🩸
Запах сожженных тел витал в воздухе. Дым клокотал будто дикий зверь, а остатки огня пожирали развалины домов. Это был ад, что устраивал всадников с востока. Цоканье копыт и нетерпимое фырканье коней раззадоривало людей, схваченные пленники тихо плакали, а веревки на их шеях грубо терзали кожу. Каждый смотрел на свои дома, что лежали сейчас в руинах и трещали в предсмертных муках. Монголы между домами ходили и выискивали оставшихся людей. Смеялись громко от своей победы и разоренных домов, что лежали на выгоревшей земле. Хлопали по своим бокам и ногами грубо откидывали спекшиеся трупы людей. Им было все равно на упокой этих бедных жителей. Они плевали на их тела и смешились с их предсмертных поз. К последней куче из выгоревших досок подходят и с предвзятостью огладывают. Бревна трещат, а под завалами чье-то тельце лежит. Все копотью покрыто, а грудь сдавлена огромной грудой досок. Смотрят на его лицо и светлые волосы, что выгорели от пламени. Мальчик лежит неподвижно, а его лицо не выражает ничего. Умиротворенность на нем играет, а те места, где должна была быть радостная улыбка, сейчас прожжены до самых костей. От этой картины каждый бы зарыдал в голос от ужаса, но двое человек лишь тыкают в него пальцем и радуются его мукам. Нет в них ничего человечного, они хуже гиен. — Эндээс гаръя, өөр хэн ч байхгүй, — хлопает по плечу товарища, что продолжает смотреть на мальчишеское лицо. Сгорбился слегка и взгляда оторвать не может. Нравится ему это зрелище. Хруст за его спиной слышится, и человек дальше отходит. Идет по углям и сожженным трупам. — Зогсоо. Хараач, — рукой к себе подзывает, а сам на труп смотрит. Мальчик все так же неподвижно лежит, но что-то в его лице изменилось. Плоть на щеках отрастать начала. Уродливыми кусками свисает и покрывает места ожогов. Они теперь вместе на это смотрят и брови хмурят. Это невозможно. Люди так быстро кожу не отращивают. — Бид явж байна…? — Тийм ээ. Түүнийг гарга, — они за сожженные бревна хватаются и откидывают их по сторонам. Пыль взлетает выше, а глаза заполоняет зловонный запах сожженной плоти. Они за тело мальчика берутся и тянут его за подмышки к себе. Оно с легкостью из-под завалов выбирается, а там еще хуже картина обнаруживается. Все ниже пояса сдавлено, а ноги в месиво из костей и плоти превратились. Обугленные кости торчали из-под сожженной кожи, а у мальчика лицо все так же умиротворенно выглядело. Они к его дыханию прислушиваются, а у него грудь совсем аккуратно двигается. Очень слабо и тихо. — Ямар жигшүүрт хэрэг вэ, — с отвращением кидают тело на землю и следят за чудесным зрелищем. Тельце бесформенно на земле лежит, а одна из ног под ненормальным углом изгибается, но через секунду она на место встает. Кость срастается, а мышцы обрастать начинают. Тогда люди все понимают и ухмыляются этому. Хан их похвалит за такую находку. Они его за обгоревшие руки хватают и волокут по земле, голова свисает до самой земли, но это их не волнует. Не волнует, что при каждой кочке тело подпрыгивает и грузным мешком обратно падает. Не слышат, как мальчик впервые всхлипнул болезненно от удара головой о жесткий пол повозки. Они его загружают спешно и в конце бьют сапогом о прожженное бедро. Мальчик не реагирует, а люди, что сидели в этой же повозке, вскрикнули испуганно от этой ужасной картины. Ребенок еще совсем, а уже так изуродован. Одна из женщин рот испуганно прикрывает и ближе к маленькому тельцу пододвигается. Дрожащей рукой за плечо разворачивает и криком истошным заходится. Это… — Мишенька! Мишутка... Но ее вопль затмевает треск плети, что разнесся над их головами. Это их погибель, а ее музыкой была плеть, что резала воздух.🩸
