—
Пляж — это знакомый сказочный пейзаж, волны шумно разбиваются о берег. Луна полная там, где она висит в небе, бледный свет отбрасывает призрачный отблеск на прибой. Ноги Джозефуми погружаются в холодный песок. Он подавляет дрожь, когда волна скользит по его ногам, ледяная вода достигает колен. Он шагает вдоль береговой линии, шагает механически, отточенно. Два шага. Полтора метра. Голос Киры эхом отдается в ушах. «Все дело в твоих шагах», - шепчет ветер голосом Киры. Джозефуми закрывает глаза, когда прилив становится все выше. Двадцать шагов. Тридцать метров. — Тебе нужно пройти это расстояние пешком. Сначала в реальной жизни, потом мысленно, - Кира говорит так уверенно, что Джозефуми судорожно вздыхает. Тридцать шагов. Сорок пять метров. Вода холодная, она касается его груди, и Джозефуми на долю секунды охватывает инстинктивная паника, прежде чем знакомые руки касаются его талии и шеи. — Шагай ровно, - Джозефуми повинуется, его движения замедляются из-за нарастающего прилива, - Джозефуми. Сорок шагов. Шестьдесят метров. «Кира», - пытается сказать он, но открыв рот, в него мигом вливается соленая вода. Джозефуми дергается, задыхаясь, но когда снова распахивает глаза, Кира стоит перед ним, бледный и потусторонний, словно отражение в морской синеве. — Джозефуми, - снова произносит Кира, его голос чист, несмотря на воду вокруг них. Глаза Киры жадные, сосредоточенные, хищные, - Ты жив? Или ты уже утонул? Выбирай, Джозефуми. Ты не можешь оставаться здесь, на границе, или я выберу за тебя. Тонкие пальцы касаются чужой шеи, сначала мягко, а затем жестко, и Джозефуми задыхается, мир вокруг него взрывается булавочными уколами света и тьмы, пока он бьется, пытаясь вдохнуть. Кира шикает на него, настойчиво надавливая на горло, и Джозефуми думает: «Его руки прекрасны...» А затем он проснулся. Вскочил, дыша быстро, с трудом и вздрагивая, наслаждаясь ощущением воздуха в легких. — Эй, - зовет Кира, и Джозефуми отстраненно осознает, что руки Киры на нем: на его плечах, его руке, пояснице, - Тебе приснился сон. Джозефуми прижимает колени к груди, контролируя дыхание, и проводит рукой по шее. Нет ни боли, ни синяков. Когда он осмеливается посмотреть на Киру, все, что он видит в его глазах, это любопытство, беспокойство, и все. — Кира, - хрипит Джозефуми, проводя рукой по волосам. Остатки средств для мытья, которые он столь щедро использует в душе, осыпаются на его пальцах, как соль из морской воды. Кира отодвигается, оставаясь вне досягаемости, и смотрит на него в ожидании. Джозефуми чувствует, что он вот-вот рассмеется, что он вот-вот заплачет, что он как-будто сходит с ума. «Ты оставишь меня?» - он хочет спросить, но слова не приходят. Вместо этого он смотрит в окно, на тусклое ночное небо, с гримасой оценивая время как несколько часов после полуночи. Странно, думает он, видеть, что Кира не соответствует своему тщательно соблюдаемому графику сна. — Почему ты здесь?, - наконец спрашивает Джозефуми, и Кира моргает, отводя глаза в сторону. Одной рукой мужчина рассеянно теребит кутикулу указательного пальца — нервная привычка. Под глазами у него едва заметные синяки, а без неизменной матросской шапочки Кира выглядит странно уязвимым. Может быть, это просто слабое освещение, говорит себе Джозефуми. — Ты звал меня по имени во сне, - отвечает Кира. В его голосе не сквозит ни одной эмоции, он ровный и лишенный интонаций. Такое почти что не выбивает из колеи. — Хорошо, - бормочет Джозефуми. Он сдвигается на кровати, освобождая место. Невысказанное приглашение, перед которым Кира колеблется, прежде чем устроиться, скрестив ноги, на матрасе Джозефуми. Это небольшое помещение, гостевая спальня, случайно превращенная во что-то, напоминающее старую комнату Джозефуми, во что-то похожее на новый дом Джозефуми. Тишина кажется фальшивым спокойствием, как гладь воды, предвещающая приближение штормового фронта. Кира склоняет голову, его спина устало изгибается. Джозефуми неуютно. Тревожно. — Холли-сан, - заторможенно произносит Джозефуми. Он протянул руку, если бы был смелее, если бы Кира не был тем, кем он был: стерильным, расчетливым, отстраненным. Джозефуми, по сравнению с