о великанах, хранителях леса и маленьких мёртвых сердцах

субин нашёл себя сладко спящим в молодой траве. рассеянный солнечный свет грел часть бледных щёк нежно, едва ощутимо, и гнал обратно в грёзы также нежно, едва зло. сопротивление оказалось необходимым и приятным решением. субин сел, собирая в ладонях высохшую землю и крошечные синие маргаритки. огляделся, зачарованный представшей ему красотой. это был лес, и он говорил с ним шелестом крон старых, величественных деревьев, как решето пропускающих свет. субин уловил журчание ручейка неподалёку и обрывки птичьих переговоров. он не помнил, почему оказался здесь, но это и не было важно, — пришло время уходить. субин встал, намереваясь выбраться из леса. встал и с трудом удержал себя на ногах — колени, набитые сахарной ватой, дрожали. лес шумел, однако тревожное чувство недосказанности ковырялось в сердце субина с каждым мгновением сильней. странное это было место. словно всё было понарошку. сценарий, которому следовала сама природа, а может кто-то извне. ...или изнутри? глупые мысли чаще всего закрадываются в податливую черепушку после пробуждения и ворошат внутренности, как им, проказникам, заблагорассудится. субин отмахнулся от каждой из них. отвлекшись, искренне удивился: — это тропинка? удивился, потому что она, ещё не заросшая, кажется, была протоптана кем-то другим. он осторожно шагнул, незаметно подталкиваемый лесными духами. побрел к свету, широкими лучами солнца лежащему на насыщенно-зелёной траве. такой сочный цвет субин видел только в баночках с краской, куда, будучи ребёнком, совал пухлые пальцы, пачкая всё вокруг. а ещё в неспелых яблоках, растущих в саду покойной тётушки. субин никогда не мог до них дотянуться — только сбить рогаткой парочку-трое. хорошее было время. можно ли было сказать то же самое сейчас, когда он не знал, как далеко от дома находился? тропинка и впрямь привела его к узкой речке. чистой-чистой и хлесткой от огромного количества прячущихся на её дне камней. он помнил это чувство, когда босиком забегал в ледяную воду, и ойкал, и хохотал от боли бьющей по стопам крупной скользкой гальки. эта речка, думалось, была такой же: холодной, живой и обманчиво дружелюбной. брюки, повисшие на тазовых косточках, были почти до противного грязными, как и рубашка, некогда белоснежная, педантично выглаженная старым утюгом. хотелось броситься в кристальность вод, уйти с головой в обжигающий холод, утопить свои мысли впридачу и вынырнуть чистым и обновлённым. хотелось кричать, но ещё не так сильно, как ожидалось поначалу. субин двинулся вдоль берега. шёл медленно, стараясь следить за тем, что попадалось под ноги, лишь бы не пораниться, и за окружающим его волшебством. лес говорил с ним на равных. субин понимал это. не осознавал в полной мере, но чувствовал всем своим существом — так бывает, когда ты прислушиваешься к чему-то за пределами собственного разума. шестое ли это чувство? вряд ли. так вот. лес добродушно нашёптывал ему свои тайны, но субин едва смог разобрать хоть одну. он замедлился, пока вовсе не замер на месте. тайны были просты до смешного. одна из них сидела на краю берега, окунув голые ноги до лодыжек в воду. длинные руки с изящными кистями тянулись к диковиной бабочке, кружащей над водой. субин подумал: как хорошо. надо подойти и спросить, где он и как отсюда выбраться. подумал, а двинуться не смог. глупое тело ему воспротивилось всего на мгновение. конечно, оно напряглось. существо перед ним, походящее на человека, не являлось им. это легко было понять по глазам, чуть искрящимся по краям радужки. и цвет у них был такой, что субину не ведом. смесь фейерверка цветов. казалось, светло-светло карие, а потом — болотные, вязкие. щелчок, и отливают бирюзой. ещё один — глубокие синие, уходящие в чернь и к звёздам. субин нарёк его про себя хранителем леса, ещё не зная, что это лес охранял его. хранитель — юноша с острым взглядом — обернулся к субину, заинтересованно накренив голову к плечу. худому и обнажённому. неестественно ярко мерцающему в лучах солнца. субин неуверенно дёрнул рукой вверх, поближе к груди, и робко помахал незнакомцу. «это сиреневый?» — молча восхитился субин, заворожённый чужими глазами. лес загудел настойчиво и испуганно-свирепо, сильным порывом ветра полоснув по широким кронам