Первое, что видит Миша, когда просыпается, — купол шатра. Он черный, как ночь, и высокий, как ель. В глазах рябит черным цветом, а макушка разрывается от боли. Он шикает от пульсации и затылок потирает. Руки дрожат и неуверенно трут место боли. Миша глаза на мгновение жмурит, а потом открывает. Уже не на потолок смотрит, а на собственные ноги. И тут же рот ладонями закрывает, чтобы не закричать от ужаса. Ноги все черные от копоти, а на бедрах и ниже ужасные кровоточащие волдыри расползлись по плоти. В глазах снова слезы застыли, а одна из рук неуверенно потянулась к месту ожога. Миша только тронул место и сразу руку отдернул. Потому что больно ужасно и страшно. Он не знает, где он. Он не знает, что с его людьми и деревней. Он сидит и… За шатром грозные шаги разнеслись и чей-то бубнеж, а Миша встрепенулся и попытался отползти немного вглубь. Но получалось ужасно. Руки дрожали, горло прошибало судорогой, а ноги жутко болели. Было страшно на них смотреть. С плоти кровавые подтеки шли и срывались на голую землю. У Миши глаза дрожат от ужаса, а рот беспомощно открывается. Он полностью нагой, а шаги за мнимой защитой все ближе разносятся. Мальчик руку неправильно ставит и на землю спиной падает. Ойкает тихонько и тут же сжимается весь, когда разговоры за тканью перестают слышаться. Мишутка попался. Мишутка сейчас как добыча среди поля — его прекрасно видно и слышно. Чужая рука ткань отодвинула, а Миша рот свой сжал, чтобы громко не заплакать от страха. Чужое лицо просунулось внутрь, и глаза сощурились. Ищет взглядом маленького мальчика, что в углу сидит и плачет, слезы горькие проливая. Проходит одной ногой внутрь, а Миша пытается немного дальше отодвинуться, но не может. Раны болят ужасно. — Та сэрүүн байна уу? Их, — прошипел монгол и к сжавшемуся ребенку подошел, и грубо за маленькое плечо схватил, что все дрожало. Миша плечом повел, но в него вцепились и поволокли по земле. Совершенно не заботились о том, что мальчику больно, и он всхлипывает, уже руками не сжимая себе рот. Миша весь побитый и измученный, но на это мужчина развернулся и грубо за лицо схватил. Пальцы вжал в щеки и удовлетворенно смотрел на чужое плаксивое личико. Миша за землю руками схватился и ногти в почву зарывает. Хочет вырвать, но на это лишь сильнее пальцы вдавливают. — Хүссэн бүхэн чинь уйлна. Есүсэй зовох дуртай, — Миша не понимал, что ему говорят, но прекрасно чувствовал, как его лицо грубо откидывают и дальше волокут по земле. Уже на свет выводят, отчего Миша жмурится и кулак к глазам подводит. Горько плачет и успокоиться не может. Ему очень страшно и больно. Мальчик сам не замечает, как его в другой шатер заводят. Там смех разносился и запах еды. Монгол его грубо на ковры кинул и уткнул головой в землю в поклоне перед ханом. У Миши плечи дрожат, а ноги от боли разрываются, но он голову пытается приподнять. Не хочет голову склонять. Не хочет подчиняться им. Он никому не подчинялся. Разве что Митьке… — Би хүүг авчирсан, — продолжает вдавливать светлую голову Миши в ковры, а мальчик губу сжирает собственную. В мгновение весь гам голосов прекращается. Все смотрят на сжавшегося мальчика на коврах. Ничего не слышится, но все подозрительно притихли. Неожиданно сапог с головы Миши убирается, а плечи все равно дрожать продолжают. То ли от страха, то ли от холода. — Подними, — грубый голос слышится откуда-то сверху, а чужая рука крепко хватает мальчишку за волосы и оттягивает назад. Чтобы голову поднял и увидел хана, что на троне восседал. У Миши все так же слезы в глазах, но он их стоически сдерживает. Нельзя перед ним показывать слабость. Человек внушал страх. Своей позой и своей отстраненностью. Он ногу возложил на подушки, а голову подпер рукой. Он на мальчика смотрел своими черными омутами, в которых определенные эмоции распознать было невозможно. Ему будто было все равно на мальчика, что сейчас перед ним на коленях дрожал и чуть носом всхлипывал. Внушал страх и повиновение. Мужчина в спине выпрямился и исподлобья глядел на Мишу. Хотел узнать его секреты. Хотел из него душу вытащить и в землю закопать. — Кто ты? — безэмоционально спрашивает и все так же исподлобья смотрит. Миша не хочет на этот вопрос отвечать, но его грубо за волосы отдергивают и заставляют таким образом ответить. — Я-я Миша… — голос до ужаса сильно дрожит, а мальчик глаза жмурит, когда видит хана перед собой. Не хочет на него