24 июля 2163 года.
***
В нос ударил запах гари, голова начала кружиться из-за недостатка кислорода, и я вцепилась пальцами в холодный бетон балюстрады на центральной набережной, отвернувшись от импровизированной сцены из деревянных паллетов, вокруг которой собралось уже больше сотни человек. Они были подобны дикарям: поджигали плакаты на информационных стендах, взрывали самодельные петарды, чтобы привлечь внимание прогуливающихся, и надрывали глотки, выкрикивая лозунги, нацарапанные кривыми буквами на самодельных транспарантах. Высокий темноволосый парень, которому на вид было около двадцати лет, поднялся на хлипкую сцену и остановился перед стойкой с дешёвым микрофоном, провод которого тянулся к небольшой старенькой колонке, повёрнутой в сторону скандирующей одну и ту же фразу толпы: «Долой соулмейтов!» Синхронный крик бунтующей молодёжи бил набатом в ушах, воздух становился гуще из-за запаха пота и жжёной бумаги, от чего не спасала даже непосредственная близость большой воды. Меня начинало подташнивать, но я заставляла себя прямо стоять на ногах и не отрывать глаза от человека, стоявшего на возвышении. Мои руки нервно дрожали, пока я пыталась поймать его взгляд, но глаза парня были устремлены в толпу его почитателей. Я знала, что он чувствовал моё присутствие и игнорировал меня намеренно, отчего моё глупое сердце болезненно сжималось внутри. Парень был одет в простые джинсы и куртку цвета хаки, оба его запястья были скрыты кожаными браслетами, которые, как мне помнилось, он никогда не снимал, сделав частью своего образа. Вспыхивающий то там, то тут огонь, казалось, отражался в его дьявольских карих глазах, отчего его взгляд казался безумным. Даже с расстояния в несколько метров я видела, как он морщился, когда улыбался: его лицо снова было разбито, но каждый из своих шрамов он носил с гордостью — лидерам сопротивления, по его мнению, не гоже было выглядеть, как начищенный самовар. — Как вам «Новый мир», друзья? — громко прокричал юноша, плотно прижимая губы к микрофону, отчего качество звука оставляло желать лучшего, но это не помешало довольной разгоряченной толпе одновременно неодобрительно заулюлюкать. Каждый из участников несанкционированного митинга вытянул вперёд правую руку с опущенным вниз большим пальцем. «Новым миром» в современном обществе было принято считать период после генной революции второй половины двадцать первого века, после которой жизнь большинства населения планеты уже не могла быть прежней, и нынешний порядок вещей устраивал далеко не всех. — В школьных учебниках по истории мы читаем о том, каким невероятным прорывом для человечества стала программа «Соулмейт», но так ли это на самом деле? Можно ли называть прогрессом то, что лишает нас свободы выбора? Вам не кажется, что здесь лучше подошёл бы префикс «ре-»? Почему никто не осмеливается назвать эту систему регрессом? Изначально программа, о которой говорил лидер движения протеста, носила рабочее название «Генно-модифицированный Контроль Рождаемости»; впервые она появилась в середине двадцать первого века в Китае и стала широко распространяться на территориях Азии, а затем Европы после многочисленных испытаний на экспериментальных группах, куда входили люди разного пола, расовой принадлежности и возрастной категории. С небольшим опозданием эта технология дошла и до России. Одной из основных причин новых разработок стало перенаселение планеты. Ученые из созданного в 2054 году Международного Комитета Контроля Населения Планеты пришли к выводу, что люди с высоким уровнем интеллекта и хорошими показателями физического здоровья реже заводят детей, так как боятся дать недостаточно своим отпрыскам, в то время как граждане из более низких социальных слоёв, называемых маргинальными, бесконтрольно размножались, производя на свет детей, которые не отличались крепким здоровьем или высокими показателями умственного развития. Правительства крупных стран финансировали научные исследования в области контроля рождаемости, чтобы улучшить качество жизни на доживающей свой срок планете. Комитет хотел исключить из человеческого лексикона такие понятия, как «генетические заболевания» и «задержки в развитии». Многие болезни, которые критически сокращали длительность жизни, передавались из поколения в поколение, более того, многие пары сталкивались с половой несовместимостью, отчего вообще не могли иметь детей или рожали больных, потому что имели схожий генный материал, что приравнивалось к деторождению в рамках инцеста. Новые исследования учёных, которые взяли за основу не слишком популярную в двадцать первом веке теорию о феромонах, синтезировали особый ген, который в обязательном порядке вводился в структуру ДНК всех зарегистрированных граждан в восьмидесятых годах. Многие жители наиболее развитых стран охотно шли на эту процедуру, потому что верили в научный прогресс и были заворожены громкими обещаниями правительств изменить генофонд к лучшему. Результаты не заставили себя долго ждать. Новый ген прижился у 98% населения, что безусловно являлось