На языке любви

      – Выключите, пожалуйста, планшет.       Гельмут удивлённо оборачивается на соседа и достаёт наушник из уха:       – Прошу прощения?       – Выключите, пожалуйста, планшет, — хмурый взгляд окидывает его. — И наушники. Пилот только что объявил о готовности ко взлёту.       – О, Вы об этом, — Гельмут смягчается и позволяет себе улыбку, которую под медицинской маской всё равно не видно. — Однако все мои устройства находятся в режиме полёта, так что всё в порядке.       Сосед сверлит его взглядом. Судя по напряжённой позе и резкому дыханию, он боится летать, и Земо решает не нервировать его.       – Вы знаете, — говорит, пряча в сумку наушники и электронную книгу, — что в современных самолётах радиоизлучение мобильных устройств совершенно не влияет на работу приборов? — он смотрит на мужчину и с улыбкой поясняет: — Отключать мобильники и наушники просят для того, чтобы пассажир был бдителен и в случае аварийной ситуации услышал инструкции стюардов.       Мужчина отворачивается и крепче сжимает подлокотники. Кажется, не стоило говорить про аварийные ситуации.       – Таблетку от тошноты? — вежливо предлагает Земо, видя, как сосед бледнеет, когда самолёт медленно выдвигается ко взлётной полосе. — Дышите медленно и глубоко. Можете снять маску. В аэропорту всех проверяли, так что едва ли подхватите коронавирус, а дышать будет легче.       Мужчина скашивает на него глаза. Хорошо: значит, слышит и воспринимает диалог. Так близко с аэрофобией Земо ещё не сталкивался, поэтому профессиональный интерес берёт верх. Каковы причины страха? Боится падений, высоты, смерти или самой техники? Травматичный опыт в прошлом или просто подсознательная реакция? Это его первый полёт?       – Меня зовут Гельмут Земо, — протягивает руку, наблюдая за реакцией.       Мужчина почти не поворачивает голову, опускает взгляд на ладонь. Стискивает подлокотники крепче, но всё же с видимым усилием разжимает правую ладонь, чтобы быстро пожать руку.       – Джеймс Барнс, — сквозь зубы бормочет он и тут же возвращает ладонь на ручку кресла.       Что ж, реакция вполне положительная. Вероятно, всё же какой-то травматичный опыт в прошлом.       Самолёт наконец набирает скорость, чтобы взлететь. От шума закладывает уши, а в животе ворочается от предвкушения и перепадов давления. Гельмут провожает взглядом через иллюминатор землю, которая отдаляется с каждой секундой. Отвлекает резкий выдох. Сосед плотно жмурит глаза, кулаки сжимает так, что подлокотники вот-вот треснут, дышит сквозь зубы.       – Джеймс?       Реакции нет, и Земо осторожно кладёт ладонь на левую руку, обтянутую перчаткой. Кажется, мужчина настолько погружён в борьбу со страхом, что даже не замечает этого, либо кожа перчатки слишком плотная, чтобы ощутить прикосновение.       Вообще, если закрыть глаза на бледность лица, Джеймс красив. Ну, насколько позволяет увидеть маска. Синие глаза сейчас закрыты, зато можно любоваться длинными ресницами. Прямой даже под тканью нос, острая челюсть. Если под маской он так же привлекателен, как кажется по очертаниям, то отбоя от женщин у него наверняка нет, хотя из-за перчатки непонятно, есть ли у него жена.       Не то чтобы Гельмуту самому не хватает женского или мужского внимания, но лететь семь часов, так почему бы не развлечь себя ни к чему не обязывающим флиртом, а заодно утолить профессиональный интерес, узнав об аэрофобии подробнее?       Пилот объявляет, что они набрали высоту, лампочка с ремнём затухает, и Гельмут расслабленно отстёгивается, снова доставая планшет и наушники. Очаровательная стюардесса предлагает напитки, и Земо просит чёрный кофе и минеральную воду, в то время как сосед просит только стакан воды, к которой так и не притрагивается.       – Как Вы себя чувствуете, Джеймс? — учтиво интересуется Гельмут.       – Лучше, — бурчит мужчина, не глядя на него.       – Первый полёт?       Барнс хмыкает, кажется, даже усмехается, и Гельмут предполагает, что это означает «нет». Собеседник, очевидно, не слишком говорлив, но это совершенно не смущает Земо, и он продолжает:       – Если Вас это утешит, риск авиакатастрофы в наши времена ничтожно мал.       – Одиннадцатого сентября тоже так думали? — едко бросает Джеймс.       О, конечно. Страшная трагедия, отразившаяся на всех американцах.       – Вы кого-то потеряли? Мои соболезнования.       – Нет. Но паника была у всех. Потом война, — мужчина морщится, словно говорит нехотя.       Гельмут с интересом оглядывает спутника снова и в этот раз замечает мелкие, побледневшие за давностью лет шрамы на виске и переносице, прямо над местом, где заканчивается маска. Кажется, Джеймс не слишком доволен излишним вниманием и кидает хмурый взгляд, натягивая куртку повыше, пряча след от ожога на шее.       – Прошу прощения, — Земо тактично отводит глаза и переводит тему, кивая на руки в перчатках: — Боитесь заразиться?       – Война, — отрезает Барнс.       Гельмут вздыхает: ему стоило подумать об этом. Видя, что сосед не настроен на беседу, мужчина открывает книгу и включает музыку. Подумав, протягивает наушник Джеймсу:       – Любите джаз?       Мужчина сверлит взглядом наушник несколько секунд.       – Правый, — бурчит и добавляет на вопросительный взгляд: — Можно правый наушник?       – Конечно, — улыбается Земо.       – Что читаете?       Гельмут настолько погрузился в текст и музыку за час молчания, что от неожиданности вздрагивает.       – Макиавелли.       Джеймс усмехается чему-то своему и тихо бормочет себе под нос:       – Италия воскрешает мертвые вещи.       – О, Вы знаете не только «Государя»? Большая редкость.       – Его я предпочёл бы и вовсе не знать, — ворчит мужчина.       – Слишком цинично?       – Слишком тривиально.       – Хотите сказать, что его высказывания о войне не соответствуют действительности? — с любопытством уточняет Гельмут, но замечает, что говорить о войне Джеймс не намерен и тактично переводит тему: — Куда держите путь?       – Научная конференция в Берлине.       – Значит ещё встретимся.       – Выступаете?       – Благо не в этот раз, — благодушно усмехается Земо. — Но мне интересно послушать новые исследования. К тому же, выступает моя бывшая ассистентка, не могу упустить возможность поддержать её первое столь значимое выступление. Она проделала огромную научную работу в области посттравматических расстройств.       – Наталья Романова?       – Вы знакомы?       – Я был частью её «огромной научной работы», — усмехается Джеймс, и Гельмут смеётся:       – Как тесен мир. Впрочем, неудивительно, что Вы её заинтересовали. Она выросла в семье военных, отец прошёл Афганистан и Чеченскую войну, и её всегда тянуло изучить, что творится в голове у человека, который видел смерть.       Судя по нахмуренным бровям и напряжённым плечам, тема войны для Барнса табуирована, и Гельмут спешит переключить разговор:       – Вы едете на конференцию ради неё?       – Не совсем. Сопровождаю одного из выступающих.       – Удивительно, что Вы летите отдельно.       – Меня вызвали на замену в последний момент.       – Выдернули аж из Нью-Йорка? — скептично выгибает бровь Земо. — Неужели достойной замены в Берлине нет? Владеете специфическими навыками?       – Давние знакомые, — коротко отвечает Джеймс. Усмехается и добавляет, кидая взгляд на попутчика: — Знание восьми языков считается специфическим навыком?       – Так Вы — переводчик? — Гельмут не сдерживается от того, чтобы спросить на немецком, будто хочет проверить, правду ли ему говорит мужчина.       – А Вы — немец? — почти без акцента отвечает Барнс, и в синих глазах мелькает заинтересованность.       – Мама была немкой. Университет тоже окончил в Берлине, но вырос в Сербии, — с улыбкой отвечает и добавляет на родном языке: — Знаете сербский?       – Это сербский? — ответ звучит на русском. — Из славянских говорю только на русском.       В этот раз акцент слышится отчётливее. Как и большинство англоговорящих, Джеймс проглатывает «р», смягчает «т» и пропускает «ь». Но это всё ещё хороший уровень владения языком: предложение построено на славянский манер, не по учебнику, а вполне в разговорном стиле.       – Благодаря Наташе? — Земо тоже переходит на русский.       – В том числе. В девяностых работал с русскими, — уклончиво отвечает Джеймс.       Земо не успевает придумать тему для разговора, когда самолёт встряхивает.       – Чёрт, — шипит сосед, вцепляясь в кресло.       Загорается лампочка с ремнём и шипит динамик:       – Уважаемые пассажиры, мы вошли в зону турбулентности. Просьба пристегнуть ремни безопасности и соблюдать спокойствие. Турбулентность продлится не более десяти минут.       Вокруг начинается мельтешение, слышатся щелчки ремней и тихое бормотание тех, кто ещё не спит. Гельмут замечает потяжелевшее дыхание Барнса, напряжённые плечи и руки, бледность лица.       – Джеймс, Вы как?       Мужчина только кивает, не открывая глаз.       – Снимите маску и глубоко дышите, — советует Земо, но, судя по скрипящей от напряжения коже перчаток, отрывать пальцы от подлокотника Барнс не собирается. — Давайте я помогу? — сосед кидает такой тяжёлый взгляд, что Гельмут невольно сглатывает, но продолжает: — Вам будет легче дышать.       Не дожидаясь ответа, он тянет руку к чужому лицу. Медленно, давая возможность отпрянуть или остановить, но Джеймс только внимательно следит за его движениями. Земо аккуратно подцепляет края маски и тянет вниз. Замирает. Мужчина красив. Красивее, чем Гельмут предполагал. Неожиданно пухлые губы цепляют взгляд на по-мужски точёном, суровом лице.       – Простите, — неловко откашливается Земо, когда понимает, что неприлично долго пялится на попутчика, и спешно убирает руки, избегая пристального взгляда.       Кажется, от волнения у него вспотели ладони и лицо под маской. Хмурится, недовольный своей реакцией. Ему сорок три, а не двадцать три, чтобы так реагировать на привлекательного мужчину.       – Тоже нервничаете из-за тряски? — насмешливо уточняет Джеймс.       Он всё ещё сжимает подлокотники, и в голосе чувствуется напряжение, но взгляд дерзкий, игривый. Очевидно, он понимает, что у Гельмута причина далеко не в турбулентности.       – Раз можете шутить, значит, стресс отступает, — в тон ему отвечает Земо.       Внезапно скулы касаются пальцы и стягивают маску.       – Так будет честно, — ухмыляется Барнс, пока Земо чувствует, как к щекам приливает краска.       – Флирт помогает Вам справиться со страхом?       – Интересуетесь с научной точки зрения?       – Пока не решил.       Джеймс усмехается, но ничего не говорит в ответ. Гельмут думает, что это будет непростой полёт, но не имеет ничего против.       – Какие ещё языки знаете? — Гельмут нарушает молчание спустя полчаса. Он спрашивает на пробу на французском — достаточно популярный язык среди полиглотов.       Барнс заметно расслабился, когда самолёт перестало потряхивать, и даже прикрыл глаза, наслаждаясь классической музыкой, заигравшей в наушниках.       – Попробуешь угадать? — ожидаемо на французском отвечает мужчина, даже не открывая глаз.       – Насколько мне известно, в США часто изучают испанский в школах, — Гельмут переходит обратно на английский и добавляет до того, как Джеймс ответит: — Сразу предупрежу, что я его не знаю.       – Да, я учил. Язык знаю, но в жизни пригодился только пару раз. Как и португальский.       – Путешествовали по Южной Америке?       – Вроде того. Хотя американское произношение отличается от европейского. Как американский и британский английский. У Вас британский.       – Я переехал в США год назад. В Европе принято изучать британский английский, что логично.       Джеймс хмыкает вместо ответа.       – Вероятно, ещё арабский? — спустя минуту уточняет Гельмут. — Раз Вы — полиглот и служили в Ираке, думаю, не упустили возможность выучить язык врага.       Мужчина хмурит брови, кидает недовольный взгляд на Земо и отвечает что-то, очевидно, на арабском. Видит, что собеседник ничего не понял, и поясняет уже на английском:       – Я был переводчиком во время войны, так что да, я говорю на арабском.       Гельмут кивает, загибает пальцы.       – Ещё один язык. Какой?       – Пусть будет секретом, — ухмыляется Джеймс и закрывает глаза, молчаливо завершая беседу.       Ночь за иллюминатором и ещё несколько часов полёта располагают к тому, чтобы немного вздремнуть.       Гельмута будит очередная встряска самолёта. Спросонья он плохо соображает, только слышит тихое шипение… прямо за ухом? Сидения в бизнес-классе достаточно просторные, но, кажется, во сне мужчина посчитал, что подушка в виде плеча соседа удобнее.       – Прошу прощения, — сонно бормочет он, чувствуя, что во рту пересохло.       – Можешь лежать, если не слишком твёрдо, — раздаётся насмешливое.       Земо непроизвольно ощупывает рукой чужое предплечье, локоть, плечо и с удивлением понимает, что вся рука до плечевого сустава ненастоящая.       – Протез?       – Ага.       – Могу я?.. — тянет пальцы к перчатке.       Механическая рука сжимается — очевидно, протез у него навороченный. Видя реакцию, Гельмут убирает руку, но Джеймс вдруг снимает перчатку сам. Чёрный металл блестит в тусклом освещении самолёта. Хотя пальцы, разумеется, не выглядят естественно, они всё же имеют натуралистичную форму и даже сгибаются, как настоящие.       – Stark Industries? — предполагает Земо, помня, какой нереальный прорыв сделала компания в области медицинского оборудования и протезирования после того, как свернула военное производство десять лет назад.       – Иронично, что во время войны я использовал их оружие, а после неё веду полноценную жизнь благодаря им же, — хмыкает Барнс.       – Правая рука тоже?       Мужчина качает головой и снимает перчатку, обнажая аккуратные длинные пальцы.       – Тяжело было привыкнуть? — в Гельмуте просыпается научный интерес: в конце концов, он посвятил годы исследованиям адаптивного поведения животных и людей.       – В первый год были фантомные боли, потом — хреновый протез. Старк настаивал сделать нормальный, но я отказывался. Не мог носить. Казалось, что рука будет жить своей жизнью.       – Знаком с Тони Старком? — сдержать удивление не получается.       – Вместе учились в школе. И ради него я и тащусь на эту конференцию, — Джеймс закатывает глаза с усмешкой: — Гений в технологиях и физике и полный ноль в языках.       – Но всё же сейчас ты носишь протез.       – Тони познакомил меня с Наташей. Сказал, что ей нужен подопытный кролик, а мне — хороший военный психиатр. Так и сработались. Она действительно отличный специалист.       Земо гордо улыбается. Наташа подавала огромные надежды, была не только талантливым психологом, но и пробивной женщиной, чуть ли не выбила стажировку у Гельмута и была прекрасной помощницей на протяжении двух лет вплоть до две тысячи одиннадцатого, пока не ушла в военную психиатрию с головой. Как раз закончилась война в Ираке, и материала для исследований было предостаточно.       Они поддерживали связь до сих пор, и Земо помнил её профессиональный, но почти маниакальный восторг, когда она рассказывала про пациента с ПТСР, проблемами социализации и отсутствующей конечностью, которого все психиатры, поработавшие с ним, считали проблемным и неподдающимся лечению. Но что для других было поводом отказаться от пациента, для Наташи стало вызовом, и, конечно, она взялась за него, пока не добилась результата. Забавно, что теперь Земо мог видеть этого пациента — уже прошедшего курс терапии и вполне здорового.       – Ей нравилось с тобой работать, — отмечает он.       – И ещё больше нравилось, что со мной можно было разговаривать на её родном языке, — усмехается Джеймс на русском, и Гельмут думает, что ему нравится акцент собеседника. А ещё эта его усмешка. И губы…       Поймав себя на пошловатой мысли, он вспыхивает, спешно отворачивается и тянется за остатками остывшего кофе, чтобы смочить горло. Конечно, именно в этот момент самолёт в очередной раз дёргается, и без того подрагивающие пальцы роняют стаканчик прямо на рубашку. Земо досадливо цыкает: запасная одежда осталась в багаже, поэтому до конца полёта придётся ехать с пятном.       Проходится сухой салфеткой по пятну и оборачивается к Джеймсу, которого происходящее веселит, судя по игривому блеску в глазах.       – Пропустишь?       Мужчина встаёт с места, давая Гельмуту выйти в туалет, но тут же возникает стюардесса, которую приходится заверить, что всё в порядке и ему просто нужно сполоснуть пятно водой. Закрыть дверь ему не даёт Барнс, который, оказывается, шёл за ним.       – Джеймс? — удивлённо выдыхает, позволяя запихнуть себя в кабинку, и приходит в себя, когда за мужчиной захлопывается дверь.       – Решил помочь, чтобы загладить вину, — почти мурлычет Барнс, и Гельмут сглатывает от прилива жара в животе.       – Ты ни при чём, просто тряска самолёта. Не стоит беспокоиться, — он отвечает нервно, пуговица никак не поддаётся дрожащим пальцам.       – Правда? — Джеймс строит почти неподдельное удивление, но в глазах без труда читается насмешка. И голос у него низкий, томный: — То есть дело совсем не в том, что ты в очередной раз засмотрелся на меня? Или заслушался? — последние слова звучат на русском. Неужели у него на лице всё так явно написано?       От рефлексии отвлекают чужие пальцы, расстёгивающие несчастную рубашку.       – Хорошая моторика, — растерянно замечает Гельмут. — И русский тоже хороший.       – Какой язык тебе нравится больше всего? — немецкий. — Может быть, язык романтиков? — французский. — Или язык страсти? — то ли испанский, то ли португальский — Земо не уверен, но общий посыл понимает.       Его ведёт от того, как Джеймс шепчет на разных языках ему в самые губы, обдавая их горячим дыханием. Но Гельмут, вообще-то, тоже умеет флиртовать и игриво улыбается:       – Говоришь, хорошо владеешь языком?       Барнс усмехается и тут же приникает поцелуем. Боже, он действительно хорошо владеет языком. Проводит по зубам, дёснам, прикусывает губу и нежно посасывает её, пальцами пересчитывая рёбра. Земо тихо выстанывает в поцелуй, вплетается пальцами в волосы, тянет на себя и целует глубже.       В кабинке настолько тесно, что не чувствовать чужое возбуждение невозможно, и Гельмут сожалеет лишь о том, что до его дома им ещё полтора часа полёта и час езды.       Целуются они долго, страстно. Пару раз Земо ударяется от стенку, но даже не обращает на это внимание, когда Джеймс поцелуями переходит по подбородку к шее, широко лижет языком по коже и кусает у основания.       В дверь настойчиво стучат, и мужчины резко отстраняются друг от друга. Барнс взъерошен, широко улыбается, и глаза блестят. Вероятно, Гельмут выглядит не лучше.       Они почти вываливаются из тесной кабинки, и Земо посылает извиняющийся взгляд хмурой стюардессе. На то, что пятно он так и не замочил, становится абсолютно всё равно.       – Не хочешь до конференции пожить у меня? — предлагает Земо, когда они уже сидят на своих местах.       – С удовольствием, — выдыхает Джеймс на немецком в самое ухо и языком обводит мочку, всасывает её, прикусывает.       В салоне темно и почти все спят, но Земо всё же прикрывает рот рукой, потому что собственное дыхание кажется слишком громким.       Чёрт, этот полёт и правда будет долгим.       Когда пилот объявляет о готовности к посадке, Барнс заметно напрягается, а Земо, наоборот, выдыхает. Его уши, шея, плечи и руки, насколько позволяли одежда и рамки приличия, зацелованы за прошедший час. Впрочем, как и у его попутчика. Боже, им же обоим за сорок, а вели себя, как перевозбуждённые подростки.       Руки Барнса сжимают подлокотники, когда самолёт начинает потряхивать на снижении, и Гельмут успокаивающе гладит механическое предплечье, накрывает ладонью запястье. Едва ли Джеймс что-то чувствует, но позволяет себе дёрнуть уголком губ в подобии улыбки, наблюдая за действиями мужчины.       – Как ты себя чувствуешь? — участливо спрашивает Земо, когда самолёт наконец касается земли и медленно едет к стоянке.       Джеймс хмыкает и неожиданно прижимается коротким поцелуем к губам.       – Теперь лучше, — мурлычет он, откидываясь на спинку кресла.       Гельмут не спрашивает, что мужчина говорит своему встречающему, а Джеймс не спрашивает, откуда у него личный водитель. Всю дорогу до дома они не отрываются друг от друга, и Земо всё больше убеждается, что владение даже одним языком — действительно специфический навык Барнса.       – К чёрту спальню, — выдыхает на немецком Гельмут в чужие губы, когда они вваливаются в дом и Джеймс прижимает его к двери.       – Не переживай, до неё мы тоже дойдём, — посмеивается в ответ мужчина.       Педантичного по натуре и воспитанию Земо, пожалуй, впервые не волнует, что одежда комом летит на пол прихожей и коридора. По многострадальной рубашке он и вовсе без сожаления проходит ногами, пока его не подхватывают под бёдра, чтобы усадить на тумбочку.       – Я заставлю тебя кончить без рук, — на русском выдыхает в самое ухо Джеймс, играя языком с мочкой, — потом отнесу тебя в душ и буду вылизывать, пока ты не сможешь стоять на ногах. А затем отнесу в спальню и буду трахать тебя до тех пор, пока ты не забудешь своё собственное имя.       – Мне нравится план, — игриво ухмыляется Гельмут, чувствуя, как по позвоночнику проходит дрожь от каждого слова. — Но тогда тебе тоже придётся кончить без рук. Так будет честно.       Джеймс удовлетворённо рычит и впивается ртом в и без того усыпанную отметинами шею. Барнс мнёт руками его бока и бёдра, прижимая ближе к себе, притираясь членом к его; целует-кусает-лижет шею, плечи, ключицы, грудь.       – Боже, Джеймс, ты невероятный, — бормочет Земо на родном сербском, потому что от горячего, почти болезненного возбуждения половина английского вокабуляра вылетела из головы.       Его пальцы путаются в волосах, царапают плечи. Он находит чужие губы и целует глубоко, впускает язык в рот, прикусывает, всасывает и стонет.       Джеймс кончает через несколько минут, и, чувствуя горячее семя на своём животе, Земо кончает тоже. Откидывается на стену, рядом лбом упирается Барнс, лениво целуя в шею, пока оба переводят дыхание.       – Устал?       – Даже не надейся, — Джеймс подхватывает его и несёт в ванную под руководством Гельмута, который вылизывает его горло.       Барнс опускает его в душевой и хмыкает, отмечая джакузи у одной из стен:       – Богатый?       – Уже думаешь, как затащить меня под венец? — насмешливо уточняет Земо.       – Думаю, что для тебя не будет проблемой оплатить ремонт, если мы что-нибудь сломаем, — усмехается Барнс, вжимая его в стену.       Для разгорячённых тел вода кажется холодной, но Джеймс умело отвлекает от дискомфорта проворными руками и губами. Они намыливают друг друга, скользя руками, и Гельмут почти задыхается от тактильности. Он уже успел забыть, каково это: не просто заниматься сексом для снятия напряжения, а наслаждаться ласками и прикосновениями, обещающими большее.       Смывая пену, Джеймс нарочито медленно проводит большим пальцем между ягодиц, дразнится, надавливая на сжатые мышцы.       – Помнишь план? — игриво выдыхает на французском, заставляя Земо покраснеть.       Он поворачивает Гельмута к себе спиной, вынуждая упереться ладонями в стену, и покрывает поцелуями-укусами позвоночник, лопатки, рёбра. Пальцы мнут бока и бёдра, и контраст мягкой горячей кожи правой руки и прохладного твёрдого металла левой сводит с ума не меньше, чем чужое дыхание, щекочущее копчик.       – Упругая, — на французском бормочет Джеймс, сжимая ягодицу живой рукой, мягко прикусывает, зализывает и снова кусает.       Металлическая ладонь ложится на поясницу, вызывая дрожь по позвоночнику.       – Выгни свою прекрасную спинку для меня, — хорошо, что в этот раз мужчина говорит на немецком, потому что от коктейля смущения и возбуждения Земо едва ли смог бы понять иностранный язык.       Барнс довольно мычит, когда мужчина послушно прогибается, открывая доступ к самому интимному месту. Кончик языка соблазнительно проходится по позвоночнику от поясницы до копчика, ладони сжимают и раздвигают ягодицы, рваные выдохи жаром обдают кольцо мышц. Джеймс, очевидно, дразнится, прикусывая и целуя кожу вокруг, но не притрагиваясь к пульсирующему сфинктеру, и Гельмут стонет, сквозь стыд выдавливая из себя на немецком:       – Джейм-мс, пожалуйста…       – Пожалуйста что? — мурлычет он, касаясь языком в миллиметрах от мышц.       – Вылижи меня, — почти беззвучно выдыхает Земо, упираясь лбом в мокрую плитку и зажмуривая глаза.       – Как скажешь, сладкий, — кожу обжигает усмешка, но в следующее мгновение язык проходится широким мазком от мошонки до копчика, и Гельмут давится вдохом, когда мужчина присасывается губами к сжатому кольцу мышц.       Он кружит кончиком языка по краю сфинктера, надавливает на него, но не проникает — распаляет поцелуями и укусами, мягкими прикосновениями шершавого языка, горячим дыханием и шёпотом. Гельмут не знает арабский, но всё равно заводится от хриплого голоса, который наверняка бормочет что-то непристойное. Проворный язык выводит на коже такие же завитки, как и в арабской письменности, и Земо стонет, выгибаясь сильнее, и ноги сами разъезжаются в стороны.       – Мой хороший, — урчит Джеймс и толкается языком внутрь, срывая очередной сдавленный стон.       Стенки податливо раскрываются под напором языка, Гельмут безрезультатно цепляется пальцами за гладкую плитку и шипит сквозь зубы от удовольствия, потому что партнёр действительно потрясающе владеет языком. В голове туман, и в кои-то веки мужчина вместо того, чтобы анализировать происходящее, сосредотачивается на ощущениях.       Джеймс гладит языком стенки и дразняще водит большим пальцем по краям входа, без слов обещая большее.       – Тебе нравится? — шепчет на русском, нежно кусая за ягодицу и толкаясь кончиком пальца внутрь.       – Да.       – Хорошо, — самодовольно усмехается и вводит палец глубже, до основания, лаская ладонью поджавшуюся мошонку. — Не трогай себя. Я всё сделаю сам. Договорились?       Гельмут только мычит в ответ и чувствует, как палец исчезает и его вновь заменяет язык. Влажный, горячий, он раскрывает тугие стенки, смачивает их, чтобы через несколько секунд мягко протолкнуть два пальца на одну фалангу. Барнс посасывает чувствительную кожу у входа, не торопится пихать пальцы до основания, наоборот, на пробу чуть раздвигает их, ощупывает изнутри. Сплёвывает на растянутые мышцы, размазывает слюну языком и входит пальцами немного глубже, вслушиваясь в шипение вперемешку со стонами.       – Говори, если что-то не так, — мягко просит на немецком, успокаивающе поглаживая бедро металлической рукой.       Ах, если бы Гельмут мог сейчас вообще говорить, потому что от острого возбуждения и невероятной чувствительности мысли не складываются в слова даже в голове. Барнс обещал заставить его забыть собственное имя, и мужчина верит, что он сможет.       Джеймс продолжает свою сладкую пытку, ласкает пальцами и языком растянутые мышцы, а второй рукой скользит по внутренней стороне бедра вверх, касается тазовых косточек, гладит мягкий живот и наконец накрывает твёрдый член, большим пальцем обводя головку. Гельмут стонет от удовольствия, насаживается на пальцы сам, желая почувствовать глубже, сильнее.       – Нетерпеливый, — довольно мурчит Джеймс на французском и раздвигает пальцы, то толкаясь внутрь до костяшек, то почти доставая их.       Когда колени Земо подрагивают так, что он будто вот-вот рухнет, пальцы исчезают, а язык Барнса скользит по позвоночнику от копчика к лопаткам.       – Нас ждёт третий пункт плана, — томно выдыхает он на немецком на ухо, но Гельмут почти не разбирает слов: только дуреет от акцента, который проявляется явнее от возбуждения, и от его твёрдого члена, прижимающегося к разгорячённой коже между ягодиц.       Пока Барнс выключает воду, обтирает его полотенцем, отвлекаясь на то, чтобы отмечать поцелуями родинки, Земо немного приходит в себя и блаженно спрашивает, притягивая мужчину к себе:       – Это был тот самый восьмой язык?       Джеймс тихо смеётся и качает головой.       – В любом случае, владеешь ты им прекрасно, — игриво замечает Земо, и мужчина самодовольно ухмыляется, отвечая что-то на португальском.       Гельмут ни черта не понимает в языке, но видит всё по взгляду синих глаз и тянет Барнса за собой в спальню.       – У тебя есть… — начинает он, подминая Земо под себя, но тот перебивает:       – В тумбочке.       