Незакрытый гештальт

      Он ищет Игоря везде. На болотах, в подвалах Катамарановска, в заброшках, в диком, заросшем бурьяном саду. Всегда так. Когда Катамарановск накрывает жара, люди надевают шорты, идут купаться в пропитую ядом выливаемых из завода химикатов, реку. А его каждый раз пробивает ностальгия. Режет по живому. Захотелось ему найти те фотки, которые сделаны на полароид их начальником лагеря. Хобби у него такое, смотреть на лица: сразу исчезают хладность и безразличие ко всем вокруг. За его н-ные прожитые годы черствость и расчетливость заменили все чувства. Сместили и радость, и веселье. И желание хорошо жить. Хотелось поспрашивать о воспоминаниях у тех, кто еще их не уничтожил. Кирилл вот сжёг. Теперь он Инженер до мозга костей. Дружбу тоже оставил на пепелище. Исчезла та ребяческая юность. Только работа. И Григорий, появляющийся в их подъезде вместе со своей бандой с подозрительной регулярностью. Сергей только хмурил брови на брошенную мужчиной насмешку, останавливал себя от привычки потянуться к кобуре. Они, вроде как, заключили «союз». Жилин знает, что Инженер замешан в их перемирии, и надеется только, что тот не станет ввязываться во что-то похуже, чем обстоят дела сейчас. Кир рассказывал, еще тогда, в «Лисьей горке», о своих «связях» с хулиганом, живущем со своей «семьей» в заброшенном доме за лагерем. Как они случайно пару раз встречались у озера, как маленький Кирилл, вздернув подбородок, смотрел прямо в непроницаемые, черные стекла очков. потом баюкал вывихнутую руку, не говоря друзьям, кто его обидел. А сейчас Сережа наблюдает за их взаимоотношениями, пьет горький самогон и не отрывает взгляда от непроницаемых перчаток. Они встречаются только чтобы обсудить очередные «дела», касающиеся либо Нателлы, либо участившихся краж. Ничего личного между ними. — Что, Сергей, так смотришь на меня, будто я стена, и ты во мне дыру прожечь хочешь? — Зубы показывает по-привычке, милицейский уже не ведется на его угрозы. Стрельников опасен. Сергей отбит наглухо. — Ничего, товарищ бандитник, нарушитель местного спокойствия. Еще раз узнаю, что орава ваша у НИИ трется, говорить с тобой по-другому будем. Через камеру, в решетке. Звериный оскал становится шире. Синтезатор становится громче. Жилин, благодаря Гвидону, храни его всё святое, вернулся с того света. Жилин видит очень многое. Да молчит. Дает понять, что ни он, ни Игорек Инженера больше в обиду не дадут. Хотя и тот может дать отпор. Особенно когда напьется. И Стрельников этим прекрасно пользуется. Бандитский пёс.       Инженер скрашивает его будни обычно по-вечерам, на выходных. Приносит с собой черный чай в пакетиках. И мяту, вытащенную из пыльного ящичка в кабинете НИИ. — Сереж… Это, то есть хотел сказать, полковник…майор, там это… Я Игоря, бешеного этого твоего, вашего «Нашего, Кир» —…в подвале запер. Сказал что Мурка сбежала опять, негодяйка, так что это, самое, поговори с ним. Вжимает голову в шею, нервно поправляет очки. Инженер сам бы с Игорем поболтал, как в старые добрые времена. Но Катамаранов за другом лишь присматривает, на контакт не идет. Жилин коротко кивает, благодарит. И жестом просит посидеть с ним ещё хотя-бы немного.       Катамаранов-младший обычно находит его сам. Когда не носится по излюбленному болоту, как бешеный, когда не пугает девчонок-проституток на трассе. Дурачится, вынуждает тащить в участок. Иногда — в одинокую квартиру на окраине. Где они могут спокойно побыть в тишине. Наедине друг с другом. Полковник верит, что если он проведет мозолистой ладонью по пленочному изображению, найдет ответы на все свои вопросы. В частности, почему они стали именно такими.       Надежда умирает последней. Во времена второй мировой, после сестры Веры и матери Любви. Ноги сами несут в убогую, обвешанную плакатами квартиру. Роза никогда особо затворником не был, его двери всегда открыты для гостей. Просто к нему редко кто приходит. Кроме Шершанского. Открывают ему не сразу, после третьей трели на пороге вырастает заспанный, еще больше чем обычно взлохмаченный, музыкант. Окидывает мента взглядом, раздувает ноздри. — Что, господин музыкант, отдыхаем после ночных хулиганств? Все я знаю, и что вы с Шершанским того, и что не этого. Вместо привычных торопливых бормотаний и оправданий, трясет патлатой гривой, представителю закона не сопротивляется и теснится в глубь дома. — Можете не разуваться, я это, еще полы не успел, блин, помыть. Половицы скрипят под тяжелыми шагами. Со стен смотрят безучастные идолы. Его усаживают на кухне, подкладывают