Проклятие

Злорадство валарам неведомо. И не из злости произносил Мандос свое проклятие, стоя перед обезумевшими, пролившими братскую кровь нолдорами. И не из ярости. Судьба каждого тянулась причудливой нитью, порой видимой и угаданной лишь Эру, чей замысел так до конца понят не был. Только ни одно действо не способно обойтись без последствий, ни одно воплощенное решение не может не оставить на тонкой пелене бытия своих кругов, порой незримых, но всегда существующих. Постепенно, по одному в своих чертогах собирал владыка Судеб проклятых. Заглядывал каждому в глаза, милостиво избавлял от страданий, но отправлял к прочим теням: томиться вечность в бескрайнем покое, не знать и не помнить ни слез, ни смеха, ни боли, ни радости. В этом была высшая справедливость, это было тем, что каждый из них выбрал своей волей, раз уж проснулась она так невовремя. Финрода, давно забывшего почти все остальные свои имена, Мандос встретил с улыбкой. Протянул руку, помог переступить порог, невольно залюбовался тем, кто не спешил обращаться в серую тень. Смерть эльфа оказалась мучительна и страшна, ее предваряли страдания, которые заставляли содрогнуться даже валара, но губы обреченного почему-то хранили улыбку. Светлую, наполненную покоем и умиротворением, довольную, словно бы ее обладатель сделал все, что только должен был. — Удивительно, — сам для себя тихо сказал владыка Мандос. — Ты ведь и в самом деле сделал все, что от тебя зависело, словно бы и не лежало на тебе твое проклятие. Финрод не откликнулся, голоса он пока еще был лишен, зато вокруг оглядывался с искренним интересом. Жизнь не стала ему утомительной, смерть не ввергла в отчаяние, и Мандос зашелестел страницами, внимательно изучая и битвы, и встречи, и клятвы, и разочарования. Там всего хватало: и боли, и предательства, и потерь, и надежды, и смирения. Многое было сделано светлым эльфом, многое было начато и многое не завершено. И предназначение в самом деле оказалось исполненным, и путь к спасению открыт совершенной жертвой. Сама история Средиземья повернула в другую сторону благодаря исполненной клятве, и предчувствовал владыка Судеб, что данный шанс потомками использован будет. Ничем за свою короткую для существа его племени жизнь Финрод себя не запятнал. Ничем, кроме отказа вернуться, когда валар просил этого. Но, оставив боль и обиду позади, теперь великий вала понимал, что нельзя было держать эльфов в Амане вечно, нельзя было бросать Средиземье с еще не проснувшимися людьми на милость Мелькора, нельзя запретить свободным жить там, где им нравится. В конце концов, по изначальному замыслу и вовсе не было никакого благословенного края — весь мир должен был цвести и блаженствовать. Ничем за свою жизнь Финрод себя не опорочил. Ничем, кроме, как смиренным ожиданием конца в тот миг, когда погибал каждый из доверившихся ему эльфов. Предназначение требовало медлить, и Финрод покорился, но владыка Мандос все же не мог принять его решение. Пока не мог принять. — Тот, кто попал сюда, обречен оставаться здесь до скончания времен, обитать в моих чертогах, не чувствуя ни горечи, ни страдания, ни боли, ни радости, ни счастья, ни стремления — лишь обретая всецелый и бесстрастный покой, — так сказал великий вала. — Ты нарушил мою просьбу, покрыл себя проклятием, но я готов исполнить твое желание, пока ты еще способен их испытывать. Глаза эльфа чуть померкли, потускнели, но не выцвели, как у остальных теней. Он посмотрел на владыку Судеб с мольбой и заговорил медленно, словно бы каждое слово причиняло ему нестерпимую боль. — Со мной к проклятью сильмариллов направилось еще десять эльфов, — так сказал Финрод. — Они погибли все, до единого, и я ничем не сумел им помочь. Я знаю, что ты можешь даровать второе рождение и прошу для них милости, владыка. Вся их вина кроется лишь в том, что они оставались верными мне до конца. Ничем за свою жизнь Финрод на свой светлый лик не отбросил тени. И великий вала понял, что не желает, чтобы им же самим сказанное проклятие имело над этим эльфом свою власть. Он позволил вернуться в Аман эльфийскому королю и тем немногим верным, что остались с ним до самого конца. Благословенный край ждал своих детей, и они спешили домой, туда, откуда однажды так отчаянно захотели уйти. Лишь Финрод замер на пороге, низко, но с невероятным достоинством склонился, благодаря без слов. На губах его замерла улыбка, светлая и чуть лукавая. Он хмыкнул, покачал головой и с облегчением покинул чертоги мертвых. Мандос на миг задумался, что бы мог означать странный, почти озорной мальчишеский взгляд, а затем понял, что в его пределе что-то пошло не так. Смертный стоял на пороге, отказывался уходить и все твердил, что будет ждать свою любимую. Кто знает, не эта ли странность так обрадовала Финрода, кто знает, не настало ли время разрушения и прочих проклятий, и иных оков? С другой стороны, разве не в этом ли всегда крылась сама суть Творения?