смотреть. — Москва? — холодно шепчет, а Миша дергается от этого вопроса. Откуда? Откуда он знает… Его снова за волосы дергают, и из-за этого слезы в глазах собираются. Он не отвечает на этот вопрос. Не скажет. Не раскроет свою тайну тому, кто его деревню сжег. Есугей уголок губ приподнимает в улыбке, но не доброй. Злой и предвещающей нечто ужасное. Он голову разворачивает и своими золотыми серьгами светит. Как солнце в ясный день. — Лучше ответь, мальчишка, — грозно шепчет, а Миша головой пытается отрицательно мотнуть. Он снова почти плачет, но в глазах решительность светит. Врагу свой секрет не сдаст. — Нет. — Твоя воля, — рукой решительно взмахивает в сторону, а в глазах горит наслаждение. Двое крепких мужчин подрываются с места и мальчика за шкирку берут. У Миши глаза широченно открываются, а взгляд хватается за хана, что шепчет: — Высечь его, — Миша по губам читает, а сам он весь дрожать начинает. От ужасного предчувствия скорой своей неминуемой гибели. Миша пытается вырваться из оков чужих рук, но только и выходит, что беспомощно барахтаться, хватаясь ногтями за землю. Двое мужчин его на улицу выводят и волокут по земле. Мальчик кричать пытается, но из горла только выходят беспомощные всхрипы. Не долго они идут. Мишу резко разворачивают лицом, и он утыкается носом в бревно. Широкое и очень высокое. Оно вогнано в землю, а под коленками мальчика засохшие капли крови виднеются. Миша всхлипывает, а его руки связывают с другой стороны столба. От ужаса мальчик рот беспомощно открыл и на землю полностью опал. Минутное затишье, а после — треск плети по воздуху. Миша весь сжался в мгновение и последний раз попытался руки вырвать из оков веревки. Но все тщетно, его ничто не спасет. Первый удар и он проходится меж лопаток. Миша кричит истошно от боли и руки вырвать пытается. Запястья все красные от трения, а спина первой ссадиной покрыта. Слезы текут градом, но это не пойдет в его милость. Это лишь распаляет желание. Удары шли нескончаемым градом, а с каждым новым Миша все тише кричал. Все горло охрипло, а по спине струйки крови идут. Ссадины переросли в полноценные кровавые раны. Худую спину мальчика можно сравнить с побоищем. Все красное, а в некоторых местах раны до самого мяса доходят. Запястья тоже кровоточили, но Миша голову смиренно склонил и принимал каждый удар сквозь всхрип. Он почти сознание потерял, но его мучения продолжаются. Треск плети до сих пор слышится. Мужчина возле шатра стоял и с упоением смотрел на кровавую спину мальчика. Его эта картина забавляла и распаляла еще большее желание подчинить этого мальчика. Москву подчинить своей воле.🩸
Миша задушенно всхлипывал, сжимая свои бока в ладонях. Ему больно касаться своих ран. Ему страшно смотреть на свои руки, что покрыты кровью. Ему невыносимо осознавать, что он в плену. Мальчик ближе к углу жмется, где меньше всего света. Его сюда кинули после того, как высекли. Миша до сих пор не открыл своих глаз. Его лицо заляпано слезами и мелкими каплями крови. Выпрямиться он не может. Раны на спине болят и кровоточат от любых неверных движений. Мелкие куски плоти отходят и опадают на землю. Мальчик плачет закрытыми глазами и чуть пальцы сжимает на боках. Тут же шикает от боли и руки отрывает. Они беспомощно на землю опадают, что сразу покрываться кровью начала. Миша думать не мог. Боль затмила разум, а чувство внутреннего опустошения убивала его изнутри. Он красным носом вжимается в коленки и дышит совсем осторожно. Даже дышать больно. В ушах писк, а поэтому он не слышит, как в шатер заходят. Не слышит, как кто-то грозными шагами к нему подходит со спины и нависает сверху. У Миши плечи дрожат, а вся спина кровью покрыта. У мужчины на губах улыбка проскальзывает от этого вида. — Москва, — шепчет, а Миша в мгновение встрепенулся. Голос вспомнился, а по спине прокатила новая волна боли. Мальчик глаза сразу отрывает и натыкается взглядом на бездонные глаза своей смерти. Мужчина рукой на его спину давит, а сам с упоением следит за эмоциями на лице мальчика. В них читались страх и боль. Миша