деревьев, напугав птиц и мелкую живность в округе. субину померещился бельчонок, мелькнувший за спиной у юноши. тот резко шикнул в сторону, и — о, чудо, — лес затих. странные творились вещи. субин предпочёл бы верить, что ему попросту чудилось всё это. сказочный лес с болтливыми духами и пугающе-чарующий хранитель с глазами, каких субин ещё никогда прежде не видел. он бы поверил в сон наяву, вот только субин был твёрдо уверен: не спит, и действительность, окружающая его, не плод фантазии. ведь он сам часть легенд и ночных кошмаров. он — маленький великан, ещё не перерождённая душа, на десятилетия застрявшая в скалистых краях. так почему он внезапно оказался здесь? как так получилось, что субин проснулся не в тёмной сырой пещере над восточным приливом, а в лесу? чужом и волшебном. хранитель леса глянул на него, мягкая улыбка на губах превратилась в кривую усмешку. субин опустил руку, отчего-то приготовившись к бегству. — что искал? голос был игривый, почти безобидный, вот только субин едва удержал себя от того, чтобы шагнуть назад. — выход. хотел выбраться отсюда, поэтому шёл вдоль реки. — ах! хранитель хлопнул себя по коленям и бодро вскочил на ноги, слегка потряхивая каждой ступней, чтобы смахнуть крупные капли воды, щекотно скатывающиеся к пяткам, и разгладить сбившуюся в коленках ткань брюк. или того, что от них осталось. юноша был одет в лохмотья. от чёрного вязанного свитера мало что осталось. огромные дыры с нитками, свисающими до живота и бёдер, и наперебой застрявшие меж них засохшие и свежие листья. в тёмных волосах, к слову, проглядывались маргаритки. всё те же крошечные и синие. субин не мог отвести взгляд. — но пробрался в самую глубь леса. будь честен со мной, может, меня искал? если бы субин встретил его за чертами леса, он бы решил, что перед ним принц забытого королевства. последний из оставшихся. необыкновенный. перезвончатый смех вихрем ворвался в черепную коробку, хлопьями пуха осев в ней. хранитель подкрался ближе. в самом деле подкрался: шёл так, словно субин был слепой и пугливый зверёк. а может?... — такой маленький, — прошептал юноша. хотя субин был выше и крепче. — крохотный великан, — широко и сладко улыбнулся хранитель, прищурив глаза. «красивый», подумал субин. его рассматривали так пристально, что зарделись уши дойдя до щёк и шеи. светлые волосы и голубые глаза тянули хранителя прикоснуться к заблудшей душе, не так давно умерщвлённой. — ещё не переродился, — проворковал хранитель. — твоя первая жизнь и угасла так рано... субин отвернулся от протянутой к нему ладони. мокрые пальцы норовили собрать весь жар с щёк себе. хранитель наклонился и, поймав взгляд субина, лукаво на него посмотрел. — как зовут? субин нахмурился, поджав губы. пальцы левой руки нервно дёрнулись. — я ёнджун. хранитель... нет, ёнджун, очевидно, приставучий и вредный, был из тех, кто бился до последнего. вероятнее всего, насмерть. — тебе есть куда возвращаться? — конечно! — возмутится субин. разве могло быть иначе? — остынь, великан, — рассмеялся ёнджун, — не у всех есть такое место, веришь? субин замялся, прежде чем подобрать нужные слова. хранитель стоял слишком близко и смотрел остро, едва разбирая субина по разноцветным кусочкам, подобно витражным стёклам в маленьком высоком храме. нелепые воспоминания не вовремя вклинились в здравые мысли. субин от них отмахнулся, осторожно спросив: — ты поможешь мне? подскажешь, куда идти? — обязательно! но можно ли было ему верить? ёнджун, цепко схватившись за рукав субина, повёл их в противоположную сторону вдоль реки. радостно перепрыгивая небольшие препятствия в виде обваливших тропинку кривых веток и покрытых мхом корней деревьев и крупных камней, ёнджун тянул за собой субина и щебетал себе о горных духах, коим был субин. — великан! ты ведь пробудился в пещере? субин нехотя промычал в согласии. он был уверен, ёнджун всё о нём знает, но зачем-то достаёт до нервного тика. наверное, подумал субин, он долгое время был один. лес, пусть и полон невидимых духов, всё равно далёк от живого общения. от тепла одной руки в другой. как сейчас. у ёнджуна были горячие ладони. субин ненароком вверял себя таким. — ты встречал настоящих великанов? — я насто... хранитель разразился смехом, навалившись на чужое плечо. сапфиры вместо глаз, переливаясь, вколачивались