенным, меня устраивало то к чему все шло. Даже правильнее сказать, что я возбужден до такой степени, что обида, которую сковырнули, забылась. Желание заехать Джонни кулаком по дюже довольному лицу пропала из-за усиливающегося жара. Я запустил руку в его волосы на затылке, когда он припал поцелуями к шее. Шумные вдохи рядом с разгоряченной кожей будоражили. Хотелось как можно скорее сорвать ускользающую из-под пальцев рубашку, опрокинуть его на кровать, приструнить, довести до горячки. Хотелось, чтобы в удушающем бреду он молвил, почти выстанывал, мое имя. Я хотел так многого, что стал до ужаса неуклюжим. Когда потянулся к Джонни с поцелуем, то мы столкнулись лбами. Тихое шипение заполнило темные коридоры. Другому поцелую помешали очки — оправа уперлась и почти соскочила с лица. Тяжкий вздох у губ на пару секунд привел в чувства. — Твои очки всегда так мешали? — с еле слышной улыбкой в голосе произнес Джонни отходя от меня. — Не припомню, — пробубнил в ответ, а потом аккуратно снял оправу и положил ее на письменный стол. Джонни уже сидя ждал на кровати. Его силуэт обтекали тени, теплый свет бликовал на гладкой коже. Раздался шуршащий звук. Галстук соскользнул с моей напряженной шеи, потерся о воротник. Другой рукой начал неторопливо расстегивать пуговицы на рубашке. Из-за близорукости не мог разглядеть, как свет и тени играли на лице Джонни при каждом мимолетном движении. А мне неприлично хотелось увидеть, как дернулись его брови стоило смять отглаженный галстук в кулаке; хотелось увидеть, как его взгляд приковался к татуированной груди, стоило расстегнуть рубашку. Черты лица Джонни стали четче. Я стал вновь нетерпеливым. Нужно было схватить его за волосы и вовлечь в поцелуй. Засмотревшись на ожидающего Джонни, слегка запутался в ногах и споткнулся. Упав на одно колено, поднял голову на Джонни и наконец-то смог разглядеть его лицо. В карих глазах плясали тоненькие огоньки, а губы растягивались в улыбке. — Неужто настолько неотразим? — ладонью Джонни прошелся по сбритым волосам на виске. Я бессознательно приластился к руке. — Не преувеличивай, — нахмурившись ответил, хотя готов был мурчать, как кот от того, как его пальцы поглаживали нежную кожу за ухом. — Это все алкоголь. — Конечно. Алкоголь всему виновник. Черт бы с ним. Я беру слова назад. Обида никуда не ушла. Вспыхнула с новой силой, ведь вспомнился ненавистный концерт и похожие слова Джонни из прошлого отозвались эхом в голове. Только взгляд его тогда не был полон желания и вожделения. Джинса приятно огладила ладони, стоило проскользить от коленей до бедер. Аккуратный полный нежностей поцелуй стал страстным. Тело Джонни словно ослабло под моими руками, поэтому я без труда повалил его. Атласная рубашка первым делом слетела с Джонни, а мою он скинул с плеч размашистыми движениями. Его кожа пылала жаром, отчего обжигала губы. Я ненадолго припадал поцелуями к груди, к животу, а после проходился языком, чтобы чуть охладить его. Однако это делало только хуже. Джонни словно наяву плавился подо мной. Его хриплое дыхание нравилось ушам. Я находил в этих сбивчивых вздохах мелодию, которая затягивала, поэтому хотелось, чтобы она не прекращалась, ведь понравилась дюже сильно Поэтому я тут же снял с Джонни джинсы с бельем, переворачивая его на живот. Его широкая спина в теплом свете выглядела лучше, чем при свете софитов. Она всегда манила не только женский взор. Я всегда завидовал тому, как на нем идеально сидит любая одежда. Завидовал, как рубашки, пиджаки, футболки, водолазки и джемперы подчеркивали крепкие и широкие плечи. Завидовал его узким бедрам, на которых соблазнительно сидели и джинсы, и брюки, и шорты, и спортивные штаны. Я одновременно ненавидел его тело и обожал. Казалось, что особое удовольствие доставляло трогать нагую кожу как того хочется. Я невольно утопал в радостях, о которых мечтал давно. Пройдясь поцелуями по плечам, насладился