Ⅰ
Занятия в частной школе Нотр-Дам начинаются в восемь утра, поэтому Ян Чонвон ставит будильник на пять тридцать, чтобы успеть выполнить все пункты из своего ежедневного плана, меняющегося лишь в крайние, самые крайние случаи. К ним Чонвон относит неожиданную смерть кого-то из многочисленных (неизвестных) родственников или конец света. Всего два крайних случая. У остальных не выйдет испортить устоявшийся поток жизни молодого парня, ведь тот всегда предугадывает всё, абсолютно всё. Если на распростёртом небе подобно пятнам бензина разольются тучи, Чонвон возьмёт с собой чёрный зонт классического размера и теперь ни одна капля не коснётся его строгого пиджака с эмблемой школы. Если в горле начнёт першить, Чонвон сразу выпьет чай с лимоном и сунет в рот таблетку с шалфеем, предотвратив простуду. На привычно спокойных дорогах города магическим образом образуется длинная пробка — Чонвон дойдёт до школы пешком. Шаг у него быстрый, так что об опозданиях и речи быть не может. Опоздай он… Страшно подумать, что могло бы случиться. Учёба в школе Нотр-Дам дорогого стоит. На кону стоят не только хрустящие бумажки, которыми отец Чонвона распоряжается с умом и тому же научил сына. На кону стоит признание родителей, учителей, а потом уже и странных одноклассников. Именно в таком порядке. Хотя на последнее Чонвону порой становится всё равно. Порой — это когда одноклассники решают мешать учителям вести уроки длиною в час или шутят гадкие шутки, содержащие в себе то, что принято изучать на анатомии. Порой — это, как оказалось, очень даже часто. Порой Чонвон чувствует себя странно в окружении таких же как он учеников. Порой — это всегда. Все они не похожи друг на друга, все разные, но при этом умудряются найти общий язык, делятся на группы. Чонвон тоже не похож. Одна схожесть, которую надо воспеть, но под ней скрывается что-то иное, ведь ни у кого никогда нет ничего общего с Чонвоном. Ни у кого не находится для Чонвона места за столом в столовой, доброго слова, даже быстрой улыбки. Может, он не похож ни на кого по-своему? Эта мысль посетила Чонвона однажды, когда в обеденный перерыв он пил зелёный чай в привычном одиночестве, но он прогнал её. Звучала эта мысль слишком самовлюбленно, а он не такой. Ему бы только запастись силами и терпением закончить этот год и следующий впридачу, стать выпускником двенадцатого класса и уже совершеннолетним по-новому взглянуть на мир, который начнётся в бесконечных как горизонт рабочих поездках с отцом. Заманчиво это не звучит. Чонвон надеется, что на деле будет лучше. Держа ровную осанку и шагая по сияющим от чистоты полам в самом шумном коридоре всей школы подобно кораблю, точно знающему, куда плыть, Чонвон шёл к секретарше — прелестной мадам Ру — за ответом на один единственный вопрос… — Обязательно ли присутствовать на балу в честь окончания одиннадцатого класса? — Чонвон спрашивает прямо, глядя своими глазами, острыми как кончик листа бумаги, в душу глядящей на него в ответ мадам Ру. Чонвон всегда задаёт вопросы по существу. Так он экономит и своё время, и чужое. Но иногда вопросы повторяются с надеждой, что в этот раз ответ будет иным. Женщина, которую Чонвон смело может назвать своей копией в отношении дисциплины и сдержанности, медленно качает головой и вздыхает устало (этот вопрос Чонвон задаёт ей с начала сентября. Сейчас ноябрь): — Ян Чонвон. Она делает выжидательную паузу, будто внутри Чонвона сейчас вспыхнет цепная реакция, которая героически выкинет из его груди, обтянутой выглаженной рубашкой, такое понятие как «вселенское нежелание идти куда-либо ещё, кроме школы и дома». Подумав об этом, Чонвон внутри себя хмыкает. Его нежелание звучит совсем как любая новомодная книга в авторстве какого-то проходимца, обнаружившего в себе психолога с талантом в карманах. — Да, я Ян Чонвон. Уже как семнадцать лет. А вы мадам Ру. Однако, ответа на свой вопрос я не получил, а у меня урок начнётся ровно через семь минут. Бросив взгляд на наручные швейцарские часы, полученные в подарок от родителей, Чонвон поджимает тонкие губы в полоску, но без раздражения. Всё-таки