в сердце субина беспощадно-решительно. маргаритки в волосах подпрыгивали вслед за тёмными прядями и сыпались с плеч, застенчиво подмигивая — протяни руку и собери волшебство меж замёрзших пальцев. — ну-ну, белоснежка, ты ещё слишком мал, чтобы расправить плечи. «расправить плечи» значило обернуться больше тех скал, в которых прятался маленький великан. субин тяжко вздохнул. не смог обидеться. — мы все проходим через одно и то же, — участливо поделился с ним ёнджун. — рождаемся зёрнами, цветём, давая ростки, а затем гибнем под землёй, и в ней же вновь расцветаем. бесконечный нерушимый цикл. разве это не чудесно, маленький великан? ёнджун смотрел на него искренне. субин не знал, что он так мог. лесные духи, должно быть, поймав его на этой мысли, принялись играючи кусать за щиколотки. — что будешь делать, когда вернёшься домой? субин пожал плечами, даже не задумываясь над этим. — заснул бы, — признался он, легко рассмешив ёнджуна. — ты мог бы сделать это и здесь. здесь теплее и мягче. а со мной впридачу веселей. маленький великан, не удержавшись, хмыкнул. — да как ты?!... сомневаешься? не веришь? — ты шумный, — слетело и разбилось у них под ногами. ёнджун остановился, болезненно сдавив чужие пальцы. прищур глаз потемнел, хотя полуденное солнце закралось даже в самые потаённые уголки леса. не спасло и это. — прости? — спохватился субин. было поздно. ёнджун отпустил его ладонь и упал на землю, грозно скрестив руки и ноги. субин не успел дёрнуться вслед за ним, чтобы уберечь от травм. хотя зачем? он один был под прицелом всех несчастий. — дальше иди сам. прямо, не сворачивая. — но... ёнджун отвернулся, насупившись сильней. значит, так тому и быть. субин поклонился вежливо и виновато, сердечно попрощался и поблагодарил. ёнджун хранил молчание до самого конца, пока не потерял из виду великана. субин сбился со счёта времени. он шёл, чувствуя трепет вперемешку с щемящим волнением. сперва уповал на вину перед очаровательным хранителем, затем догадался — дело было в другом. непреодолимо тянуло вернуться. не за тем, чтобы извиниться вновь, вовсе нет. лес доверчиво говорил с ним, подкидывая крошечные камни под босые ноги, чтобы привлечь внимание, сдержать, предупредить. однако субин его не слушал. бежал вперёд изо всех сил. поскорее выбраться, уйти. домой уйти. пусть в холод, мрак и одиночество пещер, но дальше от дрожащей завесы колдовства. было что-то устрашающее в мерцании глаз хранителя леса. и в его синих маргаритках в волосах. с самого начала и до конца. поэтому субин убегал. долго, выбившись из сил напрочь, до жгучей боли в лёгких и израненных ногах он бежал к границе леса, пока солнце неуклонно стекало по верхушкам пышных крон. всё та же речка, молодая трава, камни-кинжалы с подсыхающими пятнами крови на них и маленький великан, не желающий сдаваться. ёнджун сказал прямо и не сворачивая. не сказал до конца, потому что его, казалось, и не было. его не было. ёнджун врал. субин рухнул на колени вблизи от его спины. такой же сгорбленной и обиженной, как часами ранее. пот струился по вискам к подбородку, чтобы стечь под изношенную рубашку к штанам и собраться на их кромке. голени саднило — кровь мешалась с солью тела, лёгкие тянуло выкашлять, а сердце грозилось лопнуть. но всё это было ничем против гнева субина, подкравшегося к глотке спазмами и не озвученными мыслями-криками. — почему... — прохрипел субин, почему ты здесь почему я вновь к тебе пришёл не сумев договорить, зашёлся в кашле. — бестолковый, — вдруг оглянулся на него ёнджун и встал, грациозно прошагав к великану. маргаритка упала перед лицом субина, потерявшись в траве. лес загудел; голова закружилась. ёнджун ойкнул наигранно, подцепив пальцем высохший лист на своей груди. выбившиеся нити слабо его укачивали. субин ждал, когда первый нож войдёт в его сердце — хранитель был щедр на такие подарки. — забыл упомянуть, что лес цикличен. куда бы ты ни пошёл, ты вернёшься на прежнее место, пока он не захочет тебя отпустить. и утаил: пока я этого не захочу. субин готов был наброситься на хранителя с кулаками, однако тот лисичкой вильнул в сторону и скрылся за толстыми стволами и высокими кустарниками. его смех эхом отбивался в содрогающейся от усталости груди. субин остался один, разъедаемый яростью и отчаянием.

