↯︎ ↯︎ ↯︎
Вместе с оргазмом Кэйю настигает одна навязчивая мысль, полностью обесценивающая все остальные. Яркая, манящая, привлекательная. Настойчивая настолько, что не просто задерживается в голове — нагло вытесняет все остальные и начинает руководить телом. Надо переспать с заместителем как можно быстрее, — требует она. И срочно тянет к действию, напрочь стирая все, что не входит в зону ее интереса. Значение всего прочего плавно приравнивается к нулю, туманит голову и стирается из памяти, стоит только попытаться осмыслить его значение. Тело начинает делать все само. Двигается, говорит, думает за него. Крепнет, пока не оставляет владельцу роль зрителя. Последняя мысль, принадлежащая Кэйе, прежде чем контроль над всем берет новое состояние — «верни мне меня». И кнопки, отменяющей происходящее попросту нет. Тумблер переключается сам. Переспать с заместителем. Переспать. С заместителем. п е р е с п а т ь Дилюк отнекивается. Прикрывается какими-то влияниями, плохими кроватями и прочей утомительной чушью, за которую его самого бы стоило нагнуть на подоконнике. Но в последний миг телу приходит мысль еще лучше. — А представь, если меня будет держать Боба, — предлагает оно. И тотчас перегибается через подоконник, чтобы попросить у него лично. Тянется вниз, ищет глазами, нагибаясь больше, чем следовало бы. И зависает на полпути. Что же, встречи со щупальцем не случается. Быть пойманным за шкирку — само по себе странно. Еще страннее — когда ускользаешь из рук одного парня, а возвращаешься уже к двум. Но самое странное — безвольно смотреть на происходящее и молча принимать каждую эмоцию, когда стук собственного сердца превращается в колотящийся в груди барабан. Отдаленно чувствовать наступивший испуг от резких рывков — сначала с окошка вниз и обратно в крепкую хватку, к которой, кажется, прибавляется еще одна рука. Свои мысли не развиваются — ни одной. Белое полотно. Вместо них в голове в полной мере хозяйничает чужеродное нечто, восхищенное происходящим. Такое же безумное, как те мысли, что ночью наружу вытянул Мими. Сначала из-за головокружения кажется, что два Дилюка — просто обман зрения. Потом приходит понимание: он реально раздвоился и второй почему-то блондин. Но пока все остальные его части на месте, цвет волос — последнее, что имеет значение. Главное, что голова на автопилоте генерирует все то интересное, чем можно заняться с двумя заместителями одновременно, и вот, что ей важно! С двумя не нужны ни кровать, ни Боба, и это все так замечательно до момента, пока в картину мира не возвращается резкость. Глаза идентифицируют светлую копию как не более, чем Дайнслейфа, и это мигом ломает весь кайф. Да уж. Тело корчит грустную мину. При нем не потрахаешься. Другое дело, будь это клон… Сознание внезапно притупляется, не позволяя развить мысль. …Кэйа, какие клоны, возьми себя в руки и прекрати думать о таких вещах… Короткая фраза с маркировкой «от владельца» врывается в кучу теплых и приятных, пытаясь изменить ближайшие планы, но быстро тает, гонимая, как назойливое насекомое. Никаких «прекратить», пока рядом главная цель. Попытка угомонить себя нехотя затихает и стирается с памяти. Вслед за ней исчезает не имеющий доселе значения писк в ушах и возвращается слух. — …не надо поднимать шума, — становится слышно, как оригинальный заместитель обращается к своему несостоявшемуся клону. Последний выглядит таким напряженным, будто Дилюк уже почти убедил его покинуть кабинет. — Я видел, что чуть не случилось, — вот только тон у Дайнслейфа слишком обвиняющий как для того, кого вот-вот выпрут вон. Тело тихо фыркает себе под нос. Видел, да? Если бы ты в самом деле видел, чему помешал, то уже закрывал бы дверь с той стороны, а не пытался сейчас… пытался что? Оно оборачивается и приподнимается с подоконника, чтобы сложить происходящее с ощутимым, насколько это позволяет поворот головы. К тому, что Дилюк лапает его за живот и спину, вопросов ноль. К Дайну, делающему то же с плечом, претензия из двух слов: «какого» и «хрена». — Он просто дышал свежим воздухом, — спокойно пытается убедить Дилюк. — Кэйа, что