Монах

      У Шэнь И дрожали руки; пот струился по сосредоточенному лицу. Гу Юнь подначивал:       — Генерал, не сдавайтесь!       Шэнь И с трудом смог разлить вино; — мимо чарки. Рядом лежали — или, вернее сказать, стояли опустошёнными (Шэнь И не мог за это ручаться в силу головы, опущенной на согнутую в локте руку, из-за чего мир казался перевёрнутым) — продолговатые кувшины, испитые до-пу-ста. В конце концов расстаравшийся генерал не выдержал конкуренции Гу Юня и рухнул лбом в разлитую лужу. Вино брызнуло в стороны.       Гу Юнь покосился на него, дерзко выхватив кувшин и запрокинув голову, чтобы вытряхнуть упрямые капли, цепляющиеся за стенки глиняного кувшина, себе на язык, и тут же рассмеялся с лица лучшего друга — убившегося в стельку, — подавившись остатками вина.       — Не в то горло пошло, — откашлявшись, признал Гу Юнь, встретившись с помутнённым взглядом Шэнь И, смелее приподнявшего голову; мысли патокой стекали по потолку, а сам Шэнь И — со стула, медленно приближаясь к земле, чтобы не бояться высоты, с которой он теперь мог смотреть вниз с долей животного ужаса. Разве здесь было так высоко? — Ничего не осталось. Нужно попросить твоего старика сделать новое вино…       — Даже не думай, — простонал генерал и схватился за голову, опустившись на сложенные перед собой руки. Вино, ранее отпечатавшееся на его лбу, стекло к глазам. Генерал часто заморгал. Выглядел он так, будто его лоб — точно мишень — пробили стрелой — и теперь он истекал кровью. Гу Юнь, как один из самых близких людей во всей Поднебесной, помогать ему не спешил. Он рассмеялся, перегнулся через стол и от души хлопнул Шэнь И по плечу — так, что тот зашипел и накренился куда-то в сторону, грозясь упасть.       — Чан Гэн не объявлялся?       Гу Юнь протяжно вздохнул, махнув на него — мол, сам справляйся — и подперев висок кувшином, приятно охлаждавшим кожу — вино они с Шэнь И, когда встретились, не посчитали нужным разогреть; стянув кувшины из продуваемой всеми ветрами — попутными и не слишком — повозки один за другим, бывший маршал и бывший генерал шли навстречу своему главному врагу с завидной храбростью, тут же распечатав верхушку, на пробу сделав несколько больших глотков и, как подобает, выпив до дна.       — Нет, — ответил Гу Юнь. — Мелкий паршивец.       Шэнь И посмотрел на него с сомнением во взгляде. Мелкий, да? Он знал этого «мелкого паршивца», когда тот был ещё милым крохотным ребёнком. А теперь тот повзрослел и едва не перерос Гу Юня, сравнявшись с ним ростом. Подумать только, как из хилого волчонка вырос самый настоящий волк. Шэнь И провёл пальцем по луже из вина, расплескавшейся на поверхности стола по его вине, и выдохнул:       — Да уж, время никого не щадит.       Гу Юнь выжидательно на него посмотрел. С тех пор, как он нашёл противоядие от давнего проклятия и старательно вёл приличный образ жизни, чтобы проклятие не обострилось — что даже под руководством Чан Гэна и в том числе из-за него не получалось по ряду причин, — зрение и слух заметно улучшились, так что бывший маршал теперь мог сложить руки на груди, высокомерно приподнять подбородок и на расстоянии вытянутой руки услышать и увидеть своих близких. В особенности ему нравилось долго рассматривать возмужавшего Чан Гэна, которого не видел уже почти неделю и был готов возглавить личный отряд Чёрного Железного Лагеря. Надо же, он почти забыл лицо своего мужчины, а тот не стремился объявляться, словно этого и добивался. У Гу Юня дёрнулся глаз, прежде чем он мазнул взглядом по пьяному лицу Шэнь И — и скривился.       — Кого это время не щадит? Ты где такую красоту ещё увидишь, а? — протянув руку к распахнутому воротнику бывшего генерала, которому, по-видимому, от своих же разговоров и становилось душно, Гу Юнь резко дёрнул того на себя и прищурился. — Смотри внимательнее.       Сколько бы Шэнь И не приглядывался своими глазами, затянутыми пеленой, вместо красоты увидел только чрезмерно пьяного Гу Юня со смазанными чертами — впору было задуматься, а кто из них двоих был слеп. Словно в зеркало глядел, увидев в нём своё отражение. Голова у Шэнь И закружилась — и он едва не выблевал ужин. Гу Юнь резко отпустил его воротник, уставившись на друга в оба глаза. Да как он вообще смеет?!       — Слышь ты, бабуля, для учёного мужа ты слишком неразборчив в искусстве!       — Именно поэтому Чан Гэн от тебя сбежал. Видеть такую красоту каждый день — смерти подобно. Он слишком настрадался за свою долгую жизнь… За что ему ещё и такое наказание в виде тебя?.. Бедный мальчик… Цзыси, много лет назад я спрашивал тебя, что ты будешь делать, если между вами с Чан Гэном возникнет…       — Умолкни, — цокнул Гу Юнь. — Поговорить больше не о чем? Не знаю я. Кто в здравом уме его вообще бросит? На, займи рот кашей.       Шэнь И, которому подурнело только от одного её вида, категорично отказался.       — Это..?       — Сделал всё, что мог, — развёл руками тот.       Готовить-то теперь в поместье было некому. А звать кого-то за пределами поместья ради такой мелочи не хотелось. Когда умер старина Ван… Даже еда потеряла свой вкус. Благо, был ещё Чан Гэн.       Теперь и он запропастился невесть куда.       Гу Юнь раздражённо потёр переносицу двумя пальцами. Тревога прежде заполонила его сердце, поэтому он поспешил заглушить её алкоголем в компании Шэнь И. Но чем дольше он разговаривал с бывшим генералом, тем быстрее трезвел, что давало абсолютно противоположный желаемому результат.       Где сейчас Чан Гэн?       Шэнь И был удивлён, что тот продолжал смиренно его дожидаться. По правде говоря, он был убеждён, что Гу Юнь оседлает коня, подхватит гэфэнжэнь, успевший заржаветь за все прошедшие года, и отправится на все четыре стороны в поисках Чан Гэна, а по пути прольётся чья-нибудь кровь. И первые подозрения падут на монахов. Но то ли возраст сделал своё дело, то ли Гу Юнь доверял Чан Гэну больше, чем себе, но он всё ещё имел силу воли сидеть на месте и пить запрещённое ему вино. Генерал подпёр щёку ладонью. В конце концов теперь наступили мирные времена. Что могло случиться с Чан Гэном?       — Говорят, дунъинцы претендуют на земли Великой Лян.       Гу Юнь, давно отошедший от дел, лениво поднял на него взгляд.       — Прошло почти двадцать лет, а об этом только начинают говорить. Что толку? После усиления Великой Лян руками самих западных варваров было очевидно, что другие не заставят себя долго ждать. Все они — не более чем кучка обезьян, бежавших в страхе и пережидавших бурю, чтобы потом прыгать и визжать о своём военном потенциале. Чего бы и не посягнуть на территории, успевшие развиться, и не побороться с флотом?       — Думаешь, они проиграют?       Гу Юнь серьёзно взглянул на Шэнь И.       — Никогда не узнаешь исход битвы. Война — дело непостоянное. И битвы в ней — такие же непостоянные. Стар я, — пожаловался Гу Юнь. — Не хочу в это ввязываться. Лучше пойду поищу Чан Гэна, — и не успел он хлопнуть себя по бедру и подняться с места, как дверь за его спиной тихонько скрипнула. Волнение резко подскочило к горлу — и бывший маршал с трудом поборол тошноту, прежде чем обернуться. Шэнь И вторил ему и обомлел, вскочив на ноги.       — …Чан Гэн?       Бывший маршал застыл, отвернувшись и сложив руки на груди. Он не успел даже мазнуть взглядом по чужой фигуре, точно так же застывшей в дверях, и потому фыркнул, выпрямив спину и горделиво привалившись боком к краю стола, рассматривая потолок, вдруг резко ставший интересным.       — О? Неужели ты явился? Поведай-ка мне, где тебя всё это время носило.       Чан Гэн кивнул побледневшему Шэнь И, который протрезвел в считанные мгновения, в знак приветствия, пока тот смотрел на вошедшего императора в отставке, как на призрака, а затем чувственно произнёс:       — Цзыси…       Тогда Шэнь И понял, что пора бежать. Из поместья, из столицы, из страны. И чем дальше, тем лучше — лишь бы никогда больше не оставаться наедине со своими друзьями. Один другого лучше. Слившись со стенами поместья, он вылетел за двери, не иначе как чудом не сшибив Чан Гэна, которого едва признал с порога, подумав, что обознался. Да что с ними двумя вообще такое творится?! Вот уж действительно: подобное — к подобному! Ноги его здесь больше не будет!       Гу Юнь привык к эмоциональности друга и всерьёз этого не воспринимал, поэтому продолжал вальяжно стоять, выражая всю степень недовольства молча. Он хотел бросить тому вдогонку: «Сбегаешь, да? Ну и катись отсюда!». Но чем дольше длилась тишина, тем больше он ощущал упущенный момент и тем быстрее сгорал в нетерпении, раздражаясь и тарабаня длинными пальцами по своим локтям. Перестав делать вид, что Чан Гэна тут не существует и никогда прежде не существовало, Гу Юнь открыл рот и ляпнул:       — Что? Сказать больше нечего?       Вопреки глубокому желанию сорваться с места и обнять Чан Гэна изо всех сил, Гу Юнь блуждал рассеянным взглядом по всему, что перед собой видел и не видел в том числе, и дожидался объяснений. Где это видано, чтобы мужья шатались невесть где и приходили обратно как ни в чём не бывало? Гу Юнь недовольно нахмурился. Это что за тактика такая?       Несмотря на убеждение, что врага следует знать как самого себя, Гу Юнь не мог соотнести врага с лицом Чан Гэна — и именно поэтому из раза в раз ему проигрывал, как проигрывал самому себе, воспитав мелкого паршивца по своему подобию, — и оттого решительно ничего не предпринимал. Теперь он думал, что излишне разбаловал своего маленького императора, раз тот посмел уйти. Когда-то давно этот человек молил не бросать его, а сейчас они словно поменялись местами. Гу Юнь фыркнул. Умолять не покидать его? Ещё чего! При всей любви — так дело не пойдёт…       — Даже не взглянешь на меня? — раздалось со смешком.       У Гу Юня дёрнулся глаз. Шутки шутить удумал? Резко обернувшись и в несколько шагов преодолев расстояние, разделявшее их с Чан Гэном спустя некоторое время разлуки, бывший маршал решительно передумал преподавать такому же бывшему императору урок, переменив слепые взгляды на жизнь. Он подавился своими не высказанными словами и одёрнул руку, которую протянул прямо к лицу своего мужчины.       — Ты кто такой..?       Гу Юнь с нечитаемым выражением на лице снял люлицзин, чтобы не видеть происходящего. В этот момент он пожалел, что не ослеп полностью.       — Цзыси. Дунъинцы планируют нападение, — как ни в чём не бывало продолжил Чан Гэн, не замечая, как его личная империя, носившая название Гу Юнь, стремительно рушилась.       — Отлично. Это замечательная новость, —наконец поразился Гу Юнь, прежде чем лишиться дара речи и обрести его вновь, точно его прокляли и благословили одновременно. Но что ему проклятие или благословение? Он чуть было в край не обезумел от одолевшего его потрясения. — Напомни мне, чтобы в разгар битвы я самолично вышвырнул тебя под их каракатицы. Ты… почему ты не предупредил, что собираешься уйти в монастырь?       «Тогда бы я всенепременно сломал тебе ногу раньше, чем ты бы переступил порог из поместья вон…». Великому маршалу оставалось сожалеть, что он этого не сделал.       Чан Гэн застенчиво провёл ладонью по лысой макушке. И Гу Юнь резко почувствовал горький привкус на кончике языка. Вся его многолетняя любовь тут же истаяла, пролившись горючими слезами на едва запахнутые одежды. Если на него нахлынул жар, когда Чан Гэн вернулся домой, то теперь Гу Юнь ощутил леденящий душу холод, сковавший его в такие же промёрзлые тиски. Первая волна потрясения, заставившая его подавиться, сошла на нет; наконец он разъярился:       — То есть ты хочешь сказать, что ты пропал на несколько дней, не предупредив меня об этом, чтобы обриться?! Совсем из ума выжил?! Что с тобой делал этот плешивый осёл в остальные дни? Не заняло же только это целую неделю?!       — Надо сказать, я сомневался, что тебе было до меня дело, — виновато улыбнулся Чан Гэн, трагично прижав руку Гу Юня к своей блестящей макушке. Тот попытался вырваться, скривив лицо так, будто касался чего-то омерзительного. — За всё время ты так и не погнался вслед за мной…       Бывший маршал хотел спросить: «Так ты боялся, что я тебя возненавижу, поэтому не возвращался столько дней, чтобы одурачить меня мучительной тоской? И правильно сделал. Паршивец». Вслух сказал совершенно противоположное:       — Прости, но мы не можем быть вместе. Боюсь, нам придётся расстаться. Ты снова делаешь всё по-своему. Всё, хватит. Моё сердце разбито и никогда не будет прежним.       Чан Гэн хрипло рассмеялся.       — Так значит, ты не будешь любить меня таким, какой я есть? Какая дешёвая у этого маршала любовь. Как же мне теперь быть?       Гу Юнь тут же нашёлся с ответом. Переполненный гневом, недовольный и мрачный он бросил:       — О чём ты, Ваше Величество? Стоило думать о том, как быть, до того, как совершить ошибку. Разве Ваше Величество когда-нибудь поступает настолько опрометчиво, только если не хочет позлить своего недостойного подданного?       Гу Юнь был в ужасе. Щурясь и раздумывая, в чём же был подвох — а он хотел надеяться, что тот был, — бывший маршал вернул на переносицу люлицзин, линза которого блеснула от света паровой лампы, стоящей в отдалении комнаты, и присмотрелся к лицу Чан Гэна внимательнее — почти впритык, чтобы наверняка.       Признаться честно, его черты будто бы стали выразительнее. И без того прекрасные глаза и брови выделялись на фоне… Выделялись. Гу Юнь мотнул головой. Что за чушь вообще? С какой стати Чан Гэн решил обриться, когда наконец нашёл душевный покой в поместье, которое вскоре они собирались покинуть и перебраться в тишь да глушь вместе с семейством Шэнь И?       — Ты злишься? — участливо поинтересовался Чан Гэн, кончиками пальцев притрагиваясь к коже запястья великого маршала и лениво — даже несколько робко — улыбаясь.       Гу Юнь поперхнулся возмущениями.       — Ты что, головой ударился, да? Несколько дней от тебя не было ни слуху ни духу, а как только ты соизволил вернуться — так выкинул нечто подобное, так не объяснив причины своего отсутствия. Ещё и спрашивать смеешь, злюсь ли я? Да я невероятно счастлив!       