one-way road

      Из-за угла вместе с облаком пыли, поднятым вечно дующими в этом городе ветрами, донеслись мольбы о помощи, слишком, однако, наигранные, чтобы быть искренними, и мгновение спустя сменились детским смехом, разбивающим неприглядность окружающего города. В голове промелькнула мысль, что если и потеряешь желтоволосую катастрофу, то найти можно будет по обязательно сопровождающему его шуму. Спасибо, что в этот раз детского смеха.       Повернув на перекрестке, Вольфвуд остановился на краю небольшой выжженной солнцем площади, с легкой улыбкой наблюдая за происходящим. В центре нестройного хоровода из мельтешащих детей Вэш и сам крутился, смазываясь в огненного цвета пятно, и отчаянно закрывался руками от выстрелов из палок, успевая при этом отскакивать от пытавшихся схватить его за низ плаща рук. Он играл с детворой, картинно сетуя на то, что так долго не выдержит, зажигал на лицах улыбки и вызывал громкий смех, словно не помнил о сотне с лишним лет, прожитой на планете, словно сам был ребенком ещё только вчера. Словно не наигрался в детстве. Словно сам так и остался наивным ребенком, ведь как может так себя вести человек, прошедший через весь тот мрак, что ему выпал. Вольфвуд тряхнул головой и закурил, пряча невольную улыбку, расползающуюся откуда-то из глубины души всякий раз, когда удавалось увидеть искренне счастливого Урагана. Что Тонгари очень далеко до того, чтобы быть наивным, он уже понял, хотя для этого и потребовалось время. Легче, впрочем, от этого не стало, и безрассудство злило только сильнее, потому что одно – вести себя так в неведении, а другое – лезть под пули зная, что обязательно словишь их в себя. Трудно пытаться охранять того, кто сам о своей сохранности не думает ни капли.       Вверх медленно улетело и растаяло в полуденном солнце облачко сигаретного дыма. Николас продолжал слегка улыбаясь наблюдать за Вэшем, переводил взгляд на сияющие лица детей, уговаривавших поиграть во что-то новое, только что придуманное. Такие счастливые. В воспоминаниях сами собой всплыли картинки из приюта, и Вольфвуд неосознанно скрестил руки на груди, отгораживаясь. Какое право он теперь имел возвращаться к детям, когда его руки в крови не то что по локоть, а по шею? Старший братик Нико ушёл с непонятными людьми из церкви и больше никогда не возвратится, так будет лучше, чем вернуться став старше на лишний десяток лет и с карателем наперевес. Дети напоминали о том, что в мире ещё осталось хоть что-то не запачканное кровью вперемешку с грязью, и в то же время заставляли чувствовать себя уже навсегда потерявшим обратный билет в нормальную жизнь, потерявшим право на прощение. Дети и Вэш.       В конце концов, Вольфвуд был уверен в принципах, которых придерживался до встречи с ним. Стреляй, или выстрелят в тебя. Убей или будь убитым. За всё надо платить, и за милосердие платой может стать собственная жизнь, таковы законы выжженной планеты. Все, черт возьми, должны их придерживаться, чтобы тут выжить. Как оказалось, нет. Другой путь был, и Николас предпочитал не думать через какую боль приходится продираться, чтобы остаться на нём. Сложно не думать, когда из-под чёрной водолазки виднелись шрамы или просвечивали металлические пластины. Убеждения ещё держались, но фундамент постепенно давал основательную трещину. “Око Михаила” научило сражаться, научило атаковать первым, дало силу и оружие. Дало задание, для которого этого должно было хватить. Вот только они самую малость просчитались с тем, что так и не смогли выжечь привязанности из сердца, играя на них всякий раз напоминая о приюте. Не выжгли способность ещё что-то чувствовать и, к ужасу, распутывая клубок эмоций, находить там ставшее уже слишком необъятным тепло и желание защитить самому и ото всех. Ну или просто желание, тут уж как посмотреть.       