произошло? — Дайнслейф, вместо самовыставиться в коридор, обращается к нему лично. — Дышал воздухом, я тебе говорю, — но Дилюк, спасибо ему, уверенно гнет свое. — Пусть он скажет сам. Кэйа, ты как? — не отстает Дайн. — Он пытался тебя столкнуть? И тело уже открывает рот, чтобы разъяснить этому прилипале, что он не падал, а лишь наклонился, чтобы попросить Бобу себя подержать, и если Дайн сейчас не завалит и не выйдет, то сам станет третьим участником-мебелью… Но очередной вдох чистого воздуха, ветром бьющего по лицу, приносит с собой новую мысль, на миг убеждающую в том, что такого говорить нельзя. Жаль, это кажется телу правильным ровно до выдоха, которого Кэйе хватает, чтобы вернуться в темноту, на место наблюдателя. — Просто случайность, — убеждает Дилюк, невзначай подтягивая его к себе. — Тебе показалось. — Кэйа, ты с нами? — не успокаивается Дайн, не добившись нужной реакции. — Кэйа. То, что они зовут «Кэйа», радо бы подтвердить, честно. Оно бы доходчиво объяснило, кто тут и с кем. Но властвующее над разумом «переспать с заместителем» прямо сейчас загружает мозг тем, что топит все мешающие двигаться в эту сторону мысли. И пока происходит процесс сражения между «остынь, Кэйа, держи себя в трусах» и «о, да, прижмите меня покрепче, господин заместитель», приходится пропустить вопрос мимо ушей, скидывая легенду о своем падении из окна на богатую фантазию Дилюка. Последняя, к слову, тоже дает сбой. — Ты прекратишь этот цирк, или мне тебя усмирить? — ладно, надежды на мирное решение не остается совсем. Давай, Дилюк, уложи его врукопашную. Дайн встречает взгляд заместителя со всей серьезностью, достойной своего «слейфа». Опускает глаза вниз. Делает полшага вперед, тянется свободной рукой и — какого лешего ты творишь? — обхватывает Кэйю за спину так, что ребрами можно посчитать вжатые в них пальцы. И возвращает глаза на Дилюка. — Скажи, что с ним, — звучит как предупреждение, угроза, требование — что угодно, но людям старше по возрасту и выше по статусу таким тоном вопросы точно не задают. Ладно, сознание признает: хоть Дайн ему и не клон, но эта аура — энергетика, динамика, все те обжигающие флюиды, от которых по коже молнии бегают — точно такие же амбициозные, что и у зама. Дилюк же отвечает на провокацию таким собственническим жестом, что мыслящая часть Кэйи почти млеет: съезжает руками к бедрам, сцепив их в кольцо, и притягивает его ближе. — Это тебя не касается. По спине бегут мурашки. О, дьявол, как можно впихнуть столько сексуальности в четыре слова… Дилюк соблазнителен на преступном уровне. Вьющиеся пряди волос, алеющие губы и в каждом глазу по дьяволу. А вместе с его непреклонным тоном и твердой хваткой, отчетливо ощутимой сквозь одежду, просто голову сносит. Глубокий вдох. Нет, ну каким все-таки идиотом надо быть, чтобы всерьез повестись на подстрекательства обычного школьни..! Стоп. Еще одна фраза, пришедшая изнутри, которую, как уверяет главенствующая часть сознания, она бы в здравом уме никогда бы не оформила, повторяет попытки закрепиться в голове, и борьба с собой занимает еще больше времени. Выдох. Нечто вразумляющее терпит крах. В панике от того, что наблюдатель начал докидывать в голову свои мысли, тело руководствуется быстрым способом вернуть все как было и ведет корпусом в сторону, пока бедром не упирается Дилюку в пах. — Это мой одноклассник, так что касается, — цедит Дайн где-то на фоне, не придав значения жесту. Зато от реакции самого Дилюка контрольная мысль приходит в восторг. От руки, с нажимом скользнувшей по низу живота тело просто ликует. Один жест, обозначающий «потерпи», откидывает самого Кэйю еще дальше. И самые темные мысли продолжают править балом, как бы хозяин не пытался его покинуть. «Это же обвизжаться можно, как круто», восторгается тело, не скрывая дрожи. Подоконник, полунаклон, оттопыренная задница, две пары рук. В топку к неконтролируемому возбуждению летят фантазии о том, как легко превратить это в сцену из фильмов для взрослых, как просто снимается одежда и как сильно хочется продолжения, обещанного Дилюком. Через пару вдохов на границе разума опять