ним, скомпрометирован, и он это знает, эмоции и страхи бесконечно разъедают его изнутри, вгрызаясь в него, как ржавчина в корпус лодки. Он держит руки при себе, позволяя своему голосу вместо этого преодолеть ту дистанцию между ними, - С ней все будет хорошо. Джозефуми говорит это ради себя в той же степени, что и ради Киры, но он позволяет себе вздохнуть, когда Кира кивает, когда пальцы Киры медленно подергиваются на простынях, это его единственная реакция. — Я знаю это, - отвечает Кира спокойным голосом, и Джозефуми закрывает глаза, задаваясь вопросом, кого Кира пытается убедить? Ни один из них не курит, но Джозефуми ловит себя на мысли, что если бы они курили, то сейчас подходящий момент для такого. Тишина застревает в подвешенном состоянии между напряженностью, комфортом и неловкостью, и Джозефуми заговаривает прежде, чем успевает взять себя в руки. — Научи меня, - начинает он, колеблясь. Кира ждет, как всегда терпеливый, - Научи меня тому трюку, когда расстояние измеряют визуально Кира молчит, его тело замирает, и Джозефуми почти перестает дышать, повторяя за ним. Вместо этого он считает свое сердцебиение, считает пульс, тяжелый в ушах, как грохот волн о берег. Через несколько секунд — шесть ударов, как подсказывает разум Джозефуми, Кира расслабляется, уступая. — Это требует практики, - говорит он, жестом приглашая Джозефуми подойти к нему, - Все зависит от твоих шагов. Шаги. Метры. Свирепые волны ускоряются. Джозефуми может почувствовать, как они бьются о кончики пальцев, если сосредоточится. Сначала он думал о Кире как об океане, огромном и неукротимом, но теперь он знает, что Кира луна — это луна. — Испытай меня. Я быстро учусь, - отвечает Джозефуми и следует за ним, как прилив.—
Кухонные шкафчики тщательно расставлены, отсортированы по цвету — зеленые продукты лежат за закрытыми ящиками. Джозефуми не спрашивает. Если он открывает аптечку в ванной и видит полки с обрубками ногтей, он так же никогда не упоминает об этом. Он не собирается осуждать. У него свои странности. Когда он переезжает, Кира показывает ему его комнату, расстилает футон, и Джозефуми просто принимает это, позволяя Кире распределить его пространство. Он задается вопросом, кем это его делает. Может быть, еще одна коробка горошка, может быть, еще одна собственность Киры, надежно спрятанное в неприкосновенности его дома. Для Джозефуми звучит не так уж плохо, что им пользуются, пока Кира в конце концов оставляет его у себя. — Куджо, - зовет Кира, подзывая к себе, и Джозефуми удивляется сам себе, когда заговаривает. — Зови меня Джозефуми, - говорит он, - Куджо — это фамилия отца, которого у меня никогда не было. — Хорошо, - говорит Кира, не удивляясь, - “Джозефуми”, - Его имя плавно слетает с губ Киры, в форме вопроса, а не проклятия. Кира удивляет его своей фамильярностью, манеры этого человека почти намеренно лаконичны, туповаты, и все же Джозефуми обнаруживает, что читает подергивания его пальцев и напряжение в плечах, как в потрепанной книге, страницы развеваются на ветру, раскрывая мысли. — Кто ты? - глаза Киры шепчут, и Джозефуми жалеет, что у него нет ответа.—
Первый урок, который Джозефуми усваивает в детстве, заключается в том, что отказ - это природа человека. Его учитель - ожог в легких, когда он наблюдает за своей матерью сквозь затуманивающееся зрение, все еще стоящей на берегу, наблюдающей, как ее тонет. Предательство жжет, как соль его глаза, когда вода попадает ему в рот, в нос, когда мать зовет его по имени, отказываясь двигаться. В одно мгновение его уносит волной, земля уходит у него из-под ног. Постфактум он признает простые истины. У него нет дома. Его мать, как бы она ни пыталась это скрыть, считала его в лучшем случае мимолетным увлечением, а в худшем — неудобством. Развод его родителей, в конце концов, только добавил соли на застарелые раны. Холли и Кира вернули ему жизнь, но Джозефуми не начинает жить, пока не встречает Киру во второй раз. Кира, непреклонный и апатичный, который смотрит на Джозефуми и говорит: «Здесь есть место для тебя, если ты этого хочешь», который, не задумываясь, выделяет для Джозефуми кусочек своего дома. Чувство вины впивается в грудь тяжестью