позитивным результатом, погибших в те годы называли «бракованными», этот термин был принят обществом без особых протестов, потому что, согласно опубликованным материалам, эти люди изначально имели врождённые отклонения. Носители гена в то время были представителями разных возрастных категорий, но всё равно проходили процедуру полного скрининга организма, исследования обоих полушарий мозга, а также отправлялись на недельный психологический ретрит, где изучался их темперамент, тип привязанности, предпочтения, половая конституция и даже предрасположенность к выбору будущей профессии. В современном мире после достижения половой зрелости подростки регулярно подвергались подобным проверкам, а финальная процедура проводилась с потомками носителей гена за неделю до восемнадцатилетия — теперь именно в этом возрасте граждане достигали возраста согласия. Непосредственно в день совершеннолетия каждый участник программы был обязан явиться в регистрационный пункт по месту жительства. После заполнения последних документов, граждане получали нестираемый штамп на запястье с именем так называемого «соулмейта» — родственной души, человека, который по всем показателям обещал стать идеальным партнёром для построения семьи в будущем. У таких пар и так было максимальное совпадение по всем параметрам, но, чтобы ещё больше подтолкнуть население к правильному выбору и пресечь попытки сопротивления к эксперименту, удачно прижившийся ген позволял на уровне феромонов испытывать необъяснимое желание быть рядом с подобранным партнёром. В соулмейте привлекало абсолютно всё: запах, внешность, голос; непосредственная близость вызывала чувство близкое к эйфории, в то время как разлука могла вызывать сильнейшую тоску, а большое расстояние — физическую боль. В наши дни юноши и девушки уже не должны были проходить процедуру по генной модификации, так как данный ген, названный «соулмейт», теперь передавался из поколения в поколение. Безусловное большинство видело в новых правилах исключительно положительную тенденцию, хотя, как и в любое другое время до этой революции в генной инженерии, повсюду были протестующие: люди, которым не нравилось, что их лишили свободы выбора партнёра. Стоит отметить, что ни одна из стран, принявших участие в данной программе, не приняла закона, обязывающего создавать семью со своим соулмейтом. Это всё ещё носило добровольный характер, и люди были вольны не следовать рекомендациям. Будучи подростком, я не слишком хорошо разбиралась в том, как именно это работало, так же как большинство людей не понимали, каким образом из нулей и единиц рождались компьютерные программы. Мы воспринимали новые правила игры, как само собой разумеющееся, потому что те, кто помнил прежний уклад жизни, умерли несколько поколений назад. — Вы никогда не задумывались о том, что всё это полнейшее лицемерие? — оратор откинул с потного лба прилипшую прядь вьющихся тёмных волос. — Имеют ли эти безумцы право называть этот чёртов ген «соулмейтом»? С английского это слово переводится, как «родственная душа», но как много там от души? Не кажется ли вам, что нас спаривают друг с другом, как животных, в надежде вывести идеальную породу? Эта программа в действительности не оставляет нам выбора, что бы нам ни говорили с экранов телевизоров. Толпа одобрительно загудела. — Мне повезло, но я знаю, что многие из вас имеют на запястьях имена людей, которых, возможно, вы бы скорее убили, чем пошли с ними под венец, — увидев, как его аудитория снова одобрительно подняла кулаки в воздух, парень на сцене широко улыбнулся. — Разве это похоже на выбор души? Разве ваша душа испытывает физическое влечение к человеку, имя которого теперь не вывести с руки никакими средствами? Ваша душа заставляет вас находиться поблизости, потому что расстояние начинает причинять боль? Ваша душа, от природы стремящаяся к свободе и полёту, желает вам смириться и подчиниться зову плоти? Что-что, а говорить громкие речи этот парень явно умел. С этим сложно было поспорить. В своих словах он упомянул о везении, явно намекая на то, что на его запястье не было начертано чьё-либо имя. Как и любая другая система, новая программа давала сбой время от времени, и некоторые носители гена не имели соулмейтов. Чаще всего это было связано с неспособностью иметь детей, в крайне редких случаях эти люди просто-напросто имели какой-то дефект развития, а значит считались «бракованными» в новых реалиях. Процент представителей этого слоя был ничтожно мал, счастливые обладатели родственных душ им сочувствовали, в то время как они сами считали это исключительной особенностью, которая даёт им право не играть по правилам нового утопичного общества. Одной из таких была моя старшая сестра, которой перед её совершеннолетием поставили диагноз «бесплодие». — Нас клеймят, словно скот, а мы должны покорно сложить руки? — ещё громче закричал в микрофон лидер сопротивления, практически оглушая меня, несмотря на то что звук его голоса посылал приятные вибрации по моему телу. — Нет! — синхронно кричала толпа в