под спину плед из овечьей шерсти. Сережа помнит, как им они укрывались с Игорем, когда не могли больше оставаться дома. У Леонида был человек, любящий детей и с удовольствием прячущий их от бед. И одиночества. — Че приуныл, начальник? — А что, нельзя навестить частого гостя нашего участка? Тебе есть что скрывать? Или против? — Так ты сам, блин, пришел, ё-мае. Не против я ничего. — Тогда показывай, чего у тебя есть из фотографий. Пойдет как в улики, буду изымать у тебя, дружок, как доказательство. Вчера у нас, у милиции, то есть, палочки барабанные пропали, мы их запечатлели, вот. И снимки пропали. На вас, все и указывает, так что хоть что мне говори, что не говори. Гитарист не снимает очков, не улыбается. Не отвечает. Понимает. «Лёнька» Жилин смотрит на гитариста с жалостью, качает головой. Тянется к фуражке. Зря он пришел к Розе. От патлатого слишком по-домашнему пахнет горячим белым хлебом, брусничным компотом. Так не пахнет третьесортный рок, изрыгаемый из колонок. Так пахнет давно забытая, истлевшая прахом любовь. Полковник не спрашивает: знает. Лишь раз в году металлюга, не дающий покоя соседям, выгоняет своего дружка, наглухо запирается дома. Пустил, почему-то, только Сережу. Они постоянно рядом, но порознь. Они все отстранились друг от друга, будто чужие. Будто не спали вместе под ночным небом. Не пели наивных песен. Все это осталось там, в лесу. С рыжими красивыми лисами. Духами. Оставленными душами когда-то счастливых людей.       Игорь стал совсем диким зверем. Неживым. Если в детстве он был авторитетным мальчишкой, собиравшим вокруг себя гудящую, шумную ребятню, магнитом притягивал к себе, то сейчас: исчезал, стоило хоть кому-то из старых знакомых приблизиться. Он спасал их, говорил без слов: вот я, тут, существую. Вот, Серега, закрой глаза, я тебе мышь проскипидаренную принес. Там Особа опять плачет. Жилин рассматривает фотографии неприлично долго, пока гитарист смолит сигарету. Запах табака сменяется костром. Хриплые выдохи напоминают детский смех. — Лёня, я… Роза передергивается ударом тока. Не психует, не источает звуковые волны разрушающей музыки. Горбит спину, ставит чашку с ароматным травяным чаем на стол. Брякает чашка. Звенит заботливо предложенная советская ложка. — Вы, блин, ешьте, пейте, чувствуйте себя, нахрен, как дома. Прогуляюсь. — Поднимается резво, торопится. Мечется из стороны в сторону. Все «вы» да «вы». Сережа не останавливает, лишь кивает собственным мыслям. Когда ему подсовывают под нос тарелку с свежими пирожками, прячет улыбку за прозрачным стаканом. От выпечки пахнет луком и грибами. «Сам собирал. Сам у печи спину гнул. Как бабуся когда-то» Свежий воздух прочищает голову. Когда захлопывается за «легендой рока» дверь, Жилин выдыхает. Через несколько минут во дворе слышится гитарные нестройные аккорды. В окошко глухо прилетает предмет. Раз. Второй. Третий снаряд, который побольше, разбивает жалобно вскрикнувшее напоследок стекло. Хвоя и скипидар. — Игорюх, ну нахрен опять ты это делаешь, блин ну, как человек зайти не мог? Я был не не против, ю ноу? — Замолкает музыкальный инструмент, уставший голос дребезжит натянутой струной. Сергей поднимает камень, обмотанный зеленым, потрепанным платком. Недовольно высовывается наружу, крутит пальцем у виска в спину убегающего наглеца. Бешеный Жилин выпрыгивает за ним, ощущая гончий азарт. И так всё время. Постоянная «зарница», только вместо флага, который надо захватить - непредсказуемый Катамаранов. И Жилин постоянно ведется на эти «развлечения». И в конце всегда проигрывает.       Когда Роза просыпается на следующий день, укутавшись в пуховое одеяло, вдруг замечает, что по комнате больше не гуляет теплый ветерок, не слышно громких разговоров, будто в соседнем помещении находились люди. Окно кто-то бережно починил, на стол поставил бутылку с едко пахнущим скипидаром. И вместо этикетки приклеил фотографию, сшитую скотчем: Леонид ерошит рыжие волосы Яши, свободной рукой обхватив гриф черной как смоль гитары; у ног развалился Игорь, жуя тростинку, рядом, плечом к плечу привалился Жилин, надвинув фуражку на глаза; на одном колене, так и не найдя удачной позы, пачкал чуть порванные штаны Инженер, скромно улыбаясь да скрывая от объектива взгляд. И бабушка Роза, с девчачьей прытью навалилась на спину внука, корча морщинистое лицо в солнечной, забавной гримасе. Лёня не помнит, когда был сделан этот снимок. Ласково проводит по хрупкой бумаге. И вкладывает на первую страницу альбома. Прячет в старый секретер, где хранится хрупкий фарфор.