собирается что-то вразумляющее, шепчущее о неправильности происходящего, но пока мозг главным образом интересуется чужими касаниями, ничего не получается изменить в голове. — Дилюк… — зато выходит сказать вслух. Бинго! — Да? Две пары глаз — даром, что одна из них его не интересует — мигом прикипают к нему, с испепеляющих становясь заботливыми. — Как ты? — спрашивает Дайнслейф. Но тело, на миг обманутое, уже возвращает контроль. Слабеющий, но все еще пресекающий попытки самому сортировать свои мысли, не говоря уже о словах. — Кэйа? Можешь говорить? Головой качает уже не он. — Дай ему время, — успокаивает Дилюк, не настолько оживившись, как Дайнслейф. — Не тормоши его. — Он что, головой ударился? — Дайн наседает еще больше. — Что… — и на миг замолкает, скосив задумчивый взгляд в сторону выхода. Вот бы он туда и пошел, — прикидывает тело. Надо попросить Дилюка выпроводить его наконец. И закрыть дверь на замок. И окно тоже, потому что свежий воздух явно не идет на пользу контролю… Нет, Кэйа, это надо прекратить… Стоп! Решение задержать дыхание мигом приходит в исполнение. Вот, что опасно для мыслей. Дыхание мешает желанию. И тело просто… прекращает. — Вы дрались, — прямо утверждает Дайн. — Не говори ерунды, — небрежно фыркает Дилюк. — Никто тут не дрался. — Тогда почему он и слова выдавить не может? — Я сказал, что это не твое… — Тогда я прав. С таким подерешься, посмеивается что-то внутри, пока что прекрасно чувствуя себя без кислорода. — Думай как хочешь. — Убеди меня в обратном, — Дайнслейф наглеет еще больше. — Ладно, — Дилюк внезапно соглашается. — Спроси учителей, если не веришь. Утром по учебному крылу разместили Бестелесных Патрульных. Знаешь, как они реагируют на вспышки агрессии и насилие? — Знаю, — Дайн тут же меняется в лице, осознав чужую правоту. — И я спрошу, — обещает он. — Спроси, — повторяет Дилюк. И смолкает. В тишине, нависшей на миг, тело уже просто готово молиться об его уходе, прежде чем придется сделать новый вдох. Ну же, понял? Мы не дрались, так что уматывай… Но Дайн даже не ослабляет хватку. — Тогда что с ним такое? — зато возобновляет допрос. — Хватит, — отрезает Дилюк. — Что с ним? — без шансов. — Ничего серьезного. — Это ты сделал его таким? — в лоб спрашивает Дайнслейф. Дилюк заминается, прежде чем ответить. Переводит взгляд на притихшего Кэйю. — Кэйа? — и Дайн тоже. — Почему ты такой подозрительно спокойный… — Мне кажется, или он… — Дайнслейф с натиском проводит Кэйе по груди. — …не дышит, — договаривает Дилюк. — Кэйа, — Дайнслейф подносит руку к его губам и убеждается окончательно, не ощутив дыхания. — Кэйа, хватит дурить, — спокойно просит Дилюк, как будто перед ним не более, чем капризный ребенок. — Что ты ему сделал? — зато Дайн уже переходит в режим паникующего. — Ничего, — Дилюк отрывает Кэйю от подоконника, поддерживая за торс. — Кэйа, прием, почему не дышим? — он подозрительно щурится, как будто бы догадывается. Тело жмется к нему ближе, наслаждаясь результатом, и даже не думает вдыхать. — Посади его, — а Дайн берет под руки и тащит еще дальше, к ближайшему дивану. — Срочно. Сделай что-то, пока он не отключился… Кэйа, держись, слышишь? — совместно с попыткой не повышать голос выглядит как минимум забавно. — Не истери, — успокаивает его Дилюк, но все же помогает усадить Кэйю. — Кэйа, перестань пожалуйста, — одного многозначительного взгляда хватает, чтобы тело осознало: Дилюк вкурсе, почему он задержал дыхание. И от этого оно еще больше противится, ощущая нехватку кислорода, даже когда грудь уже начинает вздрагивать от маленьких судорог. — Пожалуйста? Ты идиот?! — и тогда уже Дайнслейфу сносит крышу. — Ему надо помочь! Дилюк отталкивает его в сторону и опускается перед Кэйей на колено. — Не надо. Он сам это делает. — Как сам?! Начинай массаж сердца, делай что-то! — кричит Дайн, подлетая обратно. Кэйа только думает, что от штучного дыхания в исполнении заместителя он бы не отказался. — Кэйа, сделай вдох ради этого паникера, — цедит Дилюк, и сам встряхивая его за плечи. — Давай же. В глазах начинают стрелять черные мошки, а грудь ходит ходуном, но оно не дает воли до последнего. Спазм, еще один, еще. Слова отходят на задний фон, превращаясь в шум, а силуэты перед глазами окончательно размываются. — …↯︎ ↯︎ ↯︎
