\\
5 декабря 2023 г. в 22:18
Если бы его взгляд можно было бы описать как парфюм, то верхними его нотами были бы театральное недовольство и ироничная хмурость, сердцем — апатичное равнодушие, а нижними нотами стало бы определенно тотальное осознание бессмысленности и кризисность бытия. Простыми словами, безнадега невероятная, — просто полная задница или, как по-сербски говорят, потпуно сjебан. Павел делает еще один глоток виски из горла, — напиток, который уже стоило бы перестать употреблять как воду. За окном тусклая московская погода, небо в нудной серости и прочие краски на нем не приживаются. Рука дергает занавеску, но ничего не меняется, — номер все такой же унылый. А, может, дело не в погоде?
Да здесь даже полет в Майами ничего не исправит. Это тотальная скука, приправленная осознанием никчемности собственной жизни, которую он, поди, продолжит сразу же, как только выйдет из этого своего уныло-мрачного состояния, сидя здесь, в несчастном люксе своего несчастного пятизвездочного отеля в центре столицы, выпивая этот несчастно дорогой коньяк, несчастный оттого, что больно стар. Конечно, ведь это всегда так и случалось! Он выйдет, эксцентричный и импульсивный, мигом позабыв про свою несчастность, встретит очередного знакомого или грудастную официантку, и жизнь снова забьет ключом! и все вроде снова будет так замечательно: все перед ним как на блюдце — женщины, деньги, возможности, — мол, бери, забирай! а он молодой красавец, иностранец в чужой стране, на которого люди, как мухи липнут. Чего еще для счастья надо?
Ладно, это давным-давно исхоженная тропинка, — издавна изгаженная дорожка. Он, молодой богатый и красивый, но все чего-то ему не так. И всегда случается это одно обстоятельство, то самое обстоятельство, — та самая ложка дегтя в бочке меда, — которое делает его жизнь невыносимой. Конечно! он устал от этого богатства, устал от роскоши, — ох, чего же ты, тетя Эля, не видишь разве! малец устал купаться в ванных из наличных евро, все эти золотые дворцы не для него! очевидно, что эта идеальная жизнь гнетет его! конечно, он мечтает просто быть счастливым, а не подтирать задницу купюрами по сто! — и прочее клише подобного рода. Когда это вообще могло было бы стать правдой?
Дело не в этом. И далеко не секрет, Паша — избалованный мальчик. Он просто не смог бы без этих ванн из наличных евро и подтирания задницы купюрами по сто, — они вшиты в его днк-код! И пускай каждый примет свое решение о том, ирония то или нет.
Однако, жизнь его все же кажется ему перевернутой с ног на голову. Бывает такое порой у людей, когда хочешь быть одним человеком, но родился (к несчастью!) другим. Ему хотелось бы быть надежным и постоянным, хотелось бы быть честным, правильным, забыть про глупую эксцентричность, детскую непосредственность и эту выматывающую беспечность. В этом сурово-строгом мире бизнеса, правил, дресс-кода и туго зализанных волос никому не нравится видеть такого парня, как Паша. Но все же все, натягивая свои напамаженные или гладко выбритые улыбки, здороваясь с ним говорят ему в след чопорное: «Павел Аркадьевич».
Да и хотел бы он того по-настоящему, или то говорит в нем дух стадного чувства? А, может, это наконец проснулась забытая зрелость, которая пришла, чтобы истребить затянувшийся юношеский максимализм? В любом случае, даже те люди, которых он, казалось бы, в телефонной книжке записывал как братанов, теперь кажутся ему совсем чужими. — (а, может, и «родными» они ему тогда тоже просто казались?)
Да к черту эти мысли! Он делает еще один глоток виски, поднимаясь с темно-серого дивана, а от лампы сверху льется на него грязно-желтый свет. Нужно будет сменить эти отвратительные лампы на что-то более приятное. Да и в холле лучше, и в лобби… Вообще стоит сменить их по всему отелю.
Он не собирается меняться ради кого-то, а уж тем более — ради себя. И как теперь понять: любит он себя слишком сильно или с ненавистью презирает? Может, стоило бы просто получше себя узнать? — ведь он так со всеми. По именам не вспомнит всех тех дам, с которыми он спал. А имена управляющих в его отеле запомнились с особой трудностью. Интересно, легкомысленное равнодушие и ветренное внимание можно проиграть в подпольном казино?