ответ. — Где гарантии того, что они не начнут вмешиваться в наши жизни ещё больше? Выбирать, где нам учиться и кем работать, решать за нас, что хорошо, а что плохо? Мы и на это будем согласны? — Нет! — Мы должны бороться, друзья, — юноша чуть понизил голос, звуча вкрадчиво. — До тех пор, пока в наших рядах остались здравомыслящие люди, которые не согласны быть частью кем-то придуманного великого замысла по уничтожению нашей воли, мы должны бороться. Пока это в наших силах. — Да! Оскал, появившийся на лице оратора, казался немного жутким, но для меня его лицо всё ещё было самым прекрасным из всех, что я когда-либо видела. Наши взгляды наконец встретились, и меня начало лихорадить. Его кадык дёрнулся, как только он посмотрел на меня, выделяя из толпы протестующих. Я знала, что Антон Елизаров, лидер сопротивления в нашем небольшом южном городке, лукавил, когда говорил, что ему повезло не иметь клейма с именем соулмейта на своём запястье. Он прятал под кожаным браслетом моё имя, ведь сегодня, в день моего совершеннолетия, на моей руке появилось его. Не было ничего романтичного в том, чтобы найти родственную душу в лице человека, который протестовал против новой системы. Ещё хуже: он был бывшим парнем моей сестры.***
С кухни тянуло специями для запекания курицы, ровный круглый торт с восемнадцатью свечами ждал своего часа на рабочей столешнице: домашние готовились к празднику в мою честь, не замечая моего совершенно не праздничного настроения. Мне удалось отмыться от запаха гари после сегодняшней демонстрации, я даже послушно оделась в приличное платье перед приходом гостей. Семья Елизаровых всё ещё была вхожа в наш дом, несмотря на недавнее расставание Антона и Вики, моей сестры: наши отцы дружили со школьных времен, а разрыв их детей прошёл без лишних драм, поэтому никто и подумать не мог о том, что последний человек, которого я хотела бы видеть на своём дне рождении, — это бывший парень моей сестры. К тому же, никто пока даже не догадывался, что мы были предназначены друг другу ещё два года назад. Похоже, Антон не считал нужным посвящать своих родителей в свою (или лучше сказать нашу) маленькую тайну, и отчего-то решил, что с ролью гонца, приносящего плохие вести, я справлюсь гораздо лучше него. Оставалось лишь надеяться, что мне не решат публично отрубить голову. Чтобы скрыть главную причину своего сегодняшнего состояния, я повязала вокруг запястья ленту нежно-голубого цвета, в глубине души надеясь, что расспросы о соулмейте подождут до утра, когда семья Елизаровых уже отчалит восвояси. Мне не хотелось становиться участницей тупого реалити-шоу и слушать охи и ахи от гостей под надменным взглядом Антона, который, конечно, будет чувствовать себя победителем в собственной идиотской игре, затеянной задолго до того, как я узнала, что являюсь в ней вторым недостающим звеном. Все же обожают расхлёбывать за другими дерьмо? Чем я хуже? Простым движением штампа с перманентными чернилами Антон Елизаров стал огромной нарывающей занозой в моей заднице. Я помнила его ещё с начальной школы, потому что он был красивым кудрявым мальчишкой с приклеенной к лицу улыбкой, такой широкой, что иногда казалось, будто уголки его губ привязаны к ушам на бантики. Тогда я была неказистой светловолосой девочкой, к тому же щербатой на один зуб, что сильно влияло на мою дикцию, и Елизаров отказывался со мной играть, потому что я, по его мнению, еще не доросла. А когда доросла, Антон уже вовсю играл с моей сестрой за закрытой дверью в её комнате, да так громко, что я предпочитала спать в наушниках. Хоть я и не была беспросветно влюблена в него всю жизнь, но лет с шестнадцати его близость с другими девчонками стала причинять боль, и я сбегала из дома к друзьям, лишь бы не видеть его насмешливых карих глаз. Только сейчас, когда я осознала масштаб проблемы, до меня дошло, что всё это время его украдкой брошенные взгляды были очередной провокацией обезумевшего кукловода, который возомнил себя Базаровым двадцать второго века. Все эти долгие два года, пока я рыдала в подушку, он прекрасно знал о том, что его имя появится на моём запястье, но ни разу даже не попытался намекнуть, что мои чувства взаимны и естественны, что стыдиться мне было нечего. Всё это время рядом со мной не было ни одного человека, с которым я могла бы разделить свою боль, а тот единственный, кто мог меня поддержать, причинял ещё больше. Влюбиться всегда неловко. Влюбиться в парня старшей сестры (пусть с недавнего времени и бывшего), в сына друзей семьи — практически катастрофа. Влюбиться в человека, который стремится уничтожить систему, благодаря которой я могла бы быть счастлива с ним до конца своих дней — апокалипсис. Не мирового масштаба, конечно, но в моём внутреннем славном мирке теперь взрывались ядерные бомбы. В этом доме никто и никогда не жаловался на мягкость мебели в гостиной, но сейчас диван, на котором мне было велено оставаться, чтобы не мешать на кухне, казался набитым гвоздями, потому что кожу начинало неприятно колоть. Это могло значить лишь одно — семья