Ирис

Мэй попала во дворец в 12 лет — не раньше и не позже других таких же молодых девушек. Мэй помнит заплаканные глаза отца. Она не понимает. Быть избранной в гарем это же счастье. По крайней мере так шептались взрослые девушки в родной деревне, которых девочке удавалось подслушать. Много вкусной еды, красивые дворцы, великолепные драгоценности. У тех девушек буквально святились глаза. У Мэй тоже. Первую неделю. Потом пришло горькое осознание куда она попала. С ними обращались хуже, чем со слугами. Мытье полов, вынос мусора, чистка старых кастрюль. Их наставница называла это взращиванием в их бестолковых головах смирения. Мэй казалось, что эта старая женщина просто наслаждалась их страданиями. А особенно нравилось ей наблюдать за наказанием девушек. В старой деревне Мэй видела лишь как воров выставляли в клетках на общее обозрение и считала это честным за их поступки. Здесь же оплошностью могла стать любая мелочь, за которую слуги уже были готовы тебя высечь. Их отдаленную группу не трогали — они обучались для возможности вступить в гарем императора. Но никто не отменял побои жгутами по пальцам — казалось для этого нужна особая техника, было сильно больно, но следы не оставались. Через полгода их ряды поредели, некоторых девушек определили в разряд слуг, отдав их другим наложницам во служение. Мэй не просилась туда, слушая множество сплетен о том, как жестоко наложницы обращаются со слугами, особенно с красивыми. Казалось сама мысль о том, что им будет прислуживать кто-то моложе и краше, приводила их в бешенство. Нередки были случаи, когда наложницы случайно калечили своих слуг, или находили недочёты в их работе, назначая справедливое наказание, которое девушки могли и не пережить. Сначала Мэй много плакала. Ночью, тихо, без вхлипов. Девушки спали в общей комнате. Нельзя было дать кому-то узнать об этом. Были хорошие девушки, которые пытались помочь. Но Мэй наблюдала, как однажды пошёл слух о том, что одна девочка нечиста. Несколько евнухов подтвердили, что видели, как та выходит за пределы дворца, общаясь с торговцами-мужчинами. Девушка заливалась слезами, говоря, что это неправда, но через день её уже не было во дворце. Мэй стало так мерзко и обидно. За ту девушку, явно ложно подставленную, за себя, понимая, что оказалась тут одинокой, в логове гиен и змей. Через некоторое время начались уроки каллиграфии и рисования. Учителя говорили о том, что превосходными навыками можно привлечь императора. Мэй видела в этом что-то большее, возможность раскрыть хоть где-то то, что у тебя на сердце. Рисовать не так, чтобы это понравилось императору, а чтобы это нравилось тебе. После несколько удачных картин Мэй хвалили. В эти моменты она понимала, что друзей у неё не будет. Но это не означает, что она не общалась. Наоборот, вести светский диалог оказалось важнейшим умением каждой девушки во дворце. Приходилось читать множество литературы, чтобы понимать, когда собеседник тебя хвалит, а когда унижает. Но больше всего Мэй привлекали танцы. Музыка увлекала. Мэй не обладала талантов в создании мелодий, но любила ими проникаться. Каждый шаг должен был выполняться по правилам, наклон спины не должен отклоняться от нормы больше чем на 2 градуса. Но не смотря на все строгие правила, Мэй полностью наслаждалась этим процессом. Казалось, в танце жизнь обретала смысл. Возвращалась та непосредственность, что была у малышки, когда та в детстве спрашивала отца разные глупости, а он взьерошивал ей волосы и смеялся. Казалось, что она вернётся домой, обнимет отца и выйдет за того, кого полюбит, а не будет делить мужчину со множеством женщин. Но это была ложь. Кисло-сладкая, та, из-за которой многие делают глупости. Но Мэй не была глупой. После сразу же думалось о том, что отец бы её не узнал. Скорее всего он зовёл уже новую семью, у него появился новый ребенок. Она ему не нужна. А если и вернётся, то будет ли место там для неё? Во дворце у неё есть шанс стать кем-то. Именно поэтому Мэй натирала мозоли, танцуя, постоянно читала, трудилась и была тихой. Если она не будет выделяться характером, некому будет вредить ей. Мэй слышала, что император любит девушек с характером, не пустышек. Мэй мечтала войти в гарем и после остаться жить спокойно — свой тихий уголок, без вечных придирок наставниц, наблюдением евнухов и постоянных учений. В гареме множество девушек, император вряд-ли выгонит её, просто будет уделять время другим. Когда Мэй стало 16, Император позвал её к себе. Конечно, это не было случайностью. Мэй узнавала, где император чаще всего появлялся вне его сада и случайным образом отказывалась там. Ненавязчиво, не близко, не более раза в неделю. И это дало толк, император её запомнил. Осталось лишь выразить удивление и счастье, когда евнух сообщил эту новость. Дальше её вымыли, натерли маслами, одели и накрасили. Пока ей белили лицо, Мэй волновалась. Сколько бы она не убеждала в себя