вскрикнуть хочет, но на его спину дальше давят и вжимают грудью в землю. Противиться не может. Не может, когда он убит от своей немощности. — До сих пор не признаешься, что ты Москва? — мальчик губу сжимает в оковах зубов, а пальцы вдавливает в землю. Чужое дыхание слышится над самым ухом, но он упорно головой мотает. Нет. Не подтвердит. Иначе быть беде. Мужчина на это хмыкает и на секунду отрывается. Слышится скрябанье одежд, а затем мимолетная тишина. Одна из широких рук Есугея проходится под животом мальчика и чуть его приподнимает. Ставит на колени и чуть бедра оттягивает назад. Миша вздыхает, а после широко глаза открывает. Что-то теплое между ягодиц касается. Миша не понимает, что это. Он пытается немного вперед подвинуться, но его голову жестко вжимают в землю. Давят со всей силой, отчего снова слеза прокатывается по щеке. — Не признаешься? — Есугей между маленьких ягодиц мальчика проводит своим членом, а Миша задыхается. Что это? Что это трется? Почему такое теплое? Мальчик немного голову все же разворачивает и вскрикнуть испуганно хочет. Мужчина совсем рядом стоит с его бедрами. Он до сих пор руку держит на его израненной спине, а что-то теплое между его ягодицами трется. — Ч-что это…? — испуганно слышится, а после мальчик сжимается весь. Ему страшно. На него давят ментально. — Твой выбор, — а после мужчина головкой давит на чужое сжатое нутро, а Миша испуганно вперед пытается двинуться. Спина болит, а еще больше — душа. Ногтями скребет по земле и всхлипом заходится. Мужчина головкой проникает, а мальчик кричать хочет от страха. Что это? Что это?! — Прошу… хватит… — Признайся, мальчишка, — и чуть дальше проникает. Миша вскрикивает задушенно от режущей боли. — Я! Я Москва! Прошу, хватит! Хватит! — кричит изо всех сил и пытается вырваться из цепких оков. Но на это Есугей блаженно выдыхает и двумя руками придерживает маленькие мальчишеские бедра. — Поздно, Москва, — и после толкается во всю длину, разрывая хрупкое нутро мальчика. Из глаз Миши слезы хлынули от боли. Очень больно и страшно. По бедру мальчика скатывается маленькая струйка крови, а мужчина с упоением вдыхает в себя аромат. Чувствует запах крови, страха, отчаяния и совсем тонкий аромат омеги. Будущей омеги.🩸
Люди громко смеялись и удовлетворенно гаркали на чью-то шутку, отброшенную вовремя. В шатре было до ужаса жарко из-за спертого воздуха и кучи людей, что восседали на коврах. Еды было навалом, и каждый старался урвать кусок побольше. Но только один сидел и не притрагивался к еде. Ему было противно трапезничать в одном шатре с этими… животными. Но он молчит. Иначе снова сожгут, как это было неделю назад. Миша осторожно больную щеку потер, на которой до сих пор мелкие волдыри виднелись с покраснениями. Больно до сих пор, но он уже привык. Не сравнится с первым разом. Каждый новый оставляет новые шрамы на его коже, но он перестает из-за них орать и рыдать. Все стало безразлично. Парень чуть голову ниже склонил, и отросшие золотистые пряди опали на его лицо. Он нос морщит от мимолетного ощущения боли. Нет, спина не болит. Болит живот под кафтаном. Чуть рукой двигает и совсем незаметно кладет на место боли. Пальцами нажимает и губу закусывает. Больно. Очень неприятно. Всем все равно на мальчишку, что в углу сжался и пытался сделать себя до боли крошечным. Все смеялись и посматривали на хана, что на троне восседал и тоже не улыбался. На того мальчишку в красном кафтане смотрел, не отрывая взгляд. Какой-то мужчина фыркнул на этот взгляд хана и развернулся на мальчишку. А он сгорбился весь и не подавал признаков жизни. Хотел спрятаться. Хотел стать невидимым. Монгол шумно воздух втянул носом и, как учуял приятные нотки в этой какофонии запахов, оскалился сразу. От парнишки пахнет весенней сиренью с ромашками. Миша созрел и теперь цвести собирается как эти самые цветы, что в его аромате проглядываются. В один момент все голоса утихли и только слышались неровные дыхания мужчин. Учуяли. Они все учуяли и теперь вдыхают аромат, пытаясь понять, кто так пахнет. А