Елизаровых приближалась к порогу нашего скромного жилища, и мое тело протестовало против того, что я продолжала сидеть в оцепенении, вместо того чтобы вприпрыжку бежать навстречу любви всей своей жизни. Звонок в дверь не заставил себя долго ждать, и мое сердце оборвалось. — Ева, открой дверь, у меня заняты руки! — нетерпеливо крикнула мать, продолжая звенеть посудой. Я двинулась в сторону прихожей на негнущихся ногах, пытаясь нацепить на себя дружелюбную улыбку и скрыть тремор в руках. Родители дали мне Библейское имя, которое переводилось как «дающая жизнь» и «озорная» с иврита, что сейчас казалось насмешкой, потому что от жизни во мне оставались слабенький пульс и дыхание через раз, а от озорства — желание сбежать с собственного праздника или притвориться мёртвой, чтобы никто меня не трогал до приезда полиции и скорой помощи. Жизнерадостная Полина Анатольевна и всегда серьёзный Евгений Иванович, которого практически не было видно из-за огромного букета, тепло со мной поздоровались и прямо на пороге вручили подарок, который я пообещала открыть чуть позже. Они мгновенно потеряли ко мне интерес и оставили меня наедине со своим сыном, ведь мой день рождения, очевидно, был лишь формальностью для того, чтобы зайти в гости к старым друзьям, но я нисколько на это не обижалась, прекрасно понимая, что «детские» праздники всегда имели одну единственную цель — развлечь редко выползающих из рутины взрослых. Антон смотрел на меня прямо и достаточно долго, чтобы выжечь все мои внутренности, которые и так, казалось, начали перемещаться по моему организму в хаотичном порядке, толкая меня сделать шаг навстречу. Непрекращающийся зуд в конечностях уже сводил с ума, и я всего на мгновение представила, как глотку отпустит, если я наконец дотронусь до чуть загоревшей кожи человека, стоящего напротив. Человека, который продолжал молчать. — Привет, — глухо прошептала я. Елизаров кивнул и также молча прошёл внутрь дома. Его напускное равнодушие не помогло скрыть от моих глаз одну важную деталь — парень тоже дрожал. Наверное, Антон презирал это чувство и винил позорное клеймо с ненавистным ему именем за то, что он не мог держать себя в руках, когда между нами было меньше метра. Никто не заметил того, что я задержалась в прихожей несколько дольше, чем следовало, чему я была только рада: объяснять, что я пыталась отдышаться и охладить влажными ладонями горящие щеки, мне не хотелось. Все уже собрались за столом, весело обсуждая новости. К своему неудовольствию я заметила, что Антон сел рядом с Викой и завёл с ней непринуждённую беседу. Сестра глуповато хихикала в ответ на его слова и утыкалась лбом ему в плечо, чтобы скрыть улыбку. Единственный пустой стул, который предназначался мне, стоял напротив кудрявого выродка, который смел флиртовать с другой девушкой, прекрасно зная, что я испытывала в этот момент. — Отставить разговоры, мы собрались здесь не просто так, — весело прощебетала мама, поднимаясь со своего места и сжимая в тонких пальцах бокал с игристым вином. — Совершеннолетие — особенная дата, Ева, и мы рады, что сегодня можем поздравить тебя с этим событием в кругу самых близких. Я бы исключила из этого круга одно недовольное лицо, но вместо едкого комментария лишь широко улыбнулась, совершенно игнорируя то, что я буквально кожей чувствовала на себе взгляд карих глаз. — Мы очень тобой гордимся, доченька, — немного смутившись, продолжил за мамой отец, тоже поднявшись со своего места. — Ты выросла замечательным человеком, хорошим другом, прекрасной дочерью… — … и просто красавицей! — невпопад вставил Евгений Иванович, чуть захмелевший от вина, за что получил шутливый тычок в бок от жены. — Это бесспорно, — подхватил папа, и я немного засмущалась из-за того, что сидящие за столом стали чуть внимательнее меня рассматривать, словно искали в моей внешности подтверждение словам мужчин. — Я искренне желаю тебе счастья рядом с человеком, который будет во всём тебя поддерживать, который будет оберегать тебя, как это делали мы с мамой. Отец бросил взгляд на моё запястье и растянул губы в улыбке. Все прекрасно понимали, что там было чьё-то имя, иначе я не стала бы закрывать его лентой. Я видела, какими спокойными были лица моих родителей, ведь их страх не подтвердился: после рождения первой дочери, которая оказалось бесплодной, отчего оказалась за бортом программы «Соулмейт», они искренне боялись того, что история повторится. — Ты нам скажешь? — осторожно начала мама, прощупывая почву. — Я бы не хотела… — робко ответила я, понимая, что от меня ждут имя. — Если ты боишься задеть мои чувства, то можешь не париться, — Вика закатила глаза и откинулась на спинку стула. О её чувствах я думала в последнюю очередь, потому что практически сгорала от собственных. К тому же, мы никогда не были с ней близки, потому что сестра невзлюбила меня сразу же после моего рождения, ревнуя родителей и всячески пытаясь завоевать их внимание. — Ты не обязана, детка, — успокаивающе протянул отец, не отвечая на недовольный взгляд любопытной жены. — Просто