их рельефностью губами — это первое запретное желание, а второе: тихие вздохи Джонни от каждого влажного поцелуя. Руками погладил бока, вслушиваясь в низкие постанывания — третье желание. Ладони с боков ушли на талию, потом выше, к груди. Белье зашуршало, пока Джонни нетерпеливо заерзал. Джонни, разнеженный и возбужденный, передо мной занимал все мысли. Глядя, как его брови хмурились в наслаждении, стоило ввести пальцы и надавить там, где нужно, хотелось большего. Хотелось сделать приятнее, довести до дрожи, до всхлипов. Хотелось прикоснуться как-нибудь еще, лишь бы выразить мучающее режущее грудь чувство. От нетерпения движения выходили резкими, почти грубыми. Я, кажется, держался из последних сил. Чувствовал, как сорвусь ведь чужой жар, стоны, взгляды из под полуприкрытых век в любой момент могли стать соскользнувшим пальцем на курок. Хотелось терпеть до момента, пока Джонни не станет молить, умолять, чтобы я наконец-то перестал мучать его. И дождался. Мое имя, слетевшее с его губ слабым голосом, было желаннее вкуса прохладной воды в жару. Показалось, что ноги Джонни совсем ослабели, хотя это только начало. Он с трудом держал зад кверху. Пришлось вцепиться в бедра, в ягодицы, чтобы он не упал, не завалился. Неспеша сминая его бедра, пока член пропал в нем — четвертое, предпоследнее запретное желание. Наслаждение окатило холодной водой. На пару секунд тело словно обдало ледяным порывом ветра. Не сдержав стон, запрокинул голову. Мычание прошлось вибрацией по телу, когда Джонни сжал меня сильнее на пару секунд. Терпеть было невыносимо, поэтому сдался. За пару толчков набрал темп, лишь бы поскорее тянущий узел внизу живота развязался и подарил немеющее наслаждение. Полустоны Джонни шли в разрез толчкам. Он мычал, простанывал фразы, будто специально дразня или подсказывая, как лучше. Хотя я почти не обращал внимания на его бредовые бормотания, в которых теперь было мое имя. Я растворялся в плавных, но ритмичным толчках, в глухих, иногда звонких, шлепках кожи о кожу. Ладони с легкостью скользили по вспотевшей пояснице, талии, даря больше ощущений, отчего казалось, что лучше быть не может. Пальцы без труда цеплялись за бедра, когда темп становился беспорядочным, можно сказать, безумным. Следить за тем, как я трахал Джонни не было сил. Получить оргазм, который маячил перед глазами, только руку протяни, стало последним и заветным желанием. Я поджал губы от напряжения, поднимающегося в груди. Глубокие, но короткие толчки стали последними. Стон вырвался вслед за мычанием. Напряжение вмиг ушло. Расслабление слишком сладкое и лакомое вскружило голову. Тело свело, из-за чего оно неестественно согнулось, двигаясь на каких-то рефлексах. Руки сжали ягодицы Джонни до белых полос. Стон Кейджа, куда более слабый, больше походил на мычание, после которого настала оглушительная тишина. Я не услышал нашего надсадного дыхания в унисон. Стоило прилечь на кровать, как захотелось провалиться в сон. Кажется, впервые кровать казалась столь мягкой, обволакивающей и прохладной. Утро наступило довольно быстро. Гребанный будильник и новый рабочий день. Открыв глаза, спросонья совершенно забыл, когда уснул. Голова раскалывалась. Чертово похмелье. Запустив пальцы в спутанные волосы, перевернулся с бока на спину. Не стоило пить вчера так много. Жаль, вчерашний я не подумал, что от работы никто не спасет. Пока я массировал кожу головы в надежде, что головная боль сжалится надо мной и отпустит, старался раскрыть слипшиеся глаза. И когда показалось, что боли утихли, убрал руки и открыл глаза неторопливо. Однако головная боль не стала проявлять милосердие. Нехотя смирившись, что придётся пить гору таблеток, чтобы прожить хотя бы до полудня, встал с кровати и голым прошел в душ. Пока стоял под теплой струей воды и пытался проснуться дальше, потихоньку вспоминал вчерашний вечер и ночь. Клуб. Алкоголь. Джонни. Мать. Его. Кейдж. От