Миша лишь сильнее в углу сжимался, прижимая руки к больному животу. Он дышал судорожно и ощущал, как все тело гореть начинает. Глаза жмурит и пытается коленки ближе к себе придвинуть, но осекается испуганно, когда слышит чей-то рык совсем рядом. Голову резко поднимает, и золотистые пряди взметаются вместе с ним. А на него какой-то монгол смотрит и дышит сперто. У Миши от этого мурашки по спине пробежали и горло испуганно затрепетало. На него так же его смерть каждую ночь смотрит. Так же голодно и возбужденно. — Энэ гичий урсаж байна, — свою руку тянет к чужим шелковистым волосам и голодно озирается. Миша на эту руку смотрит испуганно и чуть отодвинуться хочет. Но охает, когда чувствует, что все штаны чем-то мокрым пропитались. Что это? Он потек? — Үнэхээр үү? Алхам, би харахыг хүсч байна! — кричат любопытно и двигаются к парню, что сжался в самом углу. Миша на всех смотрит испуганно и губы сжимает в мелкую щелку. Кто-то свои лапы тянет к его волосам, а кто-то — к его ногам. Миша уже не может разобрать, что люди кричат. Он слышал свое спертое дыхание и ощущение мокрых штанов, что все пропитались его жидкостью. Кто-то парня за волосы все же схватил и чуть вверх оттянул. Миша вскрикнул болезненно и руками схватился за ладони, что сжимали шелковистые пряди. Шипит и в лицо монгола скалится. Он на это точно так же делает и хохотом заходится, что подхватывают другие. — Энэ хараач! Гичий шүдээ харуулахыг хүссэн! — гаркает и свою руку тянет к чужим губам. Но останавливается, когда с грохотом что-то падает на пол. Все мужчины разворачиваются на причинный звук и охают испуганно. Чужая голова скатилась к их ногам и все вокруг покрыла своей кровью. А сверху Есугей свой меч держал и презрительно смотрел на монголов, что мальчишку в руках сжимают. Миша уже не соображает практически и руками хватается за чужие ладони, что его волосы сжимают. — Гарах, — рычит предупреждающе и на мальчишку смотрит, что ногами пытается пинаться. Люди испуганно вымаливать прощения начали, быстро убегая из шатра, бросая парня на том же месте. Миша головой опал на ковры и дышать судорожно начал. Больно, страшно и очень мерзко. Он на локти опирается и пытается зрение привести в нормальное состояние. Но ничего не выходит. Он плохо видит. А Есугей все ближе подходит к парню, что весь дрожит на полу. Он тоже шумно воздух вдыхает и дышит этим цветочным ароматом. Ему не нравится. Он хочет эти цветы сжечь дотла и оставить одно лишь пепелище. Он над мальчиком нависает и смотрит, как он неумело пытается привстать. Москва зацвел, как он и ожидал. Теперь он полноценный омега. Мужчина за чужие волосы берется и оттягивает их назад. Из горла мальчика шипение слышится, а когда он чувствует чужое естество, упертое ему между ягодиц, замолкает практически сразу. Нельзя. Нельзя кричать. Нельзя плакать. Иначе его мучениям не будет конца. Есугей своим носом проводит по шейке мальчишки и шумно воздух втягивает. Одной ладонью держит его волосы, крепко их сжимая, а второй штаны пытается стянуть. У Миши ноги разъезжаются от слабости и жара. Что с ним? Он не знает. — Прошу… господин. Не надо… — на конце хрипит судорожно и глаза чем-то мокрым покрываться начинают. Его штаны сдирают и когтями впиваются в бедро. Там синяки будут, что будут сходить месяцами. — Заткнись, — рычит и членом трется меж бедер. Они все мокрые от естественной смазки. Есугей зубами проходится по холке и кусает ее болезненно. Не до метки, но от этого Миша подрывается и вскрикивает. — Не надо…что со мной? Прошу, не надо! — когда головка члена упирается во вход, Миша дышать начинает испуганно. Почему? Почему он хочет этого?! Парень ногтями пытается удержаться за одно место и тихим пытается быть. Но срывается на всхлип, когда в него входят, заполняя все нутро. Миша дрожит весь, а Есугей довольно выдыхает. Нутро Москвы приятно обволакивает. Его совершенно не волнует, что мальчик плачет тихонько и пытается себе рот рукой зажать. Ему все равно, что омега не знает, что с ним. Рука переходит на чужое горло и сжимает его