***

ночь была зловеще ледяной. маленький великан весь продрог и простыл бы, если бы мог. он остался на том же месте, где, обессилев, потерял опору под ногами. журчанье чистых вод убаюкивало искалеченное сердце субина, однако не спасало от холода. лес не шёл на уступки, потому что был на стороне хранителя. только успокоил ветра и течение речки, чтобы было не так морозно, как закоренело за долгие годы. субин шепнул в остывшую землю глухое и озябшее «спасибо», обнял себя крепче, прижав колени к груди. ему снилась ласковая улыбка, переходящая в оскал. и маргаритки. чёртовы маргаритки в пушистых волосах. хранитель пришёл к нему с восходом солнца. сел на корточки у самого лица и задумчиво вгляделся в него. макушку субина словно макнули в тёплое молоко, такой светлой и воздушной обмякала она в короткой траве с росой. красивый, смахнув несколько светлых прядей, подумал ёнджун. и захотел его себе оставить. лес заворчал недовольно, трелью птиц разлившись по округе. великанам было здесь не место, однако мешало ли это хранителю осуществить свой план? ёнджун был прелестной сорокой, падкой на сверкающий алмаз. — не убегай, — попросил он тихонько, едва ощутимо касаясь холодного лба. рассвет нежил субина в мягком туманном покрывале, нерасторопно, но любовно подогревая землю, на которой тот спал. сердце леса молчало, прислушиваясь к сонному дыханию великана. ёнджун улыбался, подперев щеку костлявой коленкой. — на что смотришь? — на тебя. субин зашевелился. угрюмо глазея на хранителя леса — настоящего лиса с хитрым прищуром необыкновенных глаз, — субин неохотно поднялся, сел, сгорбив спину и смочив руки в крупной росе, затем почесал кончик носа, оставив на нем мерцающую в солнце влагу, и перешёл к уголку глаз. злость, клокотавшая в нём прошлым вечером, уже улеглась, но отголоски её неприятно кололись в подушечках пальцев. схватиться бы за шею хранителя и хорошенько её смять — субин не отказал бы себе в этом удовольствии. — ты обманул меня. — вовсе нет. — не договорил. — совсем немного. — как мне уйти? — лес не отпустит тебя. — я попрошу его об этом. — у тебя не получится. субин отвернулся, едва не рыча. ёнджун же, подобно живому воплощению слова «безмятежность», неотрывно глядел на маленького великана со слабой улыбкой на губах. глаза-васильки беззлобно над ним смеялись из раза в раз. с каждой секундой общество хранителя становилось всё более невыносимым. — помоги мне, — глухо произнёс субин в сторону замерших в могучих корнях теней. чудилось, что вот-вот и замелькают лица, принадлежащие призракам стволов и ветвей, заросшим тропинкам и диким цветам, спрятанным норкам, высохшим лужам, ещё не проросшим росткам. но тени оставались бездвижны, и только сердце великана, гонимое тоской, рвалось к родным краям. — но я не могу, — вторя пению птиц, небрежно выдохнул хранитель. — можешь, — настаивал субин, в голубых глазах которого плавилась стальная непокорность. — даже если решусь, доверишься снова? «сколько угодно раз, лишь бы уйти» — да, в последний раз. будто учуяв ложь, хранитель чихнул и засмеялся — маргаритки выглядывали из ямочек ключиц насыщенными мазками-пятнышками. ёнджун на носочках прошуршал ближе, почти интимно уткнувшись своим носом в чужую щеку. великан вздрогнул, чуть отстранившись. — чтобы уйти, нужно что-то оставить, — таинственно поделился ёнджун, худой ладошкой прикрыв пухлые губы. — например, что? — что угодно, — легкомысленно пожал тот плечами, словно не ломал субину мозг. — не обязательно, что-то материальное. можно, конечно, и руку, — великан отшатнулся, глянув на хранителя как на безумца, — но... толку от неё будет мало. лучше что-то другое. — я не понимаю. ты говоришь о душе? — нет же, глупый, ты весь и есть душа. — тогда что? что мне нужно отдать взамен? — если я раскрою тебе все карты, будет не так весело, понимаешь? — весело? ёнджун, я прошу помочь мне выбраться отсюда, а ты продолжаешь играть со мной! — потому что мне одиноко, — сказал хранитель, и ни один мускул на его лице не дрогнул. он врал. неустанно и безнадежно. субин сомневался в том, чувствовал ли он что-либо, однако внезапная искра идеи вспыхнула в голове субина. он вдруг решил идти ва-банк. если лесу не нужно было что-то материальное, примет ли оно счастье хранителя, как подношение от великана? следовало рискнуть, раз ничего более субину не оставалось. — тогда я останусь, — твёрдо заверил субин. ёнджун вдруг нахмурился, недоверчиво прищурив глаза. — что ты задумал? — я не ты, — обидел его субин. — мне ещё знакома человечность и искренность намерений. — собираешься скрасить мое одиночество? — может быть. это ведь не лес, верно? это ты не хочешь меня отпускать. — не боишься, что, если я привяжусь, ты останешься здесь навсегда? великан равнодушно повёл плечами и, уперевшись ладонями о землю, наконец, встал и весь потянулся к небу, поочередно наклонившись вправо, затем влево. день обещал быть таким же ясным, как и вчера, — настроение от этого немного приподнималось. снизу за ним молча наблюдал хранитель леса, настороженно и угрюмо, будто боясь упустить из виду любое движение субина и оказаться преданным. — разве это не то, что ты собираешься сделать? навсегда запереть меня здесь. ёнджун фыркнул, отвернувшись. — делай, что хочешь. — куда ты идёшь? — ты мне наскучил. ещё одна ложь. субин улыбнулся, вступая в чужую игру и намереваясь выйти из неё победителем. он собирался забрать сердце хранителя и обменять его на свою свободу, однако не учёл, что его собственное стояло на кону.