Пускай казалось, что Павел в своей привычной манере шляется по отелю с виски и кислым выражением лица от нечего делать, его взгляд имел свою собственную единственную цель: театрально-драматично упасть и разбиться об какую-нибудь сексуальную темноволосую горничную. Маниакальное желание возникло в его голове, и Павел был не в силах бороться с ним. Ох, да к черту эту примитивную манерность!
— Павел Аркадьевич, что-то случилось? — один из множества голосов, что были ему не интересны. Если бы он смог вспомнить имя хаус-киппинг-менеджера, Павел бы уже ликовал. Но, к собственному горячему несчастью, ему было плевать.
— Случилось! — не поворачиваясь, произнес он, — в отеле нет ни одного человека, с которым я мог бы выпить. Он, невольно размахнувшись тяжелой бутылкой в руках, повернулся на пятках, и взгляд его наконец-то достиг своей цели — смерть его, разбившегося о скалы безудержной строгости выражения лица Даши, оказалась героической.
Наверное, она ему потому и нравилась. Ему нужен был кто-то, оттеняющий его безграничную импульсивность и тотальный пофигизм. Надо же, Канаева такая важная, такая серьезная — прямо-таки ни единого прикосновения к ней до того момента, пока она не скажет, что хочет чего-то серьезного! для нее справедливость — на первом месте, а над головой скоро, вполне вероятно, возрастет нимб. Святоша Дарья Канаева — единственная, так жестоко отшившая его. О нет, его тронутое молодое сербское самолюбие и тонкое мужское эго не выдержат этого! Скорее вызывайте «скорую»! Нам срочно нужен укол «я хочу тебя, Паша»!
— Зачем вы пришли, Павел Аркадьевич? — вот и она за то же. Натягивая свои напомаженные или гладко выбритые улыбки, здороваясь с ним говорят ему в след чопорное: «Павел Аркадьевич»… она и не сможет иначе — чересчур принципиальная. Он мгновенно закатывает глаза.
— Замечание тебе сделать! — надевая на себя маску злого хозяина отеля, выражается он, — сколько раз я еще могу повторять? Для тебя я просто Паша, — а на этот раз глаза закатывает она, пока Просто-Паша снимает с себя ту самую маску, — пойдем со мной. Нужно кое-что показать. Это очень важное.
Не дожидаясь ответа, он тянет ее за руку к входу в лифт, пока глаза его не видят того, как оставшиеся горничные смотрят им в след. Все они давно уже шепчутся о том, что Канаева у хозяйна, видете ли, на личном счету. Мало ли что она ему там делает!.. Небось, скоро и управляющей назначит. (тогда уж имена управляющих он будет знать железно)
Но Павел, впрочем, как своего рода прирожденный эгоист, плевать хотел на эти слухи. Самое главное, что Даша спокойно поддавалась ему, расслабляла хватку и успокаивалась — конечно! она-то думает, он ее на деловую встречу ведет. На мгновение на губах его появилась усмешка, но только тогда, когда эта мысль проскочила в его голове.
Однако в номере сексуальная темноволосая горничная повела себя совсем иначе. Обнаружив, что никакими серьезными делами (хотя, впрочем, как можно говорить «серьезно» о чем-то, где присутствует Павел Аркадьевич?) здесь не пахнет, она вновь мгновенно сменила выражение своего лица на холодно-отстранённое и уже было собиралась уйти.
— Послушай, просто посиди со мной, слышишь? — останавливает он ее, указывая рукой. Во взгляде его читается, по обыкновению, театральная растерянность и наигранное сотни раз обаяние. Даже сейчас он остается самим собой — возможно, тем самым Павлом, которого он не признает, — выпей со мной. Или хотя бы присядь. Не уходи, Даш. Ты мне нужна, — и вот наступает тот самый момент, когда он, нарочно не убирая акцента, говорит, а она медленно опускает голову к одному плечу, понимая, что все его слова — нереальны. Его слова — лишь его привычная театральность. Не стоит верить Павлу, каких бы сказок он не наговорил.