Джеймс кидает смазку и презервативы на кровать и переворачивает мужчину на живот, подтягивая бёдра повыше. Он выцеловывает его шею, кусает за загривок и лопатки, мнёт руками бёдра и ягодицы. Гельмут извивается, гнётся, вдохи пропускает от удовольствия, и Джеймс одобрительно воркует на каком-то языке — мозг отказывается обрабатывать, каком именно и что говорит, только впитывает мурчащие «р», игривые «ль» и томные «м».       Влажные, скользкие от лубриканта пальцы касаются сжимающихся мышц, входят медленно, то ли дразня, то ли не желая навредить. Он двигает пальцами неторопливо, но уверенно, со знанием дела, задевает подушечками простату при каждом толчке, чтобы выбить новые стоны или ругательства на сербском.       – Такой узкий и горячий, — шёпот на немецком обжигает ухо. — Мне нравится видеть, как ты хочешь моя, — Джеймс ошибается, и Гельмут считает это своей маленькой победой, будто доказательство того, что не у него одного от страсти мозг плывёт. — Ты так красиво говоришь. Хочу понимать.       – Научить тебя сербскому? — насмешливо выдыхает Земо, сминая пальцами простынь от особенно глубокого толчка.       – Мгм, но не сейчас, — мурчит Барнс на родном английском и вталкивает третий палец, наблюдая, как мужчина под ним выгибается. — Сейчас мне куда больше нравится язык твоего тела.       Три пальца идут туго, Джеймс шепчет что-то успокаивающее ему в плечи, вырисовывая языком узоры на коже, металлической рукой гладит грудь, растирает заострившиеся соски, чуть придавливает горло, оглаживая большим пальцем подрагивающий кадык.       – Такой сладкий, — языком мажет за ухом. — Я бы трахал тебя пальцами, пока ты не кончишь, — стонет от того, как Гельмут сжимается вокруг него в ответ на предложение. — Но я тоже не железный.       – Ну как тебе сказать, — вырывается у Земо, когда металлическая ладонь обхватывает шею.       – Раз можешь шутить, значит, план пока не выполнен, — усмехается Джеймс и достаёт пальцы, переворачивая мужчину на спину. — Хочу видеть, как закатываются твои глаза от удовольствия, — шепчет в губы, закидывая его ноги себе на пояс.       Барнс целует его глубоко, жадно, совершенно потрясающе, вместе с тем натягивая презерватив и смазывая член лубрикантом. Упирается локтем протеза возле головы Гельмута, аккуратно убирает прилипшую к мокрому лбу прядь волос и смотрит так, будто перед ним самое прекрасное произведение искусства — этот взгляд смущает больше любых слов, и Земо отводит глаза.       – Посмотри на меня, Хель, — едва слышно просит Джеймс на русском, и сопротивляться медоточивому голосу с мягким акцентом невозможно.       Он притирается головкой к растянутому кольцу мышц, направляет себя рукой и входит плавно, неглубоко, ловит ртом сдавленные стоны и всхлипы.       – Расслабишься для меня? — целует в щёки, подбородок, нос, короткими толчками двигаясь глубже.       Гельмут дышит часто, глубоко, короткими ногтями царапает широкие плечи и лопатки, и Джеймс стонет ему в шею, бездумно вылизывая влажную кожу. Он входит до конца и замирает, давая привыкнуть обоим.       – Мой хороший, — ласково воркует, перебирая металлическими пальцами волосы.       – Может, начнёшь двигаться? — Земо почти задыхается от ощущения наполненности, но ему мало и вместе с тем так много одновременно, что кружится голова от всего Барнса, особенно, когда он тихо смеётся прямо в ухо.       – Нетерпеливый, — тянет насмешливо и добавляет на французском: — Я думал, тебе нравится меня слушать.       Тело выдаёт Гельмута, от игривого акцента мышцы сжимаются вокруг Джеймса, и тот снова усмехается, но ничего не говорит, послушно начиная двигаться.       Земо стонет и шипит, изгибается на особенно глубоких толчках и сходит с ума, когда Барнс между поцелуями шепчет что-то на разных языках. Он тянет Джеймса к себе и целует, кусает пухлые губы, всасывает, наслаждаясь сдержанными стонами.       Барнс обхватывает ладонью его член, двигаясь в такт толчкам, кружит языком по дёснам и нёбу и почти рычит напополам со стонами, когда Гельмут от удовольствия впивается пальцами в рёбра и бока. Страсть затапливает голову, и он едва ли понимает происходящее и что бормочет Джеймс ему в губы между поцелуями. Из него будто вытряхнули душу и разум, и осталось лишь чувствительное тело, оголённый комок нервов, сходящий с ума от каждого прикосновения изнутри и снаружи.       Оргазм настолько яркий, что перед глазами искры, и краем сознания Гельмут замечает, как Джеймс тоже содрогается всем телом в удовольствии.       Чтобы отдышаться, собрать мозги в кучу и прийти в себя, требуется время. Земо лежит на чужой груди, бездумно вырисовывает узоры пальцем на животе, чувствует мягкий поцелуй в макушку и наконец формирует мысль в слова:       – Как ты умудряешься говорить на разных языках во время секса? Мне от возбуждения даже на родном языке тяжело слова вспоминать.       – Бывали условия похуже, когда нужно было вспоминать чужую речь. Поэтому постоянно практикуюсь, когда выпадает возможность.       – Интересную возможность ты выбрал сегодня.       – Это был мастер-класс по владению языком, — ухмыляется Барнс, и Гельмут игриво проводит пальцами по широкой груди:       – Можно записаться на второй? Мне кажется, я не все нюансы разобрал.       – Могу предложить бессрочный абонемент, — мурлычет Джеймс в губы, прежде чем поцеловать, и это лучшее предложение отношений, которое когда-либо получал Гельмут.       На конференции многолюдно и шумно, хотя они приехали за сорок минут до начала. Так и не скажешь, что в мире бушует пандемия — разве что маски на лице присутствующих выдают, но и те сейчас опущены на подбородок, чтобы гости могли наслаждаться шампанским и канапе.       Наташа ослепительно улыбается, замечая мужчин.       – Приятно видеть сразу и учителя, и ученика, — она смеётся, когда Гельмут галантно подаёт ей руку, и, подхватив со второй стороны Джеймса, ведёт их в основной зал. — Я заняла место Земо в первом ряду. Ты всё равно будешь с Тони.       – Эй, Баки!       – Лёгок на помине, — ухмыляется Наташа.       – Баки? — хмыкает Гельмут, и Джеймс поясняет:       – От второго имени — Бьюкенен. Со школы повелось.       – Звучит как кличка собаки, — фыркает Земо.       – Могу вылизать тебе лицо. И не только, — Барнс с намёком дёргает бровями.       – Вы в курсе, что мы всё ещё тут? — скептично кривит губы Наташа, но по глазам видно, что происходящее её веселит.       – О, мы можем быть и там, где Баки будет выполнять свои обещания, — саркастично добавляет Старк. — Если захочется разнообразия, могу добавить в протез пару интересных функций. Например, несколько режимов вибрации.       Джеймс закатывает глаза. Наташа прыскает, сдерживая смех. Гельмут думает, что Тони абсолютно бестактный и вульгарный, но про себя признаёт, что предложение интересное.       Конференция проходит прекрасно. Наташину работу принимают овациями, углубленные исследования доктора Беннера в сфере лечения агрессии оказываются достаточно интересными, чтобы Земо договорился с ним об онлайн-встрече, где они могли бы обсудить подробнее, и даже пафосная презентация Старка электронных чипов для создания и удержания серотонина в мозгу вместо привычных антидепрессантов завораживает. Во время банкета Гельмута то и дело дёргают его коллеги, а Джеймс всё время вертится возле Старка, поэтому они почти не пересекаются. Но всё же, когда конференция заканчивается, домой едут вместе. Поездка в машине расслабляет и клонит в дрёму.       – Так значит японский, — бормочет Земо, пока Барнс покрывает поцелуями его шею.       – М? — вопросительно поднимает глаза, не отрываясь от своего занятия.       – Видел, как ты общался с японскими коллегами и переводил Тони их предложение.       Джеймс всё-таки отдаляется от мужчины и рассказывает:       – Мой сосед из Японии. Старый, живёт один. Мы с его сыном служили, но он погиб, поэтому я иногда захожу к старику на чай, чтобы он не скучал. Так и выучил.       – Не хочешь по возвращении в Нью-Йорк переехать ко мне?       – У тебя и там есть особняк? — насмешливо изгибает бровь Барнс.       – Всего лишь частный дом, — пожимает плечами Земо.       – Только при условии, что мы будем возвращаться не самолётом.       – Почему ты боишься летать? — всё-таки решает задать волнующий вопрос Гельмут.       – Скорее боюсь упасть, особенно из транспорта, — Джеймс вздыхает и поясняет: — Потерял руку, выпав из поезда в горах.       Гельмут проводит пальцами по чёрному металлу.       – Что, если мы проработаем твои приобретённые травмы? Чтобы высота вызывала положительные ассоциации. Заодно проверим, сработал бы эксперимент Уотсона и Рейнер, если бы его довели до конца.       – Почему я притягиваю людей, которые хотят ставить на мне эксперименты? — Барнс закатывает глаза. — Но, боюсь, стюардессы нас выгонят за подобные эксперименты, и хорошо, если только из кабинки туалета, — ухмыляется, видимо, вспоминая полёт в Берлин.       – О, я решил эту проблему, — самодовольно улыбается Гельмут и на удивлённый взгляд отвечает: — Я купил частный самолёт. Будем прорабатывать твои травмы прямо в салоне.       – Купил самолёт? — бормочет Джеймс, переваривая слова.       – Я же барон, — отмахивается Земо. — Так что насчёт моего предложения?       – Хочешь купить меня? — мужчина наконец отмирает и ухмыляется.       – Должен же я как-то оплатить бессрочный абонемент на языковой мастер-класс.       Джеймс тихо смеётся, трётся носом о щёку и выдыхает в самые губы на немецком:       – Тогда не будем откладывать занятия.