сердиться на единственного человека (у которого для него находится и улыбка и лимонный леденец) — это что-то сравнимое с преступлением. Чонвон не любит лимон и всё, что с ним связано. Однажды в детстве объелся лимонных долек в сахаре, и с тех пор страдает от аллергии. Но, несмотря на это, он всегда с благодарностью берёт из рук милой секретарши леденец и кладёт в карман брюк. После школьного дня леденец радует личного водителя Чонвона. — Месье Ли терпеть не может опаздывающих, — словно для себя шепчет Чонвон, пока мадам Ру щёлкает компьютерной мышкой, щурясь и выискивая что-то в скрытом от Чонвона экране. — Это мне известно. Самый молодой и самый строгий преподаватель, — она соглашается, быстро кивает, затем смотрит на Чонвона и кивает ещё раз, но уже медленней: — Ян Чонвон, присутствие на балу обязательно для каждого нашего учащегося старших классов. Это большое событие! Выпускники произносят речь, танцуют, прощаются, а вы, будущие выпускники, готовитесь к новому этапу в своей жизни. В этом году всё будет проходить с чуточку бóльшим размахом: школа арендует парк. Представьте только: вы с вашей парой, вальс, кругом цветы и уже такие родные лица! Чонвон едва сдерживается, чтобы не потереть переносицу. Слишком отталкивающе выглядит картинка, возникшая перед глазами, её так и хочется стереть ластиком. — Значит, присутствие обязательно? Лишь Чонвон способен совместить в своём тоне безразличность и отчаяние. И лишь мадам Ру способна ответить мягко и строго: — Всё верно. К вашему сожалению, Ян Чонвон. Скривив бледно-розовые губы в чём-то на подобии улыбки человека, только что потерпевшего поражение, Чонвон кивает и покидает просторный кабинет администрации. Месье Ли (учитель истории), наверняка, уже заждался своего любимого ученика. Он никогда не признавался, что относится к кому-то из своих учеников иначе, чем к остальным, но от Чонвона не ускользает ничего. Он точно знает: идеальное поведение, идеальные оценки и идеальный образ сделали своё дело, ведь иногда молодой месье Ли позволяет ему посидеть в кабинете ещё до начала урока, тем самым спасая от шумных коридоров. В этом они похожи — оба не любят шум. Кажется, все похожие на Чонвона люди — это сотрудники школы, но не его ровесники. Когда тем же вечером родители за ужином интересуются, как прошёл день Чонвона, тот устало улыбается и пожимает худыми плечами. — Как обычно, — отвечает он, поглядывая на время и напоминая себе про домашние задания. Родителей это «как обычно» вполне устраивает. Они приравнивают это к слову «хорошо», ведь если бы день прошёл плохо, Чонвон непременно бы им сообщил. А пройдёт день плохо, если что-то испортит его устоявшийся план. В семье Ян устоялось абсолютно всё: отношения, приоритеты и планы. Ничто неизменно. Даже ужин. Он всегда в шесть вечера, ведь только сумасшедшие будут ужинать позже. Так шутливо говорит мать Чонвона, но он сам понимает: от шутки тут лишь её смешок. Будь это правдой, если бы после шести ужинали и нормальные люди, то их семейная трапеза проходила бы в семь часов или в семь тридцать, но нет. Ужин всегда в шесть, а завтрак ровно через двенадцать часов. Исключение — выходные дни. Тогда завтрак бывает в девять. — Я не хочу идти на бал. — Но надо, — отмечает отец, делая глоток прохладной воды. — Важное событие. Такое пропускать нельзя. Чонвон кивает, изнутри кусая щёку. — До бала ещё целые месяцы. Он ведь в апреле? Постарайся не думать об этом, — советует мать так, словно что-то изменится. Чонвон кивает ещё раз. Вот и поговорили. Вот и обычный день.Ⅱ