В коридоре он семенит рядом с Дайном, пытаясь уравновесить количество внимания, которое уделил Дилюку. Говорить Кэйа не рискует, но Дайн со своими чересчур внимательными взглядами и без того кажется удовлетворенным. Один лишь Дилюк впереди изредка ворчит что-то о том, как они опаздывают. Кэйа и близко того не слушает. У него сеанс самолечения, терапия активным анализом произошедшего и все, что обычно делают после того, как пятнадцать минут своей жизни не могли совладать с совершаемым собственным телом. Слова «пиздец», проскакивающего в голове раз за разом, отчаянно не хватает. То, что случилось, одним матом не описать. Описывать в целом тяжело. Слагать слова в фразы, фразы в предложения. Его состояние чем-то похоже на ускоренное обучение мышлению с нуля. Или опьянение. Последнее — из-за постоянных фантазий, которые отступают совсем неохотно, раз за разом напоминая, чего он, якобы, дурак, лишился. Которые подталкивают утащить Дилюка за воротник в ближайший кабинет, хлопнуть дверью перед третьим лишним и потребовать с заместителя обещанное. Предложения настойчивы, но опасны только возможностью вырваться изо рта. С контролем тела Кэйа, кажется, справился — порядок. С определением, что нормально делать сейчас, а что нет — тоже. Под угрозой осталось лишь то, что можно сделать быстро. Закатить глаза, сложить пальцы в плохом жесте, ляпнуть непристойность. Последнее пугает особенно сильно — собственные слова на случайность не спишешь. Самой безопасной кажется концентрация на думалке в поиске рычага отключения этого побочного эффекта от того, что он делал с Дилюком. Он. С Дилюком. Да блин! То, что они делали, пускающим мурашки воспоминанием летит в топку к непристойному, ждущему подпитки подсознательному, чтобы возродиться в голове красочными картинами, яркими ощущениями и призрачными касаниями, которые сохраняются на коже не хуже настоящих. Каждый будоражащий момент воскресает перед глазами так пугающе легко, что адекватной частью сознания хочется пнуть виновника, беспечно шагающего впереди, потому что какого хрена, Дилюк? — хватает взглянуть на его руки, чтобы почувствовать их на себе, словно это происходит по второму кругу. Торс, на который было так удобно закидывать ноги, вгоняет в краску. От взгляда на бедра бросает в жар ощущением того, как они сталкивались с его собственными, как Дилюк вжимался в него… Остынь, жалкий девственник, он просто имитировал! Хрен там. Поплывшему сознанию плевать, сколько из произошедшего было взаправду, пока оно помнит, в каком месте к нему жались, чем так нетерпеливо толкались и как именно обещали отодрать. — Кэйа, — Дайн вполголоса напоминает о своем существовании, и Кэйа запоздало осознает, что уже какое-то время хлещет его хвостом по икре. — Ой! — под взглядом оглянувшегося Дилюка даже «извини» не получается из себя выдавить. Рука машинально хватает подергивающийся хвост, только бы не выдавать свой нервяк. Но стоит пальцам сомкнуться на кончике, и Кэйа готов пожертвовать дайновой ногой, лишь бы вернуть все как было. «Я поймаю в кулак твой раздражающий хвост» — мгновенно проносится в ушах. «Тебе останется только беспомощно скулить» — бесстыже повторяет Дилюк, звучащий на этот раз лишь внутри головы. «Обещай меня… прямо как ты описал» — отвечает собственный слабый голос. И за это «обещай» отпинать хочется уже себя. Ведь обвинить Мими во всех своих грехах никак не получается. Просто потому, что своими желаниями, действиями и словами впредь до оргазма руководил он сам. Можно спихнуть все на разыгравшуюся боль в спине, да. Можно прикрыться этим перед Дилюком, Дайном, Ризли или Аято — кем-угодно. Но себе соврать не получается, как бы не хотелось. «Твоя вина» — говорит совесть. «Твоя заслуга» — поправляют шальные мысли. И обе сходятся в первом слове. Моя — признает Кэйа. Он сам это сделал. Сдался, потянулся навстречу, потому что хотел. О дьявол, как же сильно он хотел. Будь эти мысли кому-то видимы, он бы подключил все