практически до хруста. Миша хрипом заходится и в спине прогибается, пытаясь уйти от этого движения. Но задыхается, когда первый толчок проходится по чувствительной точке. Миша глаза закатывает от боли, а на это Есугей его шею сильнее сжимает, выводя на хрип. Мужчина не пытался быть нежным. Не пытался объяснить Москве, что с ним. Не пытался защитить мальчишку. Ему доставляло удовольствие смотреть на зажатый рот и мелкие слезы, что скатывались по его скулам. Ему нравилось смотреть, как мальчишка кричал от боли, когда его узел заполнял. Миша лишь глаза жмурит и пытается не двигаться. Больно. Нутро разрывает, а после теплота заполняет все внутри. Миша дрожит и старается не издавать звуков. Ему очень страшно, а особенно — когда он слышит чужое судорожное дыхание. — Ты выносишь моих детей, Москва. После этих слов Миша иканиями заходится и старается вырваться из оков. Но поздно. Его смерть уже посеяла свое зерно.🩸
У Миши руки дрожат и глаза широко раскрыты. Он в маленькой избушке сидит и до этого пищу поглощал, но сейчас… теперь любой кусок в горло не лез. Парень свои глаза перевел на льняную рубашку и притих весь. Сидит и выжидает. Что-то не так, только не понимает что. Миша дрожащей рукой рубаху приподнял и смотрит. Тут его никто не увидит. Никто не заподозрит. Он один. Золотистые пряди на лицо опали и скрыли дрожащие зрачки юноши. Выжидающе глядит на живот, что немного круглее стал. Миша притих весь и ждет. Ноги под столом сжались все, а нутро содрогнулось. И тут почувствовал. Кто-то мягко в стенки живота толкнулся. У Миши глаза широко раскрылись, а горло затрепетало как забитая насмерть птица. Он подорвался с места и в угол избы забился. Как? Что это? Что?.. Осознание прошибло голову, а парень схватился за собственные волосы, оттягивая их. Не хочет верить. Не хочет принимать. Не хочет осознавать. Миша дышит судорожно и глаза жмурит. Никогда раньше такого не было. Никогда раньше так не происходило. Так почему… Вспомнились слова Есугея, а парень задушенно вскрикнул. Нет… нет… нет! Миша с места подорвался и к сундуку подбежал, опадая на колени и руками выискивая что-то. Глаза дрожат, а все нутро сжалось от ужаса. Он носит от Есугея… В глубине сундука блеснул кинжал, а Миша его рукой вынул за рукоять. У него все дрожит. В нем все боится и отрицает. Как он раньше не понял? Почему раньше не избавился?.. Миша взгляд переводит на живот, а после на кинжал, смотрит несколько секунд, а после всхлипом заходится. Ему страшно. Ему больно и противно. Он не хочет, чтобы это родилось. Оно будет мучиться, прямо как и он. Он кинжал заносит перед своим животом и смотрит. Смотрит и всхлипом заходится. Он не хочет, но ему больно. Ему уже больно. Миша давит кончиком кинжала на упругую кожу и бормочет слова прощения. Он не хочет, но ему больно за свое чадо. Давить уже начинает, прорезая кожу, и тут снова движение ощущается. Совсем осторожное, будто боятся. Мише самому страшно, но он с последним вздохом резко давит на кинжал, прорезая кожу. Больше никто не движется. Больше никто в нем не растет. У него слезы на глазах, но он все равно продолжает. Вставляет кинжал по самую рукоятку и задушенно всхлипывает. Ему больно, но больнее его внутренней омеге. Она кричит истошно от боли и просит Мишу о помиловании. Но он лишь кинжал проворачивает, таким образом полностью обрывая жизнь Божьему созданию. Сущность больше не кричит, а запах Миши теперь пропитан кровью собственного ребенка. Он теперь детоубийца и это клеймо будет на нем висеть несмываемым грехом. Миша кинжал вынимает и смотрит на хлынувшую кровь из раны. Улыбается скорбно и пальцем касается немного сдувшегося живота. — Извини… — а после тьма поглотила парня.🩸