Следующий ожидаемо обычный день начался так же, как все предыдущие: будильник, мысль о том, что хочется остаться дома, мысль о том, что нужно вставать и окончательное пробуждение. Водные процедуры, идеально уложенные волосы, школьная форма с эмблемой и кивок отражению в зеркале, как способ собраться. Завтрак, серое пальто, рюкзак и кивок личному водителю, как способ немого общения. — Вас забирать в четыре часа? — Именно. Как всегда, — отвечает Чонвон мужчине, прикрывая глаза и расслабляясь, пока чёрный автомобиль рассекает занавес мелкого дождя. Школа остаётся единственным местом, где всё бывает примерно как обычно. Изо дня в день меняются лишь детали, которые подмечает один Чонвон. Это его дар и проклятие. Своеобразный дар помогает во время тестов или экзаменов — Чонвон сразу находит в тексте задания то, что служит ему ответом и ключом к хорошим баллам. Обратная сторона монеты — проклятие. Из-за него Чонвон цепляется к таким мелочам, как новая причёска у прошедшей мимо девушки или кулер для воды, привычное местоположение которого немного изменили, передвинув ближе к окну. Но во всём есть свои плюсы. Подмечая неочевидные для других мелочи, Чонвон единственный знает, от кого месье Ли получает анонимные записки на дорогой бумаге или коробку отменных шоколадных конфет. Одному старшекласснику определённо не мешало бы научиться контролировать звёзды в своих глазах, вспыхивающих, едва прелестный преподаватель пройдёт мимо или одарит учеников своей скромной улыбкой. Чонвон знает, но не говорит об этом ни месье Ли, ни его не тайному обожателю. Он не вмешивается в дела других людей. Сами разберутся, рано или поздно. Кабинет регистратуры на этот раз полон учеников. Чонвон даже очаровательно и строго сводит свои брови на переносице, когда оказывается в самом хвосте длиннющей очереди к мадам Ру, разгребающей бумаги, как материальные, так и электронные. Вообще, Чонвон решил заглянуть к мадам просто так. Без какого-либо замысла. Пожелать хорошего дня и получить леденец никогда не будет чем-то лишним. И уж чего Чонвон не ожидал совсем — это пятнадцати людей (десяти парней и пяти девушек), стоящих перед ним и то и дело оборачивающихся через плечо, чтобы узнать: кто последний. Чонвон примерно прикидывает, что постоять в очереди придётся… прилично. Но он не уходит. Ежедневную традицию здороваться с мадам Ру не испортит ничто, даже какой-то дурацкий рюкзак, который Чонвон замечает сразу же. Он дурацкий, потому что светлый, а точнее кремовый. Довольно непрактичный цвет: видна каждая пылинка. На нём уже видны пятна от синих чернил. Кажется, внутри сего чуда протекла ручка. Носком чёрных туфель Чонвон медленно, но небрежно отодвигает от себя чужой рюкзак, делая шаг вперёд на освободившееся место. — Эй, вообще-то, это место забито. Осознав, что слова, пропитанные нескрываемым возмущением и интересом, адресованы ему, Чонвон смотрит в сторону нескольких кожаных кресел, в одном из которых, в самом центре, вытянув длинные ноги, восседает незнакомый парень. Чонвон слегка, совсем чуть-чуть щурит свои глаза, пытаясь понять: видел ли он этого парня раньше? — Да, да, я к тебе обращаюсь, конфетный. Или мне стоит говорить по-французски? — незнакомец наклоняет голову набок, пока уголки его губ растягиваются в усмешке. — Школа международная, а говорить надо на французском. Несправедливо, верно, bonbon? Нет, не видел. Чонвон точно никогда не встречал этого невежу раньше. Не встречал никого с такими точёными, точно лисьими глазами и острым языком. Таких в школе Нотр-Дам не водится. — О чём ты говоришь? — спрашивает Чонвон в смятении, пока их зрительный контакт всё продолжается и продолжается. Незнакомец кивает с важным видом на дурацкий рюкзак и тогда всё становится ясно. Ну, почти. Чонвон надеется, что он всё правильно понял. — Мой рюкзак сторожит моё место в очереди вместо меня. Я и так устал, пока искал этот кабинет, а тут ещё и столпотворение. Вот оно что. Чонвон скептически опускает взгляд на упомянутого «сторожа» и ощущает, как с его плеч сваливаются целые горы. Он-то думал, что дело серьёзное, что он ошибся и придётся извиняться перед этим напыщенным юношей, а всё оказалось куда проще. Намного проще. И проблема не в Чонвоне, а в этом странном незнакомце, рассевшемся в кресле подобно королю. — Такого не написано, — раздраженно отмечает Чонвон, больше не глядя на улыбку второго и пропуская игривое «конфетный» мимо ушей. — Что? — В школьных правилах нет и слова о том, что ученик может «забить» место с помощью рюкзака или чего-то ещё. Хочешь место в очереди? Стой, как все нормальные люди, — с этими словами, звучащими как