двояких чувств, зло сплюнул пасту в раковину и прополоскал рот. Ну и зачем я только повелся на его провокации, на слова, чтобы что? Чтобы потрахаться и снова разойтись? Мне же как раз недостаточно ебут мозги на работе и в личной жизни. Натянув трусы, тяжко вздохнул, тряхнул головой, провожая образ пьяного Джонни который подо мной стонал от наслаждения и просил еще, еще и еще. — О, проснулся. Видимо, образы с бурной ночки так и не ушли — вон слуховые галлюцинации пошли. Раздраженно зачесав мокрые волосы назад, прошел на кухню, однако к слуховым галлюнам прицепились и зрительные, ведь Джонни мать его Кейдж сидел на моей кухне в одних трусах и спокойно пил кофе. — Доброго утра, — с ненавистной улыбкой пожелал Джонни, в реальности которого я начал сомневаться. Он разве не ушел? Тогда почему я отчетливо помнил, как матрас прогнулся, стоило ему встать с кровати, как шумела вода в душе, как захлопнулась входная дверь? Проморгавшись, так и остался стоять в дверном проеме кухни, не решаясь войти. Джонни глядел на меня таким взглядом, в котором легко читалась насмешка. Улыбка растягивалась на губах сильнее. В итоге он рассмеялся и сказал: — Чего стоишь-то? На работу разве не опаздываешь? Упоминание про работу привело в чувства. Только поэтому я зашел на кухню и стал наводить кофе. Честно, меня раздражало, что Джонни до сих пор в моем доме. Мучал вопрос, какого хера? У него что, своих дел с утра нет? Каких-нибудь съемок, прослушиваний, собеседований и встреч с инвесторами? Я слабо верил в это, однако Кейдж продолжал пить кофе и что-то смотреть в телефоне. Ощущать его спиной, откровенно говоря, не доставляло удовольствия. По привычке напрягся, ожидая, когда он подойдет. Помассировав глаза с тяжким вздохом, пока кофе наливалось в кружку, понял что ничерта не получилось отдохнуть от работы. Удивительно на самом деле, что ни секс, ни алкоголь не помогли расслабить тело, которое пару лет держится по струнке и подчиняется командам. Бесит непомерно. Глотнув кофе, развернулся к Джонни лицом. Его взгляд по прежнему был опущен в телефон. Я нахмурился от того, как гармонично выглядел этот идиот в моей квартире. Если в молодости Кейдж носил яркие цвета, старался выделяться среди других не только характером, но и одеждой, то сейчас же он изменился, как бы глупо это не звучало. Помню его наряд в клубе, тона приглушенные, больше появилось черных и серых оттенков. Из аксессуаров лишь часы. В клубе его плечи обнимала атласная серая рубашка. Чувствуя, как раздражение поднималось горечью в груди, слегка грубо выплюнул: — Когда собираешься уходить? Раздражение стало сильнее, когда Джонни поднял на меня взгляд слегка удивленных глаз, которые потом сменились на заигрывающие. Я предчувствовал скорый спектакль. Он делал так раньше: начинал приставать, трогать и говорить со мной в приставучей манере, которая выводила из себя. Мы оба знали, что это сработает, поэтому всегда позволяли друг другу использовать подобное в общих целях — это единственный способ, при котором мы могли поговорить. Осознание, что избежать разговора на этот раз не получится, прекрасно понималось, да и мне теперь некуда бежать из собственного дома. — А что, тебе не нравится? Еще как не нравилось, но не потому что он не спешил выметаться, а потому что он даже спустя столько лет гармонично смог вписаться в мою жизнь. Однако я не мог признаться об этом вслух, особенно перед Джонни, который не упустит шанса подразнить. Я молча хмурил брови и сверлил недовольным взглядом Джонни. Видимо, он понял, что отвечать просто так я не намерен, решил попробовать по-другому. Воспользоваться способом, который известен обоим, поэтому он встал и, подойдя ко мне, положил руки на плечи, приговаривая: — Разве не нравится вновь просыпаться вместе утром, пить кофе в тишине? — его рука спустилась к татуированной груди, поглаживая лепесток цветка. Я отвел взгляд на руку. Его