Удар проходится по скуле парня, отчего он отшатывается. Второй удар проходится по боку, из-за чего он на колени падает. Последний — по макушке. Миша всхрипнул и на Есугея посмотрел, что до чертиков злой был. Узнал, что случилось. Узнал, что Москва сотворил. — Тебя нашли со вспоротым животом, Москва, — шипит опасно и золотистые волосы оттягивает наверх. У Миши глаза равнодушные и ледяные. Ему все равно на боль. Она не сравнится с той, что он почувствовал в избе. — А на полу младенец мертвый лежал. Как ты это объяснишь? Но Миша молчит. Он ничего не скажет. Ему не надо знать, что он собственного ребенка убил. Есугей рычит и клок волос выдергивает. Отходит от парня, что потирал больную щеку, но ничего не говорил. Ему все равно на боль. У него болит душа от недавних воспоминаний. — Ты убил моего ребенка, Москва. И ты за это поплатишься, — уже спокойно говорит и с бешеными глазами разворачивается к парню, что на него равнодушно смотрит. Ему будто все равно. Но в нем омега ревела убитой ланью. — Ведите его. А после омегу за шкирку подхватывают и ведут к столбу. Миша знает эту боль и знает этот треск плети. Он глаза жмурит и принимает первый удар. А после еще двадцать.🩸
Мишины мучения не заканчивались. После каждой ночи с Есугеем Миша выжидающе смотрел на собственный живот. Смотрел и, когда понимал, что снова это произошло, избавлялся как можно быстрее. Удачно, если был пожар. Неудачно, если это было самобичевание. И каждый раз Миша ждал момента, пока кровь не хлынет по его бедрам или из раны на животе. Каждый раз Миша просил прощения у своего ребенка и каждый раз рыдал после содеянного. Каждый Божий дар, что зарождался в его чреве, — осколок души, что резал его сердце и сущность. Он не мог поступить иначе. Это погубит его планы. Погубит всех его людей. Погубит самого ребенка, если он родится. Никто не должен родиться. От Есугея точно. Миша каждый раз принимал избиения Есугея как должное, а после — удары плети по своей спине. Каждый раз ждал, когда узнают. Ждал, пока раскусят. Мишина сущность умирала каждый раз и с каждым разом орала все больше ему о помиловании дитя, но он это игнорировал. Ему было больно, но больнее омеге внутри него. Она каждый раз умирала вместе с нерожденным ребенком. Есугей в очередной раз входит до самого упора и сжимает бедра парня в своих руках. Миша не издает звуков, губу зажимает и лишь бедрами на встречу чужим движениям поддается. Нет смысла сопротивляться. Господин разозлится. Есугей дышит загнанно и одной из ладоней по животу парня проходится. Задевает рубец, что остался от прошлых его избавлений. Он небольшой, но сам по себе уродлив. Это клеймо на его теле. Так же, как и его спина, что усыпана гигантскими ранами. Миша ощущать начинает, как естество мужчины внутри него увеличиваться начинает. Надеется, что хоть не в этот раз… хотя бы не в этот… Но надежду теряет, когда чрево распирает. Узел. В очередной раз. Есугей выдыхает последний раз и придерживает бедра парня на одном месте. Смотрит на спину, усыпанную множеством ран, и удовлетворенно ухмыляется. Ему нравится это зрелище, но не нравится запах омеги, что теперь пахнет кровавыми цветами. От тех благоухающих цветков остались лишь воспоминания. Теперь он пахнет смертью и скорбью. Мужчина последний раз смотрит на парня и с рыком вырывает из его чрева свое естество. Миша от неожиданной боли вскрикнул испуганно и на меха опал всем телом. Непонимающе смотрит на мужчину, что на него с ненавистью смотрит. — Если ты снова избавишься от ребенка. Я тебя сожгу дотла, — шипит и с этими словами запахивает вход шатра. Миша на полу сжимается и ощущает, как из его входа семя с кровью вытекает. Из глаз снова слезы хлынули, а душа разрывается от предчувствия скорой беды.🩸
Миша снова на свой живот смотрит с еле заметной выпуклостью. Он глаза жмурит и клинок в руке сжимает. Внутренняя омега подвывать начинает от предчувствия беды, а Миша будто последний раз смотрит на своего очередного отпрыска, которому не суждено родиться в этом мире. Парень кинжал к рубцу подносит и давит немного. Ему не больно. Больно его омеге, что плакать начинает. Больно его сущности, что молит его на коленях о помиловании этого дитя. Миша игнорирует и давит. Вставляет клинок прямо в выпуклость, а после в сознании орать начинают и просить о помиловании. У Миши слезы на глазах, что он стирает рубашкой, но сущность рыдает до ужаса