надобности этого, она не хотела. Боялась грубости, жестокости, разочарования. Когда ей накрасили губы и подали зеркало, Мэй увидела прекрасно нарисованную девушку — не себя, а лишь обманку. Шагала она медленно, тихо. Боясь и упасть и расплакаться. Но девушки дворца никогда не плачут по настоящему, только на публику, когда пытаются обвинить кого-то или показаться красивее. Мэй не понимала, как с зареванной мордой можно быть красивой. Ей пришлось ждать императора около получаса. Евнухи проверили, что при ней нет ничего, чтобы могло навредить императору и оставили, уходя ожидать наружу. Они останутся и когда зайдёт император. Будут слушать, как проходит ночь и выполняет ли она свои обязанности. Мэй снова начало трясти, она перебирала в голове все наставления, как ублажить императора. Но где-то в глубине души знала, что не сможет это сделать. Когда император наконец-то пришёл, Мэй уже приняла свою участь. — Ваше Величество, — Мэй глубоко поклонилась, не смея смотреть императору в глаза. Она должна быть покорной, — эта слуга приветствует Вас. Император, видимо, оказался в доброжелательном настроении. Он рассмеялся: — Какая скромность, эта девушка оказалась в покоях императора, но все равно зовёт себя слугой. Мэй не ответила, но императору это и не требовалось. — Твоё имя, — император подошёл, и Мэй пришлось поднять взгляд, когда мужчина жестом приказал ей подняться. — Мэй. — Красивое имя, — Мэй усмехнулась. Действительно красивое. Император приказал заварить чай, и стал вести вежливую беседу. Мэй отвечала коротко, просто, не инициируя зрительный контакт, всегда смотря на уровень плеч мужчины. Когда настало время ложиться, Мэй стала раздеваться императора, со всей смелость, которую собирала весь вечер. Но как только они легли на кровать, смелость испарилась. Тело словно оцепенело, она осталась лежать, лишь принимая действия мужчины. Император целовал её хладные губы, и Мэй думала действительно ли это приятно, целовать её ненастоящую. После того, как действие закончилось, Мэй начала собираться. Она не была женой, которая могла оставаться в покоях императора на всю ночь. И если честно, это последнее, чего Мэй сейчас желала. Мэй не помнила, как попрощалась и вернулась. Казалось, очнулась она только на следующий день, когда евнух принёс вести: Мэй пожалован титул наложницы — не слишком низкий, но и не высокий, а также свой маленький дворец. Мэй добилась своей цели, так почему же чувствовала себя так, словно жизнь окончилась? Мэй потихоньку обживалась в новом доме. Ей выдали пару слуг, чтобы те следили за порядком, она делала вид, что их не знает, они тоже. Мэй перестала заниматься у наставниц и почувствовала настоящее одиночество. Оказывается, приперательства —самый лучший способ общения. Ей приходилось каждый день приветствовать императрицу вместе с другими наложницами. Обсуждать дела, праздники. Делать вид, что ей не все равно. Спустя два месяца после ночи с императором, к Мэй пришёл лекарь. Она не оказалась беременной. Лекарь объяснял, что это обычное дело, редко кто умудрялся заиметь ребёнка после первого раза. После этой новости Мэй стало легче дышать. Почему-то мысль о ребёнке вызывала у неё страх. Она хотела бы ребёнка, но не здесь. Не в этом месте. Она не хотела умирать, потому что кому-то не понравилась бы конкуренция. Император звал её снова. Первый раз Мэй упала в обморок, второй раз подвернула ногу, третий — у неё пошла кровь раньше срока. Император на их встречах хмурил брови и с укроизной спрашивал, что не даёт им встретится. Мэй сообщала, что такова воля богов. Про себя думала, что император скоро забудет её. Женщин в гареме больше чем времени в сутках. Прошло ещё полгода. Мэй казалось, словно время идёт замедленно. Почти ежедневные встречи с другими наложницами лишь утомляли её. Цвет лица стал не здоров, а лицо печально. Лекарь не мог найти следы болезни и лишь советовал больше гулять по саду. Ее назначили на проведение праздника. Какая-то глупость по оформлению цветов. Мэй подошла к заданию со всей внимательностью. Именно за составлением икебаны её окликнула какая-то незнакомая девушка. Она не была частью гарема, Мэй знала всех девушек, она не была слугой, её одежда была достаточно богатой, а лицо ухоженным. Вероятно, она была сестрой или дочерью гостей императора на праздник. — Решив прогуляться, я наслаждалась нежными цветами садов, когда наткнулась на тебя, — девушка присела рядом, и наклонила голову, так, словно сообщала о каком-то важном секрете, — Обычно я прошла бы мимо, но такой одинокий Ирис, как ты, портит всю композицию этого места, так что я решила это исправить. Мэй нахмурилась. Она не понимала, оскорбляла ли её девушка или насмехалась. Но вежливость остаётся важным всегда. — Моё имя Мэй. — Ого, Красавица, а моё Сино-Одори, — Сино-Одори рассмеялась и взяла Мэй за руку. Мэй подумала о том, знает ли она, что во дворце так громко смеяться нельзя.