Он не-серь-ез-ный. Этим все сказано. Павел летает в облаках, и глаза его наблюдают за происходящей вокруг жизнью из своеобразного вакуума, в который он был помещен давным-давно. Облака вокруг него превращаются в туман, а после в светло-серый сигаретный дым, который он старается не вдыхать. Даша помнит — он не курит с тринадцати. Каждое его слово, сказанное тем вечером, отложилось в ее памяти, как записанное на неубиваемую флешку, и не собирается никуда испаряться. Пускай он все еще не знает о том, кто был той девушкой — так будет лучше для всех.
Для всех ли?..
— Сидишь? Отлично, — улыбается Павел, наблюдая за тем, как Даша, присаживаясь на край кровати, тяжело вздыхает. Протягивая ей виски, он спрашивает, — будешь? У меня даже стаканы есть.
Она отказывается. В своей обычной манере. Оба они здесь — просто шаблоны, уходящие в радикальности а-ля «слишком правильный» и «слишком неправильный». Извечная тема, годами измученная, — наверное, ее саму уже от себя тошнит. А люди продолжают вестись на нее, как Павел, что всеми силами пытается выкинуть из головы мысль о том, что они могут быть вместе. И все вновь идет по шаблону, тривиально и неброско: выкидывать эту мысль не получается, потому что влюбленность впечатала ее в стенки мозга и сплело из нее новые нейронные связи, соотстветственно, наступает его новая (извечная!) фаза отрицания, которая крутится по временному колесу, как в кольце Сансары.
— Вы за тем, чтобы выпить меня позвали? Я не пью на работе, — строго произносит Даша. Бровь ее невольно дергается от напряжения.
— Ты больше не на работе, — и вновь эта тривиальщина! Она к нему на «Вы», он к ней на «ты». Избегая скрытых смыслов и неярко выраженных подтекстов, Павлу плевать на этические рамки и фамильярность; Даша не может заставить себя обратиться к нему иначе, — и, подожди, пока ты не начала про «так нельзя» и «что люди подумают», скажи честно, ты же не против быть здесь?
— Я? — вопрос прост, как пять копеек, но не для нее, — не против.
— Фух, отлично, — улыбнулся Павел и сделал глоток виски в знак своего одобрения, — знаешь одну сербскую поговорку про ослиху, которая была слишком упряма, чтобы идти вперед, и поэтому сдохла, стоя на месте? — по лицу собеседницы можно было прочитать смятение и легкое чувство испанского стыда, — проехали. Я просто вот что хотел спросить: долго ты собираешься меня отшивать? Мне обидно, я смущен: думаешь, дело во мне? — тон его был настолько приветливым, насколько он мог его сделать, — если так, то скажи. Я врятли исправлюсь, но хотя бы буду знать, почему такая шикарная девушка динамит меня.
— Павел Аркадьевич, — продолжала она быстро, чтобы он не успел перебить ее со своим «Просто-Паша-Павлик-Павлуша», — мне просто нужно разобраться в себе.
— Да? — глаза его будто бы потускнели, а взгляд стал понурым, — а с Никитой ты тоже разбираешься?
Он крутил женами миллионеров, спал со светскими дивами и зарубежными звездами, а его любовь сравнивает с грязью горничная из провинции. Звучит, как плохой российский сериал. Павел улыбается одним уголком губ, наблюдая за тем, как его собственные пальцы раскручивают и закручивают крышку бутылки.
— Нет, это была случайность, — произносит Даша и добавляет тут же, — и вообще, я не обязана перед вами отчитываться.
— Послушай, Даш, — так же быстро он убрал бутылку на пол и в свободные теперь руки взял ее мягкие ладони, — я сам хочу измениться, — брови его поднимаются на пару секунд, а голос становится ниже и тише, — не уверен, что выйдет, но я пытаюсь.
Вполне вероятно, она — его лазейка в нормальный мир.
— Я тебе обещаю, у нас все будет по-настоящему. Только позволь мне измениться и ради тебя, — глаза его были направлены прямиком в ее зрачки, бегающие и неуверенные в словах оппонента. Но все же голова ее склоняется пару раз, и негласно в воздухе звенит ее «Да».
Но, как известно, люди не меняются, особенно такие, как Павел Аркадьевич. Так что уже завтра он поднимется с постели в своем люксе и выйдет, эксцентричный и импульсивный, мигом позабыв про свою несчастность, встретит очередного знакомого или грудастную официантку, и жизнь снова забьет ключом.