***

лес таил в себе столько причуд, что не хватило бы и жизни познать его. субин, потеряв хранителя в тот день, с тех пор не сталкивался с ним. то ли лес его прятал, то ли прятался он сам — было не ясно. речка продолжала задорно журчать, стачивая камни под клинки; солнечный диск, повиснув в небе, палил и без того светлую макушку великана, превращая кончики волос в редкие всполохи огня; ночь оставалась холодной до скрежета зубов; озорники-духи несговорчиво подглядывали из-за широких стволов; и только синих маргариток было не найти. словно хранитель леса забрал каждую с собой. а был ли он вовсе? иногда маленький великан терялся между островками своих мыслей. чаще это случалось по ночам, когда вибрировали даже кости. надо же было так обидеть этот жуткий ураган эмоций! субин собирался привязать его к себе, но с каждым ушедшим днём эта мысль рдела, становясь тоньше паучьей нити. хранитель нашёлся в чаще леса. в ладонях его под изломом густого пыльного света грелась диковинная бабочка. та самая, из первого утра их встречи. но разве могли жить бабочки дольше одного дня? субин нерешительно шагнул ближе к ёнджуну. чёрная вязь остатка от одежды, струясь, исчезала в траве. там же мигали ему маргаритки. в груди чуть стянулось и стало терпко: кажется, субин по ним скучал. маленький великан, не заметив сопротивления, зашагал ещё, пока не подошёл вплотную. ёнджун, словно высеченная из мрамора скульптура, сидел неподвижно и, казалось, не моргал вовсе. взгляд его был прикован к прекраснейшей бабочке, но отчего-то мысли бежали далеко за пределы чащи. они были там, где небо встречалось с еловыми макушками. там, за пределы чего ёнджун не мог заглянуть с момента собственной смерти. великан сел рядом, подхватив маргаритку с чужих рукавов. бархатная мягкость защекотала подушечки пальцев и кончик души. субин смотрел своими голубыми глазами на профиль ёнджуна и покорно ждал, когда хранитель леса обернется к нему. крылья бабочки задрожали в худых ладонях, однако она не собиралась улетать. — уходи, — послышалось вдруг великану. — так просто? ёнджун молчал. тогда субин, обретя смелость, стряхнул с волос хранителя несколько маргариток и тепло улыбнулся ему, когда ёнджун удивленно глянул субину в глаза. надо же, и правда скучал. хватило дня, чтобы игла вошла в его сердце и вышла через чужое, так легко их связав. в пещерах одиноко, готов был признаться субин. намного больше, чем в полном волшебства лесу. но почему же ему всё ещё хотелось вернуться? почему он рвался во тьму? в его доме было холодней всех вместе взятых ночей, проведенных здесь. в его доме было пусто. сыро. чуть зло и отчаянно. субин не догадывался, что в лесу для ёнджуна было точно так же: холодно, зло и отчаянно. уже давно. — я кое-что придумал, — сказал субин. — если мне суждено здесь остаться, я хочу с тобой дружить, а не прятаться от тебя, или чтобы ты от меня прятался. как сейчас. хранитель фыркнул, не впечатленный его нелепой наглостью. — я забыл про тебя. сказал же: ты мне наскучил! — врёшь, — улыбался субин. улыбался ярче звёзд, полюбившихся ёнджуну. глаза хранителя замерцали, подобно им, но он не знал об этом. он не мог видеть того же, что сидящий по левую сторону от него великан. как сказочен и не повторим он был. — а ты говоришь вещи, которые раздражают меня! — отлично, вот мы и определились с недостатками друг друга, давай теперь, наоборот, поищем что-то хорошее. ёнджун нахмурился, недовольно поджав пухлые губы. бабочка в его ладонях мирно дремала, лёгким трепетом крыльев успокаивая разожжённое сердце. — я тебя совсем не знаю, — пробурчал хранитель. — тогда начну я. ты красивый. кажется, великан впервые видел, как вспыхнул румянец на глянцевых, чуть мерцающих щеках, а губы волнительно разомкнулись, и глаза — неземные, чудесные глаза — широко распахнулись. густой тёмный синий бился в них живой потокой, и звёзды — о, звёзды! это в самом деле были звёзды! — переливаясь, мигали ободком радужки. субин сглотнул и задрожал. должно быть, под его руками началось землетрясение. но почему оно вцепилось во внутренности великана и ни на миг не коснулось хранителя леса? — теперь я тебя никуда не отпущу, — прищурившись, сладко пропел ёнджун. — потому что я назвал тебя красивым? — хохотал субин. — скажи ещё раз. — ты красивый, ёнджун. и, в отличие от тебя, я говорю правду. возможно, это был первый раз, когда хранитель не почувствовал себя задетым.