сталь, Чонвон демонстративно делает шаг вперёд. Очередь сдвигается, а незнакомец медленно кивает и задаёт до жути глупый вопрос с целью привлечь к себе внимание очаровательного парня ещё разок: — Значит, если я сейчас встану, место ты мне не вернёшь? И где я должен теперь быть? — Позади меня. — Знаешь, bonbon, меня это даже устраивает. Чонвон редко смущается. Он не из тех, кто зальётся краской при любом случае. В последний раз он смутился, когда отец похвалил его при своих друзьях — таких же важных и суровых бизнесменах. Чонвон определено отвык от этого чувства, оттого он не сразу понимает, что с ним происходит, когда незнакомый парень, неожиданно поднимается и оказывается ровно позади него. Уши становятся малиновыми. Чонвон это чувствует каждой клеточкой своего напрягшегося тела. Чужое ровное дыхание щекочет шею, а приятный парфюм с нотками лемонграсса наполняет лёгкие за один глубокий вдох. Чонвон сглатывает слюну и проклинает странного парня, истолковавшего его слова слишком буквально и по-своему. — Какого чёрта ты творишь? Сдержанный шёпот сталкивается с бессовестным смешком. — Стою позади тебя. — Что-то подсказывает мне, что в нашей школе ты оказался по ошибке, — Чонвон не шевелится, даже не ведёт бровью, когда чужая рука невзначай касается его. Случайное касание исчезает также быстро, как появилось. — Почти. Это долгая история. Я, так уж и быть, расскажу её тебе, если ты окажешь мне честь и скажешь своё имя, — незнакомец улыбается. Искренне, легко. Но от его шепота у Чонвона внутри словно проходится ураган. — Я хочу знать имя того, позади кого с этого момента я буду стоять и от кого теперь не отстану. Чонвон оборачивается. На языке так и крутятся вопросы, а разум непривычно помутнён. Он не из тех, кто заводит знакомства, и не из тех, с кем заводят знакомства (особенно таким странным способом). Однако что-то побуждает его ответить. Сдержанно и недоверчиво, но ответить: — Ян Чонвон. — Ким Сону. Ладони сталкиваются в рукопожатии по инициативе улыбнувшегося Сону.Ⅲ
Чонвон был прав, когда сказал, что Ким Сону попал в школу Нотр-Дам по ошибке. Сону был прав, когда сказал: «Почти». Семья Сону — совсем крошечная, состоящая из родителей и него самого, (совсем как семья Чонвона) — недавно переехала во Францию, в спокойный Вернёй-сюр-Сен, из шумного и заполненного людьми Сеула, когда для мистера Кима открылись новые границы в многолетнем автомобильном бизнесе. Переезд — дело нелёгкое. Чонвон живет во Франции с детства, но ясно представляет эту картинку: новая страна, город, дом, ожидающий признания; множество вещей, ждущих распаковки, и волнение, щекочущее нутро. Только вот, к удивлению Чонвона, любезно выделившего для выслушивания автобиографии Сону своё законное от перерыва на обед время, Сону (по его словам) ничуть не переживал. Совершенно не переживал ни о неожиданной смене местожительства, ни о предстоящем продолжении учёбы уже в новой школе, классе и окружении. Чонвон искренне негодует о двух вещах. Первая: как умудрился Сону не переживать, когда причин более, чем достаточно? Выпускной класс, приближающиеся экзамены, новый язык, в конце концов! Двенадцатый класс пугает Чонвона уже сейчас (а до него ещё дожить нужно), а Сону, разговаривающий на английском и французском так нелепо и с такими ошибками, что Чонвон едва сдерживает смешки, не смыслящий как в этикете, так и в таком слове как «концентрация внимания», не боится совсем. Вторая: неужели некому было научить Сону завязывать галстук? Парню восемнадцать лет, он умеет всё: и улыбнуться подобно искусителю, и быстро освоить весь учебный материал, но не завязать галстук! А это, между прочим, одна из вещей, которые настоящий мужчина должен уметь (так твердит отец Чонвона). Под строгим взглядом очаровательных глаз Чонвона Сону пару пытался завязать чёрный, идеально подходящий под школьную форму галстук, но попытки проваливались. С тех пор он просто не носит его, выделяясь среди всех ещё больше, но ему всё равно. Ким Сону не боится никого и ничего. Он остаётся уверенным, улыбчивым и действующим на нервы Чонвона всегда. Всегда — это