Чан Гэн шагнул к нему навстречу, утыкаясь носом в раскрытый воротник. Запах лекарств от тела Гу Юня сильно поубавился за прошедшие годы. То, что прежде успокаивало, постепенно убывало; однако не прекращало успокаивать — теперь бывший император был счастлив замечать, что его возлюбленный всё меньше и меньше налегает на лекарства и ото дня в день становится лишь крепче и здоровее. Правда от него чересчур несло вином — и Чан Гэн споткнулся о собственную любовь, с раздражением вцепившись зубами в шею насторожившегося маршала. Насторожившегося, как оказалось, неспроста.       Гу Юнь произнёс что-то оскорбительное, отступил ровно на полшага и перехватил Чан Гэна поперёк талии, притягивая ближе к себе и по привычке зарываясь в волосы… которых не было. Резко сощурившись, он хлопнул разомлевшего Чан Гэна по макушке и оттянул кожу головы вверх, вынуждая своего мужчину оторваться от него.       — Вот так вот, да? — Гу Юнь почувствовал себя преданным. — Это что ещё такое? Ты задолжал мне два объяснения.       Прикоснувшись к своей шее, он исправился:       — Теперь три.       Чан Гэн вздохнул, поняв, что не добьётся своего, если не скажет пару утешающих слов безутешному маршалу.       — Несколько дней тому назад я получил известие от юного императора об армии дунъинцев, надвигающихся на территории Великой Лян. Он просил о неофициальной встрече. Пока ты крепко спал, — он ненадолго задумался, — я отправился во дворец, чтобы узнать подробности. Выяснилось, что дунъинцы хотят заполучить земли востока, наглым образом обозвав свои варварские методы реституцией. Однако юный император даже не согласился слушать посла, ступившего на главный мост, и после не был уверен в собственной правоте…       Гу Юнь стянул накладную лысину Чан Гэна и только тогда успокоился, проведя ладонью по его слегка примятым волнистым волосам. От сердца будто отлегло, когда он выдохнул и смог сконцентрироваться на разговоре. Выразительно взглянув на своего мужчину, он наконец скептично приподнял бровь.       Чан Гэн сдался:       — Да не ожидал я, что это растянется надолго.       — Ты полжизни провёл во дворце. Как это — не ожидал?       Тот покачал головой, слегка улыбнувшись:       — Память не та, что прежде.       Тем не менее он быстро собрался, посерьёзнев взглядом:       — У нас, — кто эти «мы» он благоразумно не уточнил, — есть ещё несколько десятков лет впереди. И всё же юный император обеспокоен этим вопросом. Неудивительно — следующее поколение определённо столкнётся с этой проблемой.       — Он намерен начать войну?       Чан Гэн покачал головой.       — Отдать земли и обойтись малой кровью.       — Малой кровью? — усмехнулся Гу Юнь. — Ладно. Нас это уже не касается. Что за маскарад ты здесь устроил? — казалось, это волновало Гу Юня больше всего остального. Ощупывая Чан Гэна со всех сторон на присутствие или отсутствие чего-нибудь ещё, он сумел выдохнуть и от души хлопнуть того по спине, притянув в объятия и, приблизившись лицом к лицу и губами к губам, поцеловал его долгожданно — и оттого жадно.       Бывший император быстро подхватил настроение.       — Цао Чуньхуа экспериментирует над своим искусством образов, вдохновившись монахами. Под раздачу попали все. У меня попросту не было выбора, — улыбнулся он.       — А ты и счастлив издеваться надо мной, да? — хохотнул Гу Юнь, с быстро бьющимся сердцем раздумывая, как уберечь Чан Гэна от походов к старому плешивому ослу, который планировал пережить их всех вместе взятых, чтобы однажды он не вернулся домой с настоящей обритой головой.       — Цзыси…       — Я ужасно соскучился по тебе. Иди сюда.       И заключил в крепкие объятия, незаметно принюхиваясь. Успокоился только тогда, когда не обнаружил ничего из ряда вон выходящего. Чан Гэн как Чан Гэн. Не монах.