такой день, атмосфера, все свои, — не унималась мама. В голове начинало звенеть от какофонии голосов, я чувствовала, как от поднимающегося волнения бегущая по артериям кровь шумела в ушах, огни, которыми родители украсили просторную кухню, сливались в одно яркое пятно, дышать было всё труднее, и, вдруг… мои глаза остановились на спокойном красивом лице, которое не выражало ни единой эмоции. Всё вокруг затихло, словно нечто в моём сознании поставило мир на паузу и призвало меня сосредоточиться на одном-единственном человеке. — Скажи им. Антон не просил. Он приказывал. — Я не… — Скажи им, Ева. Он словно впервые произнёс моё имя вслух; всё внутри меня тянулось на звук его голоса, к губам, которые так зло выплюнули ненавистное «Ева», будто их владелец презирал в нём каждую букву. Неожиданная волна негодования, поднявшаяся внутри, заставила меня подорваться с места вслед за родителями и потянуть за край ленты. Голубой шёлк соскользнул с руки. — Покажешь свою? — сквозь зубы прошипела я, подгоняемая нарастающей злостью. — Или планируешь дальше плести интриги? Губы Антона исказились в ухмылке. Он спокойно щёлкнул застёжкой браслета и гордо продемонстрировал своё запястье. «Ева Левицкая». В хорошем театре в эту минуту должны были бы опустить занавес, но мы словно находились в искажённой параллельной реальности, где пространство сузилось до двух буравящих друг друга глазами людей, где остальные были недовольными спектаклем зрителями, жаждавшими хлеба и зрелищ, которых всё ещё не получили сполна. — Какого хрена? — воскликнула Вика и тоже встала, а я еле сдержала смешок: вся наша семья неловко окружила стол, за которым по-прежнему сидела только чета Елизаровых, а мы же, в свою очередь, неловко переминались с ноги на ногу, словно ожидая приглашения присоединиться к трапезе. Родители Антона явно были ошеломлены, и, как я и предполагала, хозяином положения в этой ситуации оставался только один актёр, которому была отведена главная роль. — Считайте, что я просто люблю сюрпризы, — с нахальной улыбкой произнёс он, удобнее усаживаясь на стуле, стараясь даже своей позой показать то, насколько ему было плевать на всех окружающих его людей. — Жизнь кажется такой скучной без капельки драмы. Вика глотала воздух, как рыба, будто пыталась вытащить из черепной коробки достойный ответ, но, так и не решившись на гневную тираду, ретировалась на второй этаж подобно побитой собаке, оставляя после себя шлейф сладких духов. — Сын, ты должен объясниться, — строго начал Евгений Иванович, который так же хотел подняться со своего места, но был остановлен мягким движением руки Полины Анатольевны. — Я никому ничего не должен, отец, — парень сверкнул глазами. — С днём рождения, Ева. К моему глубочайшему сожалению, мне уже пора. Напряжение, повисшее в воздухе, можно было пощупать руками. Никто не смел сказать ни слова, глядя в спину уходящего размеренной походкой парня, пытаясь осознать всё услышанное за вечер. Даже в свой день рождения мне не удалось стать виновницей торжества. Всё ещё не ушедшая злость погнала меня вслед за ним, и никто из присутствующих не посмел меня остановить. За спиной хлопнула дверь, прохладная летняя ночь растрепала по плечам светлые тонкие волосы, совершенно ни к чему завитые на концах: никто не оценил моих стараний. — Пожалуй, я впервые в жизни согласна с собственной сестрой: какого чёрта, Антон? — стоя на крыльце, крикнула я в спину Елизарова, который не успел уйти слишком далеко. — Ты не посмеешь сейчас уйти! Парень театрально развернулся на пятках и отвесил шуточный поклон. — Ты, должно быть, рада? — Чему я должна радоваться? — вспыхнула я. — Ты же меня ненавидишь! Нам либо предстоит прожить совершенно несчастные жизни порознь, либо тебе придётся насильно быть со мной. — Вряд ли насильно, — парень вскинул брови и склонил голову вбок. — Ты же чувствуешь это: всё внутри трепещет, представляешь, что будет, если мы друг друга коснёмся? Иметь соулмейта — рай на Земле, ты забыла? — И тем не менее ты не слишком счастлив. — Почему я должен быть счастлив? — от прежних кошачьих повадок и ленцы в тоне не осталось и следа. — Мы жертвы эксперимента, который вышел из-под контроля, у нас нет свободы воли, нас превратили в животных, которые спариваются по указке. Когда мы находимся рядом, мы оба сходим с ума из-за сраной модификации наших генов. Нас заставляют думать друг о друге. Хотеть друг друга. Но наш ли это выбор? Антон отвернулся, собираясь продолжить свой путь. — Подожди, — снова окликнула я. — Хочешь миленько поболтать со мной о свадьбе, Левицкая? Обсудим цвет букета и рюшечек? — Антон вытащил из кармана куртки пачку дешёвых сигарет и закурил, прищурив глаза, чтобы спрятать их от едкого дыма. — Ты же была сегодня на митинге, я видел твоё хорошенькое личико в толпе, хотя вынужден признаться, что моё тело, особенно та его часть, что находится внизу, почувствовали тебя ещё до того, как ты приблизилась к сцене, — очередная провокация. — Я это к чему: ты еще не поняла, что все эти игры сумасшедших учёных не для меня? За те