***

время никогда им не принадлежало. островки воспоминаний стягивало туманом. субин жил одним днём, уже не заботясь о своём решении утопить хранителя в собственном сердце и сбежать. а куда ему было бежать? ёнджун лечил лапки грызунам, отпускал рыбок, застрявших тонкими хвостами меж сдвинувшихся галек, возвращал выпавшие яйца в гнёзда к матерям-птицам, подкармливал лесных духов высущенными ягодами и травами, тянулся к солнцу, с волос роняя маргаритки, и укрывал спящего великана мхом, а порой и собственным телом. такими ночами было теплей всего. у ёнджуна в груди билось горячее сердце. казалось, оно было ещё юным и бойким, оно рвалось куда-то за горизонты — субин это видел в гаснущих на мгновения взглядах поверх сосновой кромки, но что он мог сделать? только несмело предложить: — что, если мы убежим? испуг в глазах ёнджуна забился речным ужом. он схватил великана за плечи и сам дёрнулся вперед, носом к носу, и яростно шикнул в лицо. — замолчи! никогда не повторяй этих слов! — но... боль резанула под чужими пальцами. субин скривился и в самом деле замолчал. — понял-понял, только отпусти... но хранитель продолжал смотреть в глаза жгучим взглядом, вдавливая пальцы до самых костей, будто стремясь их проломить. субин начинал понимать, что всё-таки от хранителя не так уж и много зависело. да, тот не желал избавиться от великана, чтобы больше не оставаться одному, но даже если бы он захотел... лес был падок на заблудщие души. ёнджун был одной из них. однажды он сам поделился этим с субином: — когда я умер, то очутился в месте, полном полевых цветов. там не было ничего кроме них. и никого. откуда мы узнаём, кем стали? ты никогда не задумывался об этом, маленький великан? — нет, никогда. — разве это не странно? мы просыпаемся, заведомо зная о свершившейся гибели. наша душа... всё, что у нас осталось. — но у нас никогда не было больше. ёнджун прищурился в излюбленной им манере. — ты помнишь свою жизнь? — нет. конечно, нет. но что мы можем забрать с собой, если приходим ни с чем? — много сердец, — вдруг обронил хранитель. — много... что? — мы можем забрать с собой сердца, нам подаренные. — как же? — не понял великан, однако ёнджун лишь улыбался ему. а затем, спустя время, не поддающееся исчислению, ёнджун лежал бок о бок с ним, кожа к коже, и водил изящной кистью по иссиня-чёрному небу, скрывая звёзды и рождая новые. как по волшебству. лес дышал им в шею и пятки, озорники-духи хихикали вдалеке за широкими толстыми кустами и бросали мелкие камешки в реку. то была сказачная ночь без холода, горечи и сожаления. только тепло, щедро исходящее от ёнджуна. — я не знаю ни одно из них, — вторя духам, тихо посмеивался он. звёзды мерцали не столько на небе, сколько в его глазах. — это заяц-кардинал. — что? — ёнджун уткнулся горящим взглядом в сумеречный профиль субина и жадно вцепился своей холодной ладонью в его горячее запястье: — правда? где? а почему так назвали? белая макушка задёргалась в беззвучном смехе. — понятия не имею, лисёнок, я только что это выдумал. раздался шлепок. хорошо, что во мраке ночи не было видно, как заалела ладонь великана. — вот же!... — а что в этом плохого? почему бы нам не придумать свои созвездия? вот, например, то, — хранитель понятия не имел, на которое из множества замерзших льдин указывал великан, но внимательно следил за траекторией его руки, — как бы ты его назвал? ёнджун, не задумываясь, пожал плечами. было горячо, ведь лежали они — бок о бок, кожа к коже. — ладно, тогда давай искать свои. найдём хранителя и великана! хранитель смеялся красиво и заразительно. в такие мгновения субин не мог отвести от него взгляд. — мы никогда не найдем ни хранителя, ни великана. нет таких звёзд, глупый. — а ты представь их, и они сразу же появятся. я уже представил одно созвездие, — субин крепко зажмурился, ёнджун, затаив дыхание, покорно ждал. — такое ещё никто никогда не видел! там юноша, очень-очень красивый... — прекрати! — смущённо пихнул его плечом ёнджун. — ...