нагретые от кружки ладони приятно лежали на охлажденной после душа коже. — Разве ты не скучал? Стоило только отвлечься на его пальцы, которые не спеша скользили по коже на груди, как второй рукой он прикоснулся к гладкой после бритвы щеке. В его взгляде плясал блеск, как от софитов, а на лице застыла маска, которую пришлось увидеть спустя долгое время. Уголки губ еле заметно опустились вниз. Брови нахмурены в раздумье, и хоть его глаза блестели, казалось, что в них далеко не игривый азарт. Он был серьезен как никогда. Я не привык к такому Джонни, и уж точно не был готов. — Что за вопрос? — Обычный вопрос. Ну так что? — Я не буду отвечать на него, — озлобленно отчеканил. — Хочешь сказать, что я не прав? Уже его обе руки на лице раздражали, но я не находил сил сбросить их, оттолкнуть его и прогнать из дома, из жизни, в которой привык жить без него. Меня раздражало, как он чувствовал меня, как он знал, что чувствую. Как бы не хотелось признавать, но Джонни Кейдж — самый мой главный враг, ведь только он знал, куда надавить, чтобы стало больно или приятно, знал, что сказать, чтобы вытянуть из меня нужное. Он моя слабость — это выводило из себя настолько, что хотелось убить его, задушить собственными руками, лишь бы не видеть его глубокие глаза, в которых я отражаюсь и блистаю. Поджав губы и отвернув голову, сказал совсем тихо в надежде, что Джонни не услышит: — Конечно, прав. Скучал. Всегда. Тишина, вязкая и глухая, успокаивала и пугала одновременно. Я чувствовал взгляд Джонни на лице, что настораживало, раздражало и смущало одновременно. Набравшись смелости глянул на него и обомлел. Улыбка, нежная и скромная, ранее не виданная мной, застыла на губах Джонни. Жар поднялся к груди, к щекам, заставляя жадно втягивать воздух. — Не смотри на меня так, — глупо сказал я с единственным желанием, чтобы осветленное забытым чувством лицо пропало и вернулся тот Джонни, которого я помнил: саркастичного и эгоистичного. — Это… — Что? Смущает? Или может бесит? Он приблизился ко мне вплотную. Его нагая грудь прижалась к моей. Чужое тепло передалось мне от чего стало только горячее. Внутри я ругался, что близорук и могу рассматривать лицо Джонни детально вблизи — видел каждую эмоцию, как подрагивали зрачки, как он жадно делал вдох. — Все сразу, — честно признался, глядя в глаза. Смысла скрывать чувства перед Джонни, который видел меня, кажется, насквозь, уже не было. Самовольно сдался в его крепкие и надежные руки. По глазам видел, по улыбке, которая перестала казаться и острой, и нахальной, и опасной, что сейчас не заденет, не засмеет или унизит. Его взгляд был полон благодарности, мне хотелось верить, что он чувствовал подобное. Наверное, впервые видел, как он смотрел на меня с противоположными чувствами, о которых не то чтобы мечтать не смел, не позволял думать. Разве такой талантливый и трудолюбивый Джонни мать его Кейдж может… — Ладно, — Джонни вздохнул как-то странно, непонятно, а когда отошел от меня, то сказал: — Тебе, кажется, надо на работу? Вмиг опомнившись, начал собираться дальше. Не хотелось писать объяснительную с довольно глупым содержанием. «Опоздал, потому что понял, что чувствую к самому близкому человеку, который пропал из моей жизни, а теперь вернулся». Я примерно представил, как исказилось бы лицо заместителя. Пока в спешке надевал форму, чуть не разбил очки, однако Джонни оказался рядом. Он аккуратно водрузил оправу на нос. — Вот теперь можешь идти, — сказал он так, словно лично собирал меня. Я лишь усмехнулся. Джонни проводил до двери. Я обернулся на него. Мы простояли пару секунд в тишине до того момента, пока не начал первым: — Ты же не уйдешь отсюда, да? Не верил, что спрашивал такое. Похоже на странный, но желанный сон. — Не уйду. В уголках его губ пряталась улыбка. — Тогда поговорим вечером. Закрыв за собой дверь, понял, что каким бы не прошел рабочий день, вечер пройдет лучше, чем обычно.