годы, что я тебя игнорировал, до тебя не дошло, что мы не будем вместе? Не унижайся. Иди домой и ешь торт, мой тебе совет. Я понимала, что он острит специально, чтобы меня задеть, но от того его слова не стали казаться менее обидными. Мне не так часто приходилось ввязываться в споры с прожжёнными демагогами, поэтому я понятия не имела, какой тактике следовать в разговоре с Антоном. Решив, что просто буду игнорировать неугодные мне моменты, я собралась с духом. — Я не просила твоих советов, — педагогически строгий тон я позаимствовала от матери. — Ты слишком суров к новому обществу. Никто не обязывает тебя жениться на мне, ты можешь не переживать на этот счёт. Сделав глубокую затяжку, парень сделал шаг в мою сторону. Между нами были жалкие два метра, но для тела и разума, которые стремились быть к этому человеку настолько близко, насколько это вообще было возможным, это расстояние казалось километровым. — Ты не вдупляешь, да? Это же фикция. Лукавство. Попытка сделать вид, что они стараются исключительно для нас, — Антон сплюнул на землю. — А на деле — это западня. В итоге никто не отказывается от своих соулмейтов. Ты видела присутствующих на митинге? Большинству наших последователей ещё просто нет восемнадцати. Совершеннолетних отказников всего несколько. За те два года наши ряды пополняются ровно настолько, насколько редеют: как только подростки получают святое клеймо на ручонку, они бегут под юбки к своим девочкам. — Но ты не такой, да? Хочешь во всём быть первым? Раз уж идти, так до конца? — язвительно прошипела я в ответ. — Ты просто не понимаешь сути вещей. — Так объясни! — взмолилась я, раскинув руки. — Объясни, что происходит в твоей голове? Какого чёрта ты устраиваешь подобные сцены? Зачем врёшь своим последователям, что у тебя нет, как ты говоришь, «клейма»? — Потому что так проще. Так задают меньше вопросов, — его голос стал ниже, и Антон сделал ещё один шаг вперёд. — Ты должна понимать. То, что сидит во мне с рождения, не хочет отказываться от тебя. И никогда не хотело, Ева, но это, — он указал пальцем на свою голову, — знает, что может быть по-другому. Что чувства могут быть искренними. — Откуда? — возмутилась я. — Откуда ты можешь это знать? Елизаров бросил бычок в мамину клумбу и за два шага сократил расстояние между нами. Тело само потянулось ему навстречу, стоило парню подняться практически до последней ступени: так разница в росте нивелировалась, и мы могли смотреть прямо друг другу в глаза. Его рука дёрнула меня за талию, прижимая моё тело вплотную к его. Волна удовольствия пробежалась по моему позвоночнику, каждая часть моего существа словно пела о том, что я наконец оказалась на своём месте: мне было плевать на то, насколько грубыми были прикосновения Антона, его близость словно могла залечивать синяки на коже. — Я знаю это, потому что влюбился ещё до того, как увидел твоё имя на запястье в день своего совершеннолетия, — он практически прорычал это мне в губы. — Я был совсем ребёнком, но я потерял голову, я не мог спать и есть, я просто сходил с ума, понимаешь? Наверное, в моих глазах промелькнуло понимание, и, заметив это, он рассердился ещё больше. — Ты злишься, потому что не можешь быть с любимой девушкой из-за меня? — это бы всё объяснило, это давало бы ему право так себя вести, но осознание горькой правды оседало горечью в желудке. Он встряхнул меня, отгоняя моё наваждение. — Я влюбился в тебя, Левицкая, — его табачное дыхание согрело мои губы. — Мне было восемь, и я ещё не достиг половой зрелости, поэтому чёртов ген тут был ни при чём. Я влюбился в тебя просто так, потому что ты была умной и красивой девочкой, потому что ты задирала нос и не давала себя в обиду. Задолго до того, как получил клеймо с твоим именем. Антон будто хотел меня оттолкнуть, но отчего-то прижимал к себе ещё сильнее, пока в моей голове взрывались снаряды. Влюбился. Влюбился в меня. — Но я тоже влюбилась в тебя уже давно, до метки, — выдохнув, прошептала я, пытаясь прочитать выражение его лица, чтобы понять, что он мог сейчас чувствовать. Его взгляд был затуманен, я видела в остекленевших глазах безумца своё отражение, но больше ничего, что могло бы приоткрыть для меня завесу тайны: почему, испытывая ко мне искренние чувства, он не хочет ответить взаимностью на мои? — А ты можешь вспомнить, когда именно? — Антон горько усмехнулся. — Не знаю, мне было пятнадцать или шестнадцать. Незадолго до того, как ты начал встречаться с моей сестрой, — точнее я сказать не могла. — Могу тебе помочь, дорогая, — елейным голосом произнёс он. — Твои чувства проснулись ко мне в день моего восемнадцатилетия. Я сразу же заметил, как изменился твой взгляд, как от прежнего снисхождения и закатывания глаз не осталось и следа. Ты стала заглядывать мне в рот, но в тебе говорило не твоё сердце, а сраный ген, который стал откликаться на мой после того, как меня заклеймили. — И ты решил начать встречаться с моей сестрой назло мне? — Назло системе. У неё не было клейма, она имела свободу выбора, и мне казалось, что это решение проблемы: быть с человеком, который видит в тебе — тебя, а не подходящий для размножения объект. Мы довольно быстро поняли, что дружить нам гораздо интереснее, чем трахаться, но у этих отношений был определённый плюс: я был вхож в ваш дом. Тогда меня стало тянуть к тебе со страшной силой, я практически не мог сопротивляться, — рука Антона на моей талии чуть ослабла, больше не сжимая нежную кожу. — Думаю, сегодня она отреагировала излишне эмоционально: я уверен — Вика догадывалась, что я с кем-то повязан, просто предпочитала закрывать на это глаза. Я практически не дышала, пока слушала его монолог. — Не понимаю, какой смысл теперь геройствовать? — моя рука скользнула по его оголившемуся предплечью, посылая маленькие разряды тока по всему телу. — Если всё встало на свои места, и мы могли бы быть счастливы? Посмотри на пары вокруг, на моих родителей, на своих: они же надышаться друг другом не могут. Его тело по-прежнему тянулось ко мне, но колючий взгляд отталкивал. Совсем на мгновение в его глазах промелькнуло сожаление, но Антон стиснул зубы. — А ты сама подумай. Каково мне будет жить, зная, что ты не разделяешь мои чувства искренне? Что ты влюбилась в меня не потому, что я был для тебя особенным, а потому что я, по экспертному мнению ученых, идеально подхожу тебе на генетическом уровне? Это не любовь, Ева. Это суррогат. А я терпеть не могу ложь. Елизаров сделал шаг назад и поморщился, словно превозмогая боль. — То, что я чувствую к тебе — не ложь. Ты связан со мной, ты должен ощущать это, — последняя попытка. Антон скривился и помотал головой. — Я ощущаю. Попробуй подрочить. Говорят, помогает. И он ушёл, словно этот разговор ничего для него не значил, а я не нашла в себе сил побежать за ним. Всё ещё пытаясь восстановить дыхание, я вернулась на кухню, не поднимая глаз на ошарашенных новостями родителей и гостей, плюхнулась пятой точкой на стул, прямо напротив так и не разрезанного торта, демонстративно зажгла каждую из свечей подготовленной заранее зажигалкой и яростно задула их, даже не подумав о желании. Всё равно не сбудется. — С днём рождения меня!26 июля 2163 года.
***
Отец выманил меня из комнаты коробкой с кислым мармеладом, когда решил, что я уже достаточно нарыдалась в одиночестве и заслуживаю угощение. Он работал удалённо, но всё равно взял себе пару выходных, чтобы побыть рядом со мной и следить за режимом моего питания и нормой потребления воды. В прошлом он был врачом, потому за физическим состоянием своих детей следил не меньше, чем за нашим ментальным здоровьем. — Сходи в душ, выжми подушку от слёз и спускайся вниз, посмотрим фильм, пока все на работе. Сегодня даже можно ругаться матом, если захочется, — сомнительный аргумент, но я всё же улыбнулась. Дурацкая комедия совершенно не поднимала мне настроение, сладости справлялись с этим гораздо лучше, но ничто не могло привести меня в нормальное состояние: воспоминания о вечере своего дня рождения постоянно всплывали в сознании, и переключиться на что-то более позитивное казалось невозможным. Мама с папой знали о том, что случилось на крыльце нашего дома, и тактично не задавали лишних вопросов. Они уже привыкли, что у обеих их дочерей всё шло по одному месту, и решили относиться ко всему философски. Любовь любовью, а обед по расписанию, главное, чтобы все были живы и здоровы, потому что даже самые глубокие раны со временем превращались в шрамы, которые до конца жизни напомнили о том, что ты справился с некоторым дерьмом. — Это нечестно, пап, — неожиданно для самой себя выдала я. — Я бы хотела, чтобы у меня было, как у вас с мамой, но с Елизаровым это не прокатит. — Это у них семейное, — добродушно отозвался отец. — Отец Антона в молодости тоже был тем ещё бунтарём, сын просто пошёл по его стопам. Женя поменял свои взгляды, когда познакомился с Полиной, может, поэтому они снисходительно относятся к желанию своего ребёнка идти против системы. Знают, что это юношеский максимализм. — Не похоже, что Антон решит отступиться от своих идей, — возразила я. — Лучше бы я вообще была не годной, как Вика! Попахивало отчаянием: я с подросткового возраста, начитавшись современных любовных романов, мечтала о том, что встречу родственную душу по достижению совершеннолетия. Подобные высказывания были мне несвойственны. — Не говори глупости, всё наладится, вот увидишь. — Но как? — Антон молод, поэтому пока мало понимает в жизни, — папа беззаботно пожал плечами и закинул мармеладку в рот. — Он борется за идею, в которую искренне верит, но вряд ли задумывается о том, что Новый мир был создан не дураками. Да, конечно, в этой системе всё ещё есть изъяны, зато любовь между соулмейтами не проходит с годами, люди не изменяют друг другу, рожают здоровых детей. Эта программа помогла нам избежать многих проблем, которые влияли на нашу эффективность, как вида. Смотри, какой произошел скачок в прогрессе благодаря новым поколениям, насколько беззлобным стало общество. Как часто мы слышим новости о военных конфликтах? Градус негатива в мире близится к нулю, потому что теперь им