с момента их знакомства. Всегда — это по сей день. Удивлению Чонвона не было предела, когда во время своего повседневного ритуала — зачеркивания прошедшего дня в календаре — он осознал, что их с Сону… дружба длится уже четыре месяца. Вместе они провели Рождество и даже День всех влюблённых, а это, между прочим, самый долгий отрезок времени, который Чонвон провёл с кем-то, общаясь, выслушивая и, наконец, несмело делясь своими даже самыми забавными мыслями. Забавными их находил лишь Сону, пока Чонвон недоумевал: что смешного в идее обязательного урока по завязыванию галстука? Сону бы это не помешало. Посидел бы на таком уроке пару раз и смог бы завязать галстук с закрытыми глазами и за считанные секунды. Тогда бы ему точно удалось впечатлить Чонвона, а то он только и делает, что ухаживает. Именно ухаживает. Чонвон думал, что ошибся, когда именно это слово высветилось в его смышлёной голове, после того, как Сону в очередной раз проводил его до дома, назвал глупым «bonbon» и подмигнул. Подмигивать Сону, кстати, тоже умеет. Он обещал научить этому Чонвона, чтобы тот всегда был «во всеоружии». Чонвон лишь хмыкнул, задумываясь: А много ли кому подмигивает Сону? Заглянув на перемене в кабинет месье Ли, Чонвон неловко потоптался у порога (что ему несвойственно) и, собравшись с духом, спросил. Как понять, что за тобой ухаживают? Другого человека, которому Чонвон доверял бы настолько, чтобы задать такой вопрос, просто не существовало. Тем более, кому как ни месье Ли знать о том, что значит быть чьи-то объектом воздыхания, симпатии, может даже любви? Услышав вопрос своего лучшего ученика, молодой учитель стушевался на миг и как-то виновато опустит свой чистый взгляд на очередной подарок от тайного ухажёра. На этот раз он произошёл сам себя. Даже Чонвон удивился аккуратной открытке (явно самодельной) с простым, на искренним признанием внутри.Je peux t'écouter pour toujours.
Я могу слушать вас вечно.
Да, этот старшеклассник не может врать, когда дело касается месье Ли. Стоит ему услышать из уст учителя лёгкое и мягкое: «Нишимура», как он млеет, не пугаясь выйти к доске, чтобы блеснуть выученным материалом. Чонвон не перестаёт удивляться, как месье ещё не заметил такой очевидности, маячащей перед его красивыми очками с чёрной оправой. Может, я и сам точно также не замечаю чего-то очевидного? Быть не может. С этими мыслями Чонвон покинул кабинет истории, убедившись в одном. Ким Сону за ним ухаживает. Уверенно, трепетно и так, что Чонвону не к чему придраться (кроме отсутствия галстука). Он даже руку подаёт, как настоящий джентльмен, а таких в Нотр-Дам Чонвон не видел. Да что там в Нотр-Дам! Чонвон таких, как Сону, не видел нигде. Любой другой на его месте не выдержал бы и пары дней и сбежал от ежа, по имени Чонвон, либо просто взял бы за руку. А так нельзя. Нужно подать руку и дождаться, пока второй человек вложит в неё свою ладонь, как знак доверия! Сону делает именно так. Он делает правильно: смотрит без давления в самую душу, улыбается озорно и мягко, предлагая Чонвону свою тёплую ладонь. И Чонвон с недавних пор совершенно не может ему отказать. С недавних пор Чонвон сам не свой. Пару раз он чуть не опоздал на уроки, а в один из дней слишком долго смотрел на то, как Ким Сону посреди коридора пытался оттереть от своей ладони чернильные пятна из протёкшей ручки. Он не засмотрелся, нет. Просто долго смотрел и задумался о чём-то своём, и не обязательно о том, какой красивый у Сону профиль или какие сильные у него плечи (точно у мраморной скульптуры)! Чонвон просто долго смотрел, затем подошёл к Сону и протянул ему свой чистый носовой платок, а Сону улыбнулся ему так нежно, как никому другому, и Чонвон впервые смущённо улыбнулся в ответ.Ⅳ