Пальцы сами собой потянулись за второй сигаретой. Нет, мысли не новые, но от них нестерпимо хотелось закурить, выгнать никотином из головы всё лишнее и хоть ненадолго побыть в блаженном спокойствии.       Вэш всё-таки был загадкой, хотя Вольфвуд и знал о нём больше, чем положено. И ладно с его причудами станции, куда сильнее цепляло и отдавалось вопросом “как так можно” в черепной коробке его поведение, сквозящие во всех поступках жертвенность и любовь к каждому, кого он встречает. Его всепрощение отчего-то особенно сильно выводило из себя, может от осознания, что он не получит от Вэша даже положенной ему доли ненависти за предательство. Как он там Николаса назвал, “добрым человеком”? Если бы. Глупо тешить себя мыслью, что в нём ещё не всё черно, только потому что в нём отразилась, как солнце от серебристого ребра карателя, чужая доброта и попала обратно в глаз.       Нет, курево решительно не помогало. В кем-то услужливо оставленной банке на выступе из стены уже упокоилось несколько бычков, а сигареты не бесконечные, и оставшиеся уже чувствовали себя слишком свободно в пачке. А ещё даже не вечер. Ноги сами собой понесли по обратному пути, но, не доходя квартала до снятой комнаты, свернули в сторону и дальше предоставили Вольфвуду право самому выбирать, идти шататься по маленькому городку, обходя десять раз одни и те же улицы, или найти чью-нибудь крышу и там засесть, бесцельно глядя вперёд. Уже успевший насыпаться в обувь песок ненавязчиво напомнил, что ходьба – это и так то, чем он занимается весь световой день этого слишком длинного но лучше бы он и не подходил к концу пути. Ладно. Ладно.       Вид – обыденность, скат крыши – нагретый солнцами, не оставлявшими тени возможности быть, шум голосов снизу – скука, зато не видно. Ни его, ни людей. Как давно не так уж и давно в детстве, когда они так прятались в уступах скал и смотрели издали на приют, оставаясь в только им одним доступном мире. От воспоминаний стало спокойнее, и Николас лег на спину, подложив руки под голову и едва прикрывая глаза. Скучно и солнца слепят.       Кто-то рядом и тень. Выхваченный и наведённый точно в цель пистолет – рефлекс. А вот держащий руки в примирительном жесте Вэш уже балбес, это был бы очень глупый способ нарваться на пулю.       – Я тоже рад тебя видеть, – зашелестев плащом, Вэш сел рядом на крышу, с любопытством высматривая что-то вдалеке. – Не помешал?       – Разбудил, – Вольфвуд недовольно потянулся, разминая затекшую спину и шкрябая ногтями по собственной груди. Надо было застегнуть рубашку, всё-таки обгорел.       – Прости.       – Прощаю, – священник хмыкнул и слегка покосился в сторону, ловя отблески солнца в желтых очках и невольно задерживая дыхание от того, насколько красивый открывался вид не на город ясное дело. Проскакивало иногда между тысячами фальшивых улыбок нечто тихо-задумчивое в Вэше, когда он забывал о необходимости надевать какую-либо маску, и на лице блуждали тени всех сомнений и всех грехов, что он взвалил на себя. Такой он выглядел куда печальнее и мудрее, чем привык казаться на людях, но в то же время вызывал необъяснимый трепет и желание, как во время молитвы, встать перед ним на колени и отдать всё, что у него есть, – забирай, только награди улыбкою своею. О том, что в церкви его учили молиться другому Богу, тому, что с родинкой под противоположным глазом и с до дрожи холодным взглядом, вспоминать не хотелось. Его брат оказался куда ближе к тому, что Вольфвуд готов был принять за божественное.       С коротким вздохом так, что Николас не успел уловить начало движения, Вэш наклонил голову, облокачиваясь вначале на плечо, а затем, не встретив никакого сопротивления, перелёг на колени и странно пустым взглядом уставился вверх, то ли в постепенно темнеющее небо, то ли куда-то ещё дальше, в только ему известные измерения. Сердце сбилось с ритма и вернулось обратно, выкинув сразу все мысли из головы, оставив только ощущение тяжести на бедрах и зуд в кончиках пальцев от желания запустить их в волосы.       – Тебе не кажется, – Вэш сделал паузу, по-прежнему не моргая глядя в пустоту, – что, – слова не вязались, – смысла нет.       – В чём? – машинальный ответ, машинально двинувшиеся по волосам руки.       – Мы же знаем, к чему всё придёт, – пауза, едва сместившийся на Николаса взгляд, пронизывающий насквозь, не оставляющий ни единой тайны.       Вольфвуд едва заметно пожал плечами, находясь где-то вне, вне собственных мыслей и чувств, в состоянии полуоцепенения от нереальности происходящего.       – И давно ты понял? – ни единой причины и ни капли желания юлить.       Вэш кивнул, наконец моргая.       Вздох.       – Уже поздно извиняться, – сказано скорее ради самого себя, напомнить, что прощения просить бессмысленно.       – Тебе и не надо.       Вольфвуд, продолжая пропускать волос сквозь пальцы, откинул голову, переводя взгляд на звёзды. Не было смысла хранить тайны, как не было смысла их рассказывать. Не было смысла говорить о чувствах, как не было смысла о них молчать. По итогу всё равно ничего не менялось, как от любых его действий не зависит и то, что Вэш всё равно найдёт Найвза, а там… если на этой планете останутся хотя бы черви, хорошо. А если нет, то какой вообще во всех их попытках делать или не делать, толк. Он оторвался от россыпи звёзд и посмотрел в глаза всё ещё чересчур притихшему Вэшу. Раз ты всё знаешь, почему ты ещё здесь?       – И как теперь?       – Как и прежде, – блондин слегка улыбнулся, постепенно приходя в себя. – Только вот, – он протянул руку, за плечо притягивая Николаса к себе и соприкасая лбами, – я бы хотел, чтобы ты был рядом, – рука переместилась на щеку, и Вольфвуд немного отдалился, глядя прямо в глаза, – если ты… не против.       Священник вздохнул, с легким трепетом замечая, что Вэш наконец начал улыбаться, искренне, как умеет только он. Чем бы это ни закончилось, даже если он и сам знает, каков будет его финал. Ещё одна вещь, которой его научила эта планета – надо уметь ценить то, что имеешь. Никогда не угадаешь, от чего умрешь.       – К чему бы это ни привело, я буду.       Клубок эмоций, который Вольфвуд так упорно пытался распутать и не дать ему разрастись, резко стал неважен, превратившись в нечто цельное, теплое, заполнившее его всего, заслонившее даже от вечного чувства вины.       Вэш сел обратно, но только для того, чтобы в следующий момент приблизиться, снова почти соприкасаясь лбами.       – Можно? – улыбаясь, глядя так светло, словно и не лежал только что с абсолютно отсутствующим видом.       – Что угодно.       Улыбка к улыбке, израненное сердце с израненному сердцу, вечная тоска по человеческому теплу к человеку, накопившему в себе достаточно тепла, предназначенного только для него.       Мягкое соприкосновение губ, невинное и больше символическое, чем похожее на поцелуй. Промелькнувшая мысль, как бы не замарать свет своим мраком.       – Хватит думать, Нико.       Тяжелый вздох и попытка загнать разбегающиеся как тараканы мысли, что он этого не заслужил, пока они не накрыли волной.       – Нико.       Теплая рука на щеке, на дающая отвести лицо в сторону, и полный уверенности и нежности взгляд.       – Хорошо.       Стянутые с покатого носа очки, отложенные в сторону. Уютное спокойствие почти уснувшего города. Россыпь безучастных звёзд над головами, смотревших, как люди начинали обустраивать эту планету, и видевших обращённые к ним каждую с этого момента ночь нечеловеческие глаза. И, наконец, годы спустя для обоих, чувство тепла и света на двоих. И так ли сейчас важно, к чему неизбежно приведёт пустыня.