Нет! Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет!
Странная серо-чёрная сущность всегда появлялась первой. Оно была словно соткана из грязного тумана, из воздуха, наполненного выхлопными газами, резким запахом краски, виски, осенней ночи и чего-то ещё... Ничто из вышеперечисленного не вызывало во мне такого дикого животного ужаса. Только оно. Исчезни,оно, пожалуйста... — Eh bien, mon prince. Gênes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Buonaparte. Non, je vous préviens que si vous ne me dites pas que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocités de cet Antichrist (ma parole, j'y crois) — je ne vous connais plus, vous n'êtes plus mon ami, vous n'êtes plus мой верный раб, comme vous dites. Лев Толстой "Война и мир" Нет, только не опять... Это было моим личным проклятьем, карой, посланной самими небесами. На самом деле это жутко. Я не знаю сколько времени, секунд, минут, часов, дней, недель, лет, веков, тысячеле... Я правда не знаю! Но много-много времени мне цитируют одно и то же бессмертное произведение Льва Толстого. Я читал его лишь однажды, находясь в старших классах и толком ничего не запомнил. Какого чёрта это происходит?! Уходи, уходи, прошу тебя, уходи...***
Сейчас Николаю было около двадцати пяти-двадцати шести лет. Белые, давно немытые волосы разметались одним большим колтуном по подушке. В глазах стояли слёзы и страх, на лице отражалась странная гримаса. Глаза бегали, на обкусанных губах выступила капля крови. Он был не самым буйным пациентом. Однако и не самым спокойным. Неужели опять припадок? Хотя вроде нет, всё не так серьёзно. Медицинская сестра, обходившая всех с вечерней проверкой пожала плечами. Юноша сейчас более-менее в порядке, а её ждёт дома семья...***
Никогда в жизни я не желал так как сейчас, чтобы мне что-нибудь вкололи. Чтобы разум путался и все эти иллюзии отступили. Хотя какие к чёрту иллюзии? Они живее всех живых! Просто большинство в этом мире, не замечающие их счастливцы. — Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, — продолжал виконт начатый разговор, с видом человека, не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, — то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда... Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что-то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила. — Император Александр, — сказала она с грустью, сопутствующей всегда ее речам об императорской фамилии, — объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, — сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом. Лев Толстой "Война и мир" Оно дошло уже до четвёртой главы... В очередной раз. Первые четыре главы всегда самые страшные. Я помнил чуть ли не каждое словечко, потому что дальше приходили они. Какая-то нечисть. Сложно всех их запомнить. Странные существа, которые не смог бы породить ни один воспалённый мозг. Они — исчадия ада. Посланы мне за грехи? ПОЧЕМУ ЗА ГРЕХИ ОТВЕЧАТЬ ТАК БОЛЬНО! Они рядом. Они близко. Подползают ещё ближе и рвут когтями, грызут зубами мою плоть. Во рту образовался металлический привкус крови.Господи! Господи! Прошу, нет! Чёрт дери, как же больно!
И сухим, неживым тоном на подкорке моего создания продолжается декламация Толстого. А я ору, рыдаю и срываю голос, рыча нечто нечленораздельное.***
На крики сбегается весь дежурный персонал больницы. Юношу успокаивают. Вкалывают всевозможные препараты. Не действует. Он будто потерял связь с реальностью. Темноволосая врач лет тридцати пяти на вид яростно отчитывает хмуро глядящую в потолок медицинскую сестру: — Юля, и это по твоему был вечерний обход?! Он тут чуть ли не в кровавой пене валяется! — Ну а я шо? Я не шо! — дерзит Юля в ответ. — Да нормально он выглядел, когда я мимо проходила! Не надо на меня наговаривать. Вот поживёшь с моё... — Боюсь препараты действуют на него слишком слабо! — прерывает ссору взволнованный голос. — Остаётся только мягкая камера...***
Пелена перед глазами постепенно сошла на нет. Руки нещадно болели, на губах чувствуется кровь. Опять... Вокруг никого не было и я смог облегчённо выдохнуть. В первом случае надо было отказаться от сознания несуществующей неподвижности в пространстве и признать неощущаемое нами движение; в настоящем случае — точно так же необходимо отказаться от несуществующей свободы и признать неощущаемую нами зависимость. Конец Опять... Чёрт дери, опять. Я смотрю на обкусаные до крови кисти рук, ладони и ужасаюсь. Откуда во мне столько ярости? Я устал. Устал очень сильно. Как же хочу прекратить. Прекратить всё. Прекатить всё это. Невольно в мыслях возникает виденный ранее образ: Если сильно надавить лезвием вдоль вен на руке... То кожа лопнет, разъедется в долю секунды и на мгновение покажется, что второй слой кожи бледно-розовый, почти белый. А потом уже пойдёт кровь. Выглядит заманчиво. Но даже при большом желании я не смогу. Психушка, чёрт её задери... К тому же это больно очень... По крайней мере мне кто-то так говорил. Мягкая комната — комната с мягкими стенами. Я здесь бывал. И не раз. Она не была пугающей. Комната как комната, только стенки мягкие. Но она угнетала. Как подумаешь сколько людей сходило здесь так же как и я с ума, так можно окончательно свихнуться. На мгновение повеяло теплом. Неужели? Мариночка! Единственное существо, близкое мне в этом мире. Она появлялась внезапно и довольно редко. Я не знал её имени, просто мысленно окрестил Мариной. Наверное, я был не таким уж грешником. Иначе ко мне бы не послали ангела. Её окружала аура тепла. Буквально можно было увидеть свет, клубящийся вокуг неё. Светлые русые волосы и потрясающей красоты серые глаза... А ещё крепкие обьятия. Она не говорила мне ни слова, просто приходила и обнимала. А потом растворялась в воздухе... И говоря так, Он больше уже не выглядел как Лев, и все, что случилось потом, было таким великим и прекрасным, что я не могу это описать. Для нас тут конец историй, и мы можем только сказать, что с тех пор они жили счастливо, и для них это было началом настоящей истории. Вся их жизньв нашем мире и все приключения в Нарнии были только обложкой и титульным листом, теперь, наконец, они открыли Первую Главу в Великой Истории, которую не читал никто в мире: истории, которая длится вечно, и в которой каждая глава лучше, чем предыдущая. Клайв Льюис "Хроники Нарнии" Господи Иисусе Христе сыне божий, помилуй меня грешного!