Чонвон не осуждает тех, кто опаздывает на уроки. Ни в коем случае. Но любой цивилизованный человек придёт на урок вовремя, а ещё лучше — немного раньше, чтобы точно успеть достать учебники, ровно сложить их на краю парты и повторить заданный материал. Чонвон не осуждает, потому что сам стал таким. Он впервые опаздывает на первый урок, потому что ночью поставил будильник не в полезном приложении «будильник», а в бессмысленном калькуляторе (бессмысленном, потому что все должны уметь считать в голове — так говорит учитель математики). Поставил будильник Чонвон в калькуляторе, потому что не спал допоздна, а не спал он, потому что ему, как всегда, писал Сону. Чонвон ему ответил. Так всё и завертелось. Стрелки часов пересекли полночь, а Чонвон всё ещё читал сообщения Сону и кусал щёки изнутри, чтобы не улыбнуться, когда Сону отвечал на его сообщения самыми глупыми комбинациями эмоджи. Поначалу Чонвон считал, что в сочетании не сочетаемых эмоджи скрывается некий смысл, но когда он увидел кактус и круглое, желтое, подмигивающее лицо, он понял, что никакого смысла нет. Ким Сону просто такой. Такой какой он есть, и Чонвон, отчего-то, совсем не возражает. Но ему бы не помешало научиться завязывать галстук. Эта мысль вновь трогает Чонвона, когда Сону появляется из неоткуда и, улыбаясь так ярко и искренне, подходит вплотную (знает: Чонвон не против). — Bonbon, у тебя химия начнётся через минуту! Почему ты ещё тут? — Сону обеспокоено скользит своим взглядом по молчащему и отчего-то смущённому Чонвону, слегка хмурясь: — Всё в порядке? За пару месяцев он изучил Чонвона от и до. Как по волшебству или другой странной и необъяснимой ерунде, ведь сам Чонвон никогда не рассказывал Сону о своём распорядке дня, планах, привычках и тревогах. Сону разглядел это сам. Он разглядел, запомнил и относился с уважением и трепетом ко всему, что касается Чонвона, оттого сразу понял, что что-то не так, когда увидел своего bonbon стоящим в коридоре, в то время как до начала урока оставались жалкие минуты. — Всё хорошо, просто я… Кхм, — Чонвон прочищает горло, ненароком бросая взгляд в сторону длинного ряда шкафчиков, где каждый ученик может хранить свои учебники. Сону следит за чужим взглядом и тут в его карих глазах сверкает недобрый огонёк, когда прямо перед шкафчиком Чонвона он видит целующуюся парочку. — Я разберусь, — выдыхает Сону, а Чонвон виновато и растерянно шепчет: — Я такого ни разу не видел… Это ведь запрещено в правилах школы. Как они… Зачем они вообще это делают при всех? — Я разберусь, — повторяет Сону, но уже мягче. Улыбнувшись одному Чонвону, он возвращает свой затянувшийся тучами взгляд к поедающей друг друга парочке и присвистывает, чтобы те обратили внимание. Однако внимание обращают все, но не они, и Чонвон замечает, как Сону дёргает плечами. Он так делает, когда раздражён. — Эй, убогие, тут стоят шкафчики, если вы не заметили! Занимайтесь этим в пустых классах или под трибунами, как нормальные люди! Чонвон морщит нос. Странные у Сону понятия о нормальных людях. — И поцелуи запрещены по школьному уставу! — кричит Сону вслед быстро ретировавшейся парочке, довольно усмехаясь: — Нет, правда, кто вообще целуется посреди коридора? Идиоты. Для чего человечество создало раздевалки и трибуны? — Для поцелуев?.. — Для поцелуев! — Правда? А мне казалось, что для другого, — Чонвон не может обойтись без лёгкого сарказма и смешка. Сону не может обойтись без Чонвона. Ну и без прикосновений, оттого он бережно смахивает с воротника пиджака Чонвона невидимые пылинки и кончиком пальцев (будто случайно) касается тёплой шеи. Чонвон вздрагивает, как одуванчик на ветру, и Сону вздыхает почти мечтательно: — Тебе так идут растрёпанные волосы… — Растрёпанные? Не может быть! Чонвон распахивает глаза и стремится разглядеть своё отражение в любой подвернувшейся поверхности, ведь как такое может быть? Он никогда не бывает растрёпанным, так нельзя! Тёмные волосы всегда уложены, открывая вид на лоб и придавая его образу большей решительности, а сейчас выясняется, что это не так? — Ну, не совсем растрёпанные, — поправляет себя Сону. — Скорее… Хотя нет. Растрёпанные. Ты такой прекрасный, bonbon. — Чёртов ветер, — не слыша чужих слов, шепчет Чонвон, окончательно взъерошивая свои волосы и раздраженно выдыхая через нос. — Насколько всё плохо? — спрашивает так, словно речь идёт не о причёске, а о спасении мира. Хотя, он опаздывает на урок, причёска испорчена — всё