громко. Молит. Просит. Но Миша ее давно уже не слышит. Он давным-давно перестал слушать свою сущность. Он ее ненавидел и презирал. Но любил глубоко в израненной душе. «Прекрати! Прекрати! Ты меня убиваешь! Ты сам себя уничтожаешь! Не убивай дитя! Это твой последний шанс!» — орет истошно, но Миша продолжает давить. По руке стекает его кровь и опадает на деревянный пол. Глаза на мокром месте от мольб его сущности. «Хватит! Умоляю! Миша! Ты свое дитя убиваешь! Ми-и-иша…» — на конце голос затихает, когда Миша кинжал проворачивает и вынимает его с бульканьем. Теперь снова там ничего нет. Ничего, а рана огромной зияющей дырой расползлась в его душе. Миша теперь сам плачет, сжимая глаза в кровавых ладонях. Теперь он не пахнет кровавыми цветами. Теперь его внутренняя омега окончательно умерла и ушла вместе с его ребенком. Теперь Миша не пахнет цветками, что его красили. Теперь он ничем не благоухает.🩸
Миша свечу в пальцах сжимал и молитву про себя произносил пред святым ликом. Глаза зажмурил и про себя слова заветные произносил. Полностью абстрагировался от мира и замаливает свои грехи, что никогда не будут прощены. Он никогда не будет помилован Богом. Кто-то осторожной поступью к нему подходит и пялится ему в спину. Миша знает этот взгляд. Миша знает, кто так может смотреть. Юноша разворачивается и сразу взглядом натыкается на лицо Твери. Василиса всегда была красива и прекрасна, но синяки, что сейчас на ее лице, никак ее не красят. Пламя свечи дрожит в ее пальцах, а Миша смотрит равнодушно. У нее лицо злобой перекосило, а пальцы сжали свечу немного сильнее. — Как ты посмел сюда явиться? — шипит тихо, но на это Миша никак не отвечает. Смотрит на ее лицо и внутри себя молиться продолжает. — После того, что ты сотворил, ты до сих пор имеешь совесть сюда приходить? — А что я сделал? — равнодушно шепчет и уже хочет развернуться обратно, но Василиса хмыкает и глядит недобро. — Ты многое, что сделал, но твой главный грех, — она пальцем указывает на его живот и Миша ощущает, как по его спине холод проносится. — Он тут находится. — Откуда ты… — Ты детоубийца, Москва, — шипит и чуть ближе подходит. Смотрит в голубые глаза парня, что когда-то ей нравились. Миша был светлым мальчиком, пока под Есугея не лег. — Ты убивал собственных детей. Ты Божьи дары убивал собственными руками. Ты думаешь, тебя Бог простит? Миша замолкает сразу и губы сжимает. Нет. Не простит. Он сам это прекрасно знает. И он не объяснит Богу, что у него не было выхода. — Так я и думала, — хмыкает и уже спиной к нему разворачивается. Миша весь сжался в секунду, а воск на его руку опал. — Ты всегда будешь убийцей, Миша. И после уходит в другую часть церкви, оставляя Мишу один на один со своим грехом.🩸
Миша сюртук спешно снимает и затем рубашку с себя сдирает. Скоро у него урок с Питером, а он только приехал в столицу. Меняет одно одеяние на другое. Нельзя перед столицей в неположенном виде появляться, а то… Но тут дверь с грохотом открывается, и Миша резко разворачивается на причинный звук. А он даже верхних одежд не надел. В дверях маленький мальчик стоял и восхищенно глядел на мужчину, что брови хмурил. Сколько раз объяснять этому мальчишке, чтобы так к нему не вламывался? Вот накажет его, и он плакать будет по своему обычаю. — Михаил Юрьевич! Я вас уже заждался! Ой… а что это у вас за шрам такой на животе? Большой такой… вы его в бою получили? — восхищенно шепчет и взгляда не открывает от причинного места. Миша туда же взгляд переводит, и где-то в душе укол боли почувствовался. На нежной коже живота, на самом низе, расплылся уродливый шрам с множеством рубцов. Он был очень неаккуратен и ужасен. Но мальчишка на него так завороженно смотрел, что Миша спешно рубашку на себя натянул и развернулся спиной к мальчику. — Не в бою, Александр. — Тогда где? Вы расскажете? — у мальчика в глазах звезды горят, а у Миши скорбь собирается. Вспоминает, где его получил. — Вам лучше этого не знать. От Саши грустный бубнеж слышится, а от Миши — разбившееся сердце и плачь мертвой сущности.