жизненного долга и говорит за него, когда Джозефуми открывает рот, чтобы сказать: «да». «Да, я перееду к тебе, да, я помогу тебе украсть фрукт, да, я помогу тебе спасти жизнь Холли». Джозефуми так сильно хочет доверять ему, что это причиняет боль. Он хочет верить, что он не просто еще один инструмент, еще одна пешка, еще одно досадное осложнение ошибки на одну ночь, он хочет верить, что Кира заботится о нем. Голос Киры, главный и манипулятивный, в конце концов начинает преследовать Джозефуми во снах. — Ты жив? - спрашивает он в больном сознании Джозефуми, - Или ты уже утонул? Выбирай, Джозефуми. Ты не можешь оставаться здесь, на границе, или я выберу за тебя, - шепчет он, когда его руки, всегда его руки, красивые, гибкие и смертоносные, крепко сжимают шею юноши, прежде чем Джозефуми неизбежно просыпается. При дневном свете Кира спокоен и хитер, обдуманно идет на небольшие уступки. Джозефуми не знает, что с этим делать. Он ждет, когда снова настанут неприятности, поскольку знает, что это неизбежно произойдет. Он сопровождает Киру в море, путешествует с ним на его маленькой лодке, и по началу это было страшно, но из новизны в привычку, а из привычки в естество, по мере того как Кира без особых усилий вводит Джозефуми в свою жизнь, так же целенаправленно и спланированно, как и любой другой аспект повседневной жизни доктора. И все же, на заднем плане всегда маячит дерево рокакаки, растущее, цветущее и процветающее по мере того, как сезон подходит к концу, живая бомба замедленного действия. Джозефуми задается вопросом, как долго продлится их идиллия? — Ты можешь остаться здесь, - говорит ему однажды Кира, - Даже после, если тебе некуда будет пойти. Я не возражаю. «Я не против тебя», - раздраженно перевел Джозефуми. Джозефуми всем сердцем пытался поверить в это.—
Все заканчивается так, как начинается. «Меня бросят», - думает он. Его тело обмякает, и острая боль пронзает череп, когда Тамаки загоняет купюру глубже. Джозефуми подавляет крик, голос срывается в отчаянном рыдании. «Если я всегда остаюсь брошенным, будет ли разница, если я брошу первым...?» Голос Киры прерывает его мысли прежде, чем он успевает сказать хоть слово. — Джозефуми, убегай первым, - говорит ему Кира мрачным голосом, в котором слышится решимость. Рана в его боку медленно кровоточит там, где тело было согнуто, как у гротескной бумажной куклы. Джозефуми думает, что его сейчас стошнит, видя, как руки Киры, красивые даже сейчас, тщетно сжимают рану, а алая кровь стекает по пальцам. Челюсть сжата, дыхание прерывистое от боли, и Джозефуми чувствует вину, тяжелую и всепоглощающую, пронизывающую его тело, пока Кира заставляет себя говорить. Зрение затуманивается слезами. — Не волнуйся за меня, - шепчет Кира мягким голосом, хотя его пристальный взгляд сверлит глаза Джозефуми, - Хорошо? Иди вперед. «Знал ли он, что я собирался проболтаться?», - это походило на пытку. — Прости, Джозефуми, - говорит Кира, и на его лице появляется болезненная улыбка, - Я втянул тебя в этот беспорядок… Ни в чем из этого нет твоей вины. Ты не сделал ничего плохого. Его голос успокаивающий, нежный, он звучит как прощение, как понимание, и Джозефуми понимает, что не может это выдержать. Появляется Карера, мир взрывается дождем света, звука и крови, и Джозефуми убегает. Он замечает дерево рокакаки, прищуриваясь при виде двух плодов, свисающих с его ветвей. Кира безвольно обвисает на руках Джозефуми, его кровь окрашивает руки в красный цвет. Джозефуми дышит, бежит и считает. Шестьдесят метров. Сорок шагов. Тридцать метров. Двадцать шагов. В полутора метрах от меня. Два шага. Он наблюдает, как твердеют и крошатся его руки, когда фрукт проходит мимо губ Киры, и Джозефуми понимает. Он позволяет этому случиться, чувствует, как обмен разбирает его на части, кусочек за кусочком. Он слышит голоса на заднем плане, затихающие в статике, волны, разбивающиеся вдалеке. Сейчас он на грани, он чувствует прилив, который снова тянет его. На языке соль, в легких железо. «Кира», - думает он, наблюдая, как по его коже ползут трещины. Странное, гнетущее давление ощущается как сжатие рук, нежных и знакомых, к его шее, - «Я сделал свой выбор».