сводится к апокалипсису. — Плохо? Ты шутник. Ты выглядишь бесподобно, как и всегда. Когда пряди спадают на глаза Чонвона вот так, он выглядит и правда бесподобно. Даже больше. Сону хочется прижать его к себе и осыпать комплиментами. Комплиментами и поцелуями. — Мне пора, — бросает Чонвон, убегая на урок (скрываясь вместе со своими покрасневшими щеками), схватив в охапку учебники и пару тетрадей, а Сону стоит у шкафчиков и понимает в который раз, что вместе с учебниками по химии Чонвон захватил и его сердце. Чонвон всегда так делает. Всегда делает так, чтобы Сону влюблялся в него заново, но сам об этом не знает. Может лишь отгадываться. Коридоры школы пестрят от плакатов о приближающемся бале выпускников, про который с воодушевлением говорят абсолютно все (даже учителя), кроме одного человека. Кроме Ян Чонвона. Сону ни разу не слышал от него и слова о бале. Чонвон словно игнорирует предстоящее событие или заранее продумывает план, как остаться дома. Сону бы с радостью пригласил Чонвона к себе и провёл с ним прекрасный вечер вдали от смеющихся и развлекающихся учеников Нотр-Дама. Он бы с радостью купил самые любимые Чонвоном сладости и напитки, остался с ним наедине, но родители категорически против. Двенадцатый класс, а дальше диплом. Такое пропускать нельзя. Выпускной бал — значимое событие, но не для всех. Для Сону гораздо большую значимость имеют другие вещи. Улыбка Чонвона, например. Она как одинокая звезда на ночном небе. Такая же скромная, но яркая. И если выпускного бала им не избежать, Сону сделает этот вечер лучшим в жизни Чонвона.Ⅴ
Чонвон не любит неожиданности (и это ещё мягко сказано), ведь они зачастую нарушают домино планов, построенных на часы, а то и сутки вперёд. Планы Чонвон меняет в крайние случаи, и Сону, решив, что он относится к тем самым крайним случаям, сделал то, чего Чонвон не осмеливался даже представить в своих снах. Ким Сону пригласил Ян Чонвона на выпускной бал. Так ещё и таким способом, до которого мог додуматься лишь он один и никто другой. Дождавшись момента, когда по всем коридорам школы разлился звонок, ясно говорящий, что учебный день завершён и можно идти домой, Сону завалился за порог класса истории, держа в одной руке большой букет из белоснежных гипсофил, так обожаемых Чонвоном (ведь белый цвет олицетворяет чистоту и собранность). Его чёрные волосы были растрепанны, словно он бежал со всех ног (а он бежал), лисьи озорные глаза горели от волнения, а губы растянулись в улыбке, когда он устремил свой взгляд сперва на удивлённого месье Ли, явно впервые наблюдающего такую картину, затем на ещё более удивлённого Чонвона, по чьим вскинутым бровям можно было сказать, что такое он тоже наблюдает впервые. И непременно впервые является главным действующим лицом в авантюре, на которую устремлены взгляды всех находящихся в большом классе. Заметив, что за спиной улыбающегося Сону столпились его одноклассники, даже тот обожатель месье Ли (что подмигнул ему, не теряя такого удачного момента), Чонвон смутился ещё больше, кусая аккуратную нижнюю губу, а Сону словно этого и ждал. Сделав глубокий вдох и распрямив свои сильные плечи, он подошёл к Чонвону, галантно протягивая букет гипсофил и спрашивая так искренне и нежно, что Чонвон даже не заметил привычное отсутствие галстука на нём: — Ян Чонвон, пойдёшь ли ты со мной, Ким Уильямом Сону, на выпускной бал, который состоится через пару недель? И как мог Чонвон ответить отказом ему? Смущённое «да», аромат гипсофил и неожиданный поцелуй чужих губ, отпечатавшийся на кисти правой руки, а следом и в сердце. Следом месье Ли, просящий выпускников покинуть его класс и не толпиться в дверном проёме, улыбка Сону и мысль Чонвона. Нужно купить самый лучший смокинг. Но теперь Чонвону плевать на смокинг, на галстук и даже растрёпанные из-за пальцев Сону волосы. — Поверить не могу во всё это, bonbon, — тихий стон Сону, рассеивающийся по тёмной комнате, касается горящих смущением ушей Чонвона, вынуждая его зашипеть сквозь стиснутые зубы: — Помолчи, просто помолчи. И Сону замолкает. С помощью припухших губ Чонвона. Позволяя