Промозглый Лондон

В Лондоне дождливо и зябко, будто Эдмунд снова не закрыл окно на ночь. Сьюзен старается об этом не думать, и прячет леденелые пальцы в неуместно коротких рукавах свитера – мал, но выбросить жаль. Сьюзен больше практически не смотрит на сестру и младшего брата. Она срывается, и в порыве говорит, что Люси проще верить в волшебство и все остальные глупости даже здесь, в мире людей – это не то чтобы неправда, и Люси смиренно кивает, соглашаясь. Сьюзен сложнее, так всегда было, так всегда будет. И это простое «правило» младшей Пэвенси пришлось усвоить. Они будто на контрасте: когда одна верит в Бога и ангелов, другая – лишь в нечесть и собственные силы. Ведь быть взрослой – означает не суметь спрятаться в своей голове или детской фантазии. Сьюзен и не прячется, просто не может. Люси смотрит на нее с не присущей ей укоризной и утопает в мягкости объятий Питера, который всегда был к ней терпимее. Малышка Пэвенси выглядывает из-за плеча старшего брата и ей на секунду кажется, что по лицу Сьюзен пробегает непонятная ей тень то ли зависти, то ли ревности – Люси предпочитает об этом тоже не думать и запрыгивает в вагон. И это расстояние между ними с каждым годом становится всё опаснее, непреодолимее, ведь Люси может вернуться, Эдмунд может, даже чертов Юстас, будь он неладен! Сьюзен не выдерживает – ломается, она хочет верить, но не может. Находит работу официанткой в пабе, несмотря на все протесты Питера и старается как можно меньше времени проводить дома. У них всех теперь раздельные комнаты и жизни, и этот факт одновременно радует её и печалит. Прогулки с «хорошими мальчиками», которых подсовывали ей Эдмунд и Питер ни за что бы не заменили время, когда они все больше пеклись друг о друге, стояли плечом к плечу в битве и сидели на соседних тронах. Короли и королевы Нарнии! Это каждый раз ударяет Сьюзен как в первый, словно молния, словно толчок в плечо рядом с проходящим мимо поездом. Старшей Пэвенси сейчас позволено лишь стоять на перроне и грустно махать белым платочком, а после пойти в паб или на танцы, где куча незнакомцев придумают сто и один способ никогда ей не понравиться. Питер только обнимает младших и поджимает губы – ему больно, но он не хочет омрачать этот радостный для двоих из них день. Сьюзен так не может. Ей хочется кричать и, может быть, немного плакать, хочется не отпускать. Быть злой, ревнивой и жадной до близких людей, для которых ещё не всё потеряно, в отличие от неё. Они с Питером остаются одни, и это не то чтобы скребёт, скорее, душит. Будто они что-то упускают, давно упустили, но не могут ничего с этим поделать. Сьюзен закрывается в ванной и скулит, как раненный зверь – ей больно, и, она знает, брату больно тоже. Утром он уходит на смену, даже не позавтракав, и Сьюзен не в состоянии как-то ему помочь пережить это. Картина из комнаты Юстаса теперь висит в холле и ежедневно мозолит глаза – Сьюзен завешивает её, как зеркало и злится чуть меньше. Питер снова приводит кого-то, и они вдвоём смеются за соседней стенкой – он больше не думает о Нарнии, о брата и сестре, которые могут вернуться хоть завтра с годовым багажом воспоминаний. Время течёт иначе. Жизнь течет иначе. Сьюзен не находит в себе сил смириться с этим.