правит любовь, — отец тепло улыбнулся. — Думаешь, в прежние времена люди не искали родственные души? Перебирали десятки партнёров, пробовали, ошибались, иногда находили тех самых, но чаще тратили всю жизнь на людей, которых в итоге ненавидели. Не думаю, что человечеству стоит стремиться к откату к прежнему строю. Что, если те учёные что-то да понимали в жизни? — Антон говорит, что всё это искусственное. В этом нет души, — разочарованно протянула я. — А мне плевать, что он там говорит: пару лет назад оторвался от мамкиной титьки, а мнит себя всезнайкой, — папа серьёзно посмотрел мне в глаза, и я почувствовала, как внутри зарождается желание действовать. — Я смотрю на твою маму и каждый день влюбляюсь в неё всё больше, так что у меня своя правда. И пусть во мне говорит ген, а не здравый смысл, но я бы полюбил эту женщину, даже живя в Старом мире, потому что она самый искренний, добрый и умный человек, которого мне приходилось встречать. Разве это не о душе?***
Отец попросил меня не задерживаться и честно сказал, что выглядела я не очень. Опухшие глаза выдавали бессонные ночи, но он похвалил меня за то, что из меня больше не текли сопли. Поместье Елизаровых располагалось в соседнем районе, но Антон ещё два года назад перебрался в скромный домик на соседней улице, и только сейчас я поняла, что он просто переехал поближе ко мне. Непосредственная близость с соулмейтом граничила с эйфорией, короткая дистанция ощущалась спокойно, а вот большие расстояния повышали тревожность. Хороший ход. Будучи уверенными, что он не имел родственной души, никто не заподозрил в этой смене локации намерения. Я нашла Антона на заднем дворе у большого костра, в котором тлели плакаты с последнего митинга. Внутри что-то дрогнуло, но я решительно двинулась в сторону парня, сидевшего на скамейке и лениво разглядывавшего огонь. — Решил отступиться от своих протестов? — громко спросила я, но Елизаров не вздрогнул от моего голоса, почувствовав моё приближение заранее. — Какой теперь в этом смысл? Все узнают, что я лгал об отсутствии соулмейта. — Я могу сохранить это в тайне, если так тебе будет спокойнее, — я произнесла это достаточно уверенно, чтобы он мог не сомневаться в моём обещании. Между нами повисла неловкая пауза. Я прятала руки в карманах толстовки, пытаясь скрыть дрожь. Антон даже не повернулся в мою сторону, продолжая безучастно смотреть перед собой. Мне так хотелось, чтобы наши взгляды встретились, чтобы он понял, что я здесь, рядом, что я не собираюсь сбегать, чтобы он увидел в моих глазах то, ради чего стоит заткнуть свою гордость и сделать шаг. — Это не единственная причина. — Расскажешь? — я подошла к нему ближе и села рядом. Мы не смотрели друг другу в глаза, не касались друг друга плечами, лишь наблюдали за языками пламени, пожирающими то, во что верил Антон. — Я ненавижу ложь, помнишь? — Помню. Он тяжело выдохнул, словно готовился к непростому признанию. — На каждом из митингов, когда я стоял на сцене, я говорил правду. О том, как я ненавидел систему, о том, что она лишила нас свободы, что нас приравняли к домашнему скоту. — Я была на том митинге, можно без подробностей. — В тот вечер, когда я держал тебя за талию, когда ты касалась моей руки, я захотел стать домашним скотом, Ева, — уже знакомая горькая ухмылка появилась на его губах. — В этом вся проблема. Эту мысль сгенерировал мой мозг, и я больше не имею права убеждать юнцов в том, что они должны бороться, потому что я сам не хочу этого. Я хочу иметь возможность каждый день касаться тебя, я хочу быть влюблённым. Это ломает меня. Крушит все мои принципы. Но я ничего не могу с этим сделать. Я выдохся. Я осторожно взяла его за руку, сплетая наши пальцы. — Сегодня мой отец сказал, что у каждого своя правда, и его правда в том, что он полюбил бы мою маму несмотря ни на что, в каком бы мире он ни жил. И я вдруг подумала о том, что я бы тоже влюбилась в тебя: это было неизбежно. Ты так заразительно смеешься, ты столько всего знаешь, не боишься бросать вызов этому миру, у тебя на всё есть своё мнение. — Ещё я очень красивый. — И это тоже, — я улыбнулась, и мы, наконец, встретились глазами. — Не забывай: я хотела играть с тобой, ещё когда была совсем крохой, потому что уже тогда ты чем-то мне приглянулся. Хоть ты и не хотел таскаться с мелкой девчонкой под ручку. — У тебя не было одного зуба, это испортило бы мне всю репутацию. — Ты шутишь, это хороший знак, — он сжал мою руку чуть крепче. — Что, если те ученые что-то да понимали в жизни? — я повторила папину фразу, чтобы звучать убедительнее. В карих глазах снова отражался огонь, я словно перенеслась в день протестов на набережной, только в этот раз от безумного взгляда не осталось и следа. Антон смотрел на меня так, словно я была всем его миром, отчего бабочки в моём животе превратились в тугой узел. — Можешь больше не стараться, Ева. Я всё равно уже проиграл. — Или, наоборот, выиграл, — мои пальцы скользнули по его щеке, и он прижался лицом к моей ладони, зажмурив глаза. — Поцелуй меня, — прошептала я. И он поцеловал.