пухлым и приятно-влажным от вазелина губам целовать себя глубоко и без лишних мыслей, Чонвон зажмуривается так, что ресницы дрожат, и смело решает отбросить прочь всякие сомнения и комок волнения, притаившийся в груди. Плевать. Совершенно плевать, с чего все началось и в какой момент роскошного выпускного бала, окутанного живой музыкой скрипки, Чонвон ощутил на себе лисий, сверкающий в тени восхищенный взгляд Сону (причины его бессонных ночей); когда услышал звонкий голос, больше сравнимый с песней морской сирены из заколдованной гавани, спрятанной ото всех, проворковавший: «Может, убежим?»; когда его пальцы невзначай коснулись кисти изящной, но сильной руки улыбающегося Сону… Когда Чонвон прочувствовал всю мягкость чужих губ и страсть их обладателя до мурашек, пробежавших по спине к загривку и врезавшихся в его сердце, впервые ощутившее укол невидимой тонкой иглы под названием волнительное возбуждение. Это возбуждение отличается от того, что туманной лавиной накатывает во время просмотра фильма для взрослых под покровом ночи, когда все в доме давно погружены в крепкий сон. Это возбуждение находится на другом уровне: оно пронзает не сколько тело Чонвона, сколько его сердце. Щекочет, теплит и мурлычет: вот оно, то, что Чонвон так долго искал, вот он. Он, которого нет смысла отталкивать и чарам которого нельзя противиться, ведь он давно въелся под кожу, заставляя думать о себе так часто, что Чонвону порой кажется, что здравый рассудок покинул его. Однако его покинул не рассудок, а скованность и страх осуждения от всех. От родителей, знакомых, даже от доставщика воскресной почты. Сону от этого страха избавился первым, оттого ничто не мешало ему выражать свою растущую цветком на солнце симпатию с самого первого дня их знакомства в кабинете регистратуры. — Ты устал бегать от меня, bonbon? Иначе почему ты сейчас извиваешься как ласковый котёнок в моих руках, хотя ещё вчера убежал бы? — дразняще прикусывая мягкую мочку уха Чонвона, шепчет Сону, пока тот смотрит в его глубокие и бессовестно завораживающие глаза и отвечает на выдохе: — Я никогда от тебя не бегал, не глупи. — Бегал. Признай, что немного, но бегал. — Немного… Кстати, на тебе был красивый пиджак. И галстук. Глупый шёпот Чонвона, потерявшего голову в череде жадных поцелуев, и его скулы с пылающим румянцем вызывают на губах Сону усмешку. — Галстук я нацепил ради тебя. Мне его помог завязать Нишимура. А что там про пиджак? — Бордовый цвет смотрится на тебе не так ужасно, как остальные, — Чонвон сглатывает вязкую слюну с привкусом вишни от вазелина, вновь чувствуя на своей покрытой мурашками коже чужие губы, не целующие, а беззаботно скользящие по шее в поисках идеального места для крошечного, почти комариного укуса. Сону тихо смеётся на любимый сарказм, прикрывая свои острые как вражеские стрелы глаза, из-за чего в уголках образуются непримечательные морщинки, и с нескрываемой издёвкой выдыхает: — Не ты ли стянул с меня этот пиджак, едва мы зашли сюда? — П- — Не помолчу, не сейчас. Сону произносит по слогам и довольно хмыкает, замечая в распахнутых глазах Чонвона ничто иное, как чистое восхищение, сверкающие под играющими бликами проезжающих под окнами машин, и желание, стеснительно проявляющееся в виде тихих нетерпеливых вздохов. Когда Чонвон кивает, пальцами сжимая голые плечи Сону, по ширине готовые посоревноваться с его собственными, тот шепчет: — Встреча с тобой — лучшее, что со мной происходило. Не думай, что теперь отделаешься от меня. Даже окончание школы не разделит нас. Сону ладонью касается щеки тающего под его прикосновениями Чонвона, скользя прямиком к напряженному плоскому животу и вырывая из его уст тихий вздох и слова, которые стоит воспринять как признание (и Сону это и делает): — Я и не думал, ведь кто, если не я, наконец научит тебя завязывать галстук? — Может, ты будешь завязывать мне его каждое утро перед моим уходом на работу? Что скажешь? — Я подумаю. — Подумай, bonbon. Я готов ждать ответа вечность. Сону кивает с озорной улыбкой, а Чонвон утягивает его в поцелуй, говорящий лучше всяких слов.