и глаза у него — самые яркие звёзды. ужасно хитрые, ведь он тот ещё врунишка. — эй! слышишь! заканчивай! — тебе никогда его не увидеть. — это ещё почему?! — только мне видно, какой он волшебный. лес гудел крупными кронами и шумной речкой. две умершие души, не моргая, вглядывались друг в друга. — я не отдам тебе своё сердце, — вдруг отчаянно прошептал ёнджун. — я и не... — не отдам! ты врёшь мне. из нас двоих прямо сейчас врёшь ты, — а в глазах его блестели слёзы. субин никогда прежде не видел его слёз. в груди неимоверно тянуло к ядру земли. в чащу леса, где непроглядная тьма съедает живых существ. что же он наделал? он всего лишь был искренен, так почему хранитель ему не верил? звёздная ночь прервалась непростительно-скоротечно. ветер из мягкой прохлады обратился пощёчинами северных полюсов. лес оскалил зубы, старые и прогнившие — субина пробрало от хлынувшей волнами энергии неминуемой, фатальной ярости. и только ёнджун лежал и плакал, прикрывая дрожащими ладонями лицо, словно мир вокруг не надломился, обещая обернуться для них концом. в ушах зазвенело, завыло. субин сдавил их руками, как мог, однако грохот шёл изнутри, из головы его — лес давно успел пустить там корни. субин кричал. безумие, пробравшееся под кожу, вырывалось толчками боли. было темно. темно, и громко, и невыносимо страшно. беспорядочно. холодно. расколоться бы пополам и остыть кровью под молодой травой. стать ей удобрением, а себе — мёртвой тишиной. субин молился. так внезапно и позабыто. губы складывались в беззвучные слова, из зажмуренных глаз лились слёзы. он не помнил, как умер в первый раз, но знал точно, что этот навсегда запомнит. и всё повторялось снова. субин ещё пребывал во мраке дрёмы, но щёки уже щекотали замёрзшие влажные травинки. в попытке разбудить его, липли землёй и сонными ростками к коже. солнце так и не взошло над молочной макушкой, раннее утро кололось под костями, и никто не беспокоил его мягкими прикосновениями и упавшими на лицо маргаритками. субин разлепил глаза в нарастающем ужасе. прошлая ночь остро целовала в лопатки. — ёнджун... — сорвалось с придыханием. он огляделся и вскочил, одичавший, в расслаивающемся понимании — субин был за чертой леса. в спину дышало бескрайнее поле, свободное, чистое, ведущее к дому. оно дружелюбно тянулось к рукам, ласково упрашивая, наконец, возвращаться к пещерам, и скалам, и снежным горам. тягуче манило быть великаном. однако субин смотрел в другую сторону: туда, где, переплетаясь толстыми ветвями многовековых деревьев, чаща леса прятала в себе хранителя. что с ним стало? ранен ли он? истерзан обидой? субин, вопреки желанию первого дня, широкими и быстрыми шагами двинулся в саму чернь границы леса. уверенно, непоколебимо, расправив плечи, как настоящий великан. он был одержим, он был потерян. ёнджун отказался отдавать ему своё сердце, но субин уже вручил ему своё. и он собирался сказать об этом, затем — показать. лес встретил его решительным сопротивлением. ветви не поддавались, били по телу, оставляя синяки и кровоточащие ранки. но, не смотря на ярый протест к чужаку, субин рвался всё дальше и дальше, подбиваемый выстроенной перед ним бронёй. он собирался добраться до ёнджуна во что бы то ни стало, весь перекошенный, поломанный, едва живой. «плевать!» — в сердцах думал субин и шёл напролом, слепо ведомый инстинктами. это была война в самом её разгаре. острый конец ветки полыхнул над бровью длинным порезом. кровь вышла за края раны, застыв густым комком в частых волосках ресничек. багровый пылал на форфоровой коже субина, глаза жгло от летящих в них соринок, ноги покрылись грязью, потом и всё той же кровью поверх обнажённого мяса. было ли больно? безмерно. однако, ничто не могло сравниться с пережитой ночью. разве что навсегда потерять хранителя... субин упал в месте, никогда им ранее не виданом. он тяжело дышал, смиряя охвативший его озноб. трясло неимоверно, бросая то в жар, то в лёд. солнце, нечаянно подумал он, никогда не взойдёт. это была игра леса и духов-озорников. злых духов, настоящих лжецов. они заманили его, наколдовав тепло света, нежность маргариток, красоту хранителя, а он, пленённый, доверчивый, себе не принадлежащий, съел всё. до крошки. мне никогда не выбраться, но я не боюсь и не хочу. лес слушал его, заточив клинки. но вместо того, чтобы войти ими в мякоть субина, он сделал немыслимое: привёл великана в сакровищницу с сердцами маленькими, как зреющий мандарин. доподлинными и иссохшими. неисчислимо старыми. а рядом былось крупное, красное, молодое. — ёнджун... — сев на колени перед самим безумием, обречённо шепнул великан. голубые глаза стекленели. почему-то резко перехотелось дышать. сердца были связаны. от живого кровавыми узлами тянулись сосуды к зачахшим. и чем ближе они были к почерневшим крохам, тем тоньше и безкровней становились эти нити. оно ими питалось. оно жило ими. и не оставалось сомнений — субин должен был стать следующим. он поднял взгляд и всмотрелся во тьму, жавшихся друг к другу стволов. голубые глаза гасли смиренно и преданно. субин сказал искренне, отрекаясь от своего сердца: — приведи меня к ёнджуну, и я отдам его. лес знал и верил. синяя маргаритка упала с ветки недалеко от ног великана — лес, согласившись, заключил с ним сделку. ёнджун беспокойно спал в воздушном озере одуванчиков. солнечные лучи мягко струились вокруг, собирая семена и пылинки и кружа их над дремлющим существом. дыхание великана задрожало, ведь хранитель был сказочной, несбыточной грёзой. весь он был соткан из волшебства, и лес, прекрасно осознавая это, его берёг. субин — израненный, измученный, лишённый надежды и сил — сбился в шаге от тела ёнджуна, медленно опустившись перед ним. крошечные синие маргаритки выглядывали из тёмных прядей, ямки ключиц, мелькали между длинными пальцами. — ёнджун, — тихо звал его субин. было больно в груди. от того, что предстояло прощаться. от слов и чувств, не нашедших себе времени родиться вне мыслей и сердца субина. от трепещущих во сне ресниц хранителя; от слёз, впервые пролитых им из-за него. от того, как чудесны были маргаритки, и как мягко лились солнечные лучи в ладони великана. от нерушимой веры, под конец оставившей после себя измельчённое в порошок стекло. и одуванчики. субин так давно не видел одуванчики. — маленький великан... его диковинные глаза невиданного цвета смотрели непонимающе и печально прямо в душу субина. конечно, ёнджуну ничего не нужно было объяснять. он был прочно связан с лесом, а потому уже знал. — зачем ты, дурак, вернулся? и слёзы вновь заблестели в свете солнца. — что ты наделал?! он кричал. кричал отчаянно и надрывно. ровно так, как ощущались субиновы к нему чувства. — потому что из нас двоих, врунишка — ты, лисёнок. — УХОДИ! удар пришёлся в плечо, после — под сердцем. — убегай! беги, субин, я отпускаю тебя! прошу тебя, я отпускаю... я... великан, вопреки ссадинам и порезам, мягко ему улыбался, пока обнимал. аккуратно, ласково, верно. нежность душила их, забиваясь семенами одуванчика в ноздри, а по ним — в лёгкие. — ты же видел... всё видел... кто я... что я такое... — плачь перерастал в скулёж и громкое рыдание, но субин по-прежнему улыбался. так лучезарно и понимающе, как никому никогда. — видел, лисёнок, я видел. но раз я здесь, пришёл к тебе, не значит ли это, что мне вовсе не страшно? я не боюсь тебя, — болезненно промолчал субин, — но боюсь тебя потерять. и жался ближе, сквозь кровоточащие раны и расцветающие бутоны-синяки. сквозь время, которого их лишали. — давай переродимся вместе, — вдруг попросил субин. ёнджун дрогнул в его руках, желая заглянуть в глаза великану, но тот не дался. не смог бы выдержать. — если ты оставишь здесь своё сердце, то так и умрёшь. навсегда. — но если я не сделаю этого, умрёшь ты. — ты — молодая душа, маленький великан. тебе нужно снова родиться, и ещё раз, и ещё, чтобы однажды расправить плечи и стать горным духом. ты слишком человечен, а потому тебе предстоить защищать людей. оберегать их сердца и души. и судьбы. — ты тоже молодая душа. запертая здесь, питающая этот... — кроны деревьев пронзили северные ветра, предупреждающе полоснув по голым лодыжкам, — этот лес. хранитель коснулся губами бархатности ушной раковины великана, чтобы шепнуть едва различимо: — больше всего на свете я бы хотел переродиться вновь и встретить тебя. маргаритки посыпались с его макушки под обнищавшую рубашку субина — там и остались недолгим воспоминанием. время истончившись, рвало сухожилия. субин умирал у него на руках. обнимая, улыбаясь, целуя в прохладную кожу виска. ёнджун рыдал навзрыд, бесконтрольно и безостановочно нашёптывая: — я отказываюсь... я отказываюсь его принимать... отказываюсь... лес безумствовал сильным потоком реки и надорванными криками птиц, жалящими прикосновениями злобных духов и ударами шишек о головы, осколками стёкол, вдруг проросшими вместе с травой и одуванчиками под худыми коленками, и синими маргаритками — их сухими остатками, раскрошившимися по ветру. сердце субина не билось; ему больше не было больно. больно было ёнджуну за двоих. — я умру вместе с ним, но не заберу его сердце... и это было последнее, что успел произнести хранитель леса перед вспышкой света и последовавшей за ней темнотой.

***

сеул приятно задыхался в наступившей жаре. лето, сбив пыль с земли и тротуаров, клубилось в расщелинах пластиковых окон и стремилось вверх, к чистому небу. цветочный магазин звякнул колокольчиком, прощаясь с молодым клиентом. тот бежал по людной дорожке к юноше с самой необыкновенной улыбкой. запыхавшись от волнения и спешки, он, часто дыша, тянул крупную ладонь с цветами. — я хотел собрать одуванчики, но купил ромашки. напротив него, прикрываясь ладонью, тихо и обволакивающе смеялся парень с лисьим прищуром глаз. — а я люблю маргаритки, но ромашки тоже ничего, — на поникшие плечи и взгляд добавил: — хотя, знаешь... я могу полюбить и ромашки. широкую белоснежную рубашку раздувал июльский ветер. лучик солнца юркнул в ямочку на щеке. красивый, подумал хранитель леса. красивый, вторя ему, думал великан.