свое актерское мастерство, чтобы убедить наблюдателя в том, что дурной афродизиак влиял на него с самого начала, а инородное желание захватило тело еще в процессе, и вся та похабщина адресованная Дилюку, была сказана в состоянии помутнения, но он сам белый, пушистый, невинный и чистый. Наедине с собой приходится признать: эта хрень, что, видимо, еще не вышла с его организма до конца, проснулась только в момент оргазма, когда Амаре затопило все тело. И чем больше проясняется в голове, тем ужаснее кажется этот поступок. От самобичевания спасают только призванные утопить в разврате мысли, но это все равно смертельный танец меж двух огней. Как только погаснет один, второй сожжет все дотла. И все равно Кэйа пытается не попасться. Ослабнув, бессознательное немного меняет тактику. Смазывается, остывает, оставляя в своем изначальном смысле уже не столько пошлости, сколько обычной придурашенности. Близится к сочинениям пьяного поэта, но уже не грозит опозорить так сильно. И все равно не отпускает с концами, не позволяя выпустить из рук ту самую эфемерную лопату, с которой еще надо решить, что делать: выкопать себя из противоречивых чувств насчет содеянного, или закопать в умалишенных фразах, готовых, чуть что, соскочить с языка. Кэйа бы выбирал треснуть себя по голове и отрубиться, сбежав ото всех проблем, но чем дольше он об этом думает, тем сильнее перевешивают глупости в голове. И чем больше все походит на обычные мысли, тем больше он сдается, прекращая одергивать себя после всего неоднозначного. Сдается второй раз за день. Мысленно вскидывает руки над головой, машет воображаемым белым флагом, понимая, что на этом ничего не закончится. Ведь если избавиться от помутнения с концами не получается, остается только его пережить. Все то худшее, что можно было сделать, он и так уже сотворил после слова «сдаюсь», и мысли об этом остается только упрямо заталкивать в закоулки сознания. Под остаточным действием Мими (Кэйа надеется, что виноват именно он) в голову сочится все больше безобидных идей, которые так трудно отсеивать от собственных, что он смиряется и позволяет им «думаться». В конце концов, безопаснее спорить с собой о том, стоит ли петь о карманном королевстве утерянных галстуков, почему нельзя щипать заместителя за ягодицу или насколько, например, по десятибалльной шкале будет смешно скрыться в одном из коридоров, бросив напоследок «Дилюк вóда» и как велик шанс, что он погонится за Дайном, а не объединится с ним для поимки зачинщика. До реализации не успевает дойти только потому, что на подходе к залу Дилюк, несмотря на спешку, внезапно меняет направление. — Дайте мне минуту, — бросает он и сворачивает в уборную, вынуждая их ждать. Кэйа обращает взгляд на Дайна, на дверь, решает, что если его продолжат донимать расспросами, то он прикусит язык, и не важно, чей именно. Но потом все же двигается туда, куда велит… нет, не сердце. Мочевой пузырь. — И я хочу, — решается он, прошмыгнув следом за Дилюком. Вслед доносится удивленный голос оставшегося снаружи Дайна, и на миг хочется позвать его за компанию. Благо только на миг. Пописать помогает. В голове слегка проясняется, да и концентрация неприличного в голове слегка уменьшается. Соотношение самых обычных мыслей и «я себе язык откушу, если такое скажу» смещается к 60 на 40 в пользу приличного. Дальше Кэйа имитирует мытье рук, пока со стороны кабинок слышится только шорох одежды. Но чем бы Дилюк там не занимался, а делает он это так долго, что плескаться в раковине становится все скучнее, а внутренний детектив все активнее требует признания. Сначала он просто ждет. Поправляет на себе одежду, осматривает шею на предмет любовных следов, к разочарованию шальной части сознания не находит ничего и даже не знает, кого обвинять: аккуратность Дилюка или быстрое самоисцеление. Еще через минуту Кэйа не выдерживает. Громко шагает в упор к кабинке и прислоняется к ней плечом, дополнительно оповещая о своем присутствии громким вздохом. Дилюк прекращает шуршать, вероятно, вслушиваясь в ответ. — Что? — звучит с той стороны. Детектив Альберих так и просится вступить в дело. — Ты сейчас не пѝсаешь, — и Кэйа ему в этом не отказывает. — Язык без костей, — лениво отвечает Дилюк, возобновляя свое шуршание. — И что ты там делаешь? — в лоб спрашивает Кэйа. Ладно, не в лоб — в дверь. — Тебе оно надо? — уточняют в ответ. — Ну скажи. Дилюк хмыкает, прежде чем сжалиться над ним и признаться: — …избавляюсь от белья. Что же. На выходе из кабинки его встречает улыбка от уха до уха — самая широкая, на которую Кэйа способен — а он очень старается. Дилюк в ответ меряет его своим фирменным заместительским взглядом, пытаясь сойти за серьезного. — Смешно тебе? — но сдает позиции с первых двух слов, после которых выражение его лица чуть смягчается. И Кэйа не может не начать чудить, ощутив внезапную безнаказанность — лезет к нему в одежду. — Что ты делаешь? — Дилюк вправду застывает, позволяя шарить по своим карманам. — Не его хотел? — пораженно спрашивает он, перехватывая галстук, который Кэйа вытаскивает до половины и отпускает, не удостоив вниманием. Галстуки на фоне искомого не представляют никакой ценности, так что Кэйа лезет уже в задние карманы. Зря, кажется, потому что в такой близи глаза застилает еще большей дымкой, в которой приходится бороться желанием проверить на упругость чужие ягодицы, и без того мягкие через ткань штанов, да и не об этом ли обычно говорят «искать медь, а найти золото?» Но пока одни мысли преобладают над другими, а задние карманы оказываются пустыми, Кэйа бездумно концентрируется на том, что в состоянии временного безумия хочется узнать в первую очередь. То, ради чего он вкладывает в вопрос все свое обаяние, харизму и очаровательность: — И где же ваши трусики, господин заместитель? Э-э-э… В легком помутнении тяжело понять, почему Дилюк в корне неверно реагирует на его заигрывания — а именно это Кэйа вкладывает в дохрена соблазнительную, по его же мнению, фразу, — но то, что он смеется, все равно очень приятно. Довести заместителя до ярости, до оргазма, а теперь и до… такого. Мягкий смех пускает по коже мурашки, притупленное удовольствие от одного только звучания его голоса будоражит все тело. — Может, все-таки отпустить тебя с Дайном? — спрашивает Дилюк, наконец, отсмеявшись. — Нет, — твердо отказывается Кэйа, параллельно записывая в памяти звучание чужого смеха. — Кэйа, пожалуйста, подумай очень хорошо, — Дилюк продолжает буравить его проницательным взглядом. — Ты сможешь просидеть и не ляпнуть ничего компрометирующего, пока будет проходить собрание? Подумай тем, что тут, а не на языке, — просит он, указывая Кэйе на грудь. И Кэйа, конечно, уже готовится спросить, как можно думать титьками, но одновременно напрягается, отчужденно понимая, что сейчас сморозит совсем не то, что от него хотят, пытается это «не то» не говорить, сдерживает себя, хотя, может, это идиот Дилюк с такими предложениями должен сдерживаться… Но здравый смысл все же берет верх, подсказывая правильное значение услышанного, и в глазах, несмотря на их близость, слегка проясняется. Дилюк, не читающий мыслей, тем временем успевает решить обратное: — Ладно, так не пойдет, — сдается он. — Ты берешь одноклассника и уходишь, а я постараюсь все уладить и без вас двоих, — на миг замирает, прикидывая что-то в голове, тупится в пол. — Но если Крепус придаст этому значение, а он придаст… — Стой-стой, что? — путается Кэйа. На миг пойманное просветление медленно тускнеет, возвращая процесс мышления к уже привычным «затащить бы его в кабинку», «Кэйа, хватит об этом думать» и «а в кабинке можно подумать?» — Директор будет недоволен твоим отсутствием, — Дилюк зарывается пальцами себе в волосы, хмурит брови. Такой, блин, нервный, будто это он тут нанюхался и боится сказать дичь, а не Кэйа. — И что с его недовольства? — не то чтобы его хоть как-то трогали эмоции еще одного Рагнвиндра, но с чем черт не шутит. — Побурчит себе и переста… — Ты даже не представляешь, как побурчит, — перебивает Дилюк. — Он считает чье-то отсутствие неуважением и личным оскорблением. Но если ты придешь и скажешь что-то, что раскроет наши с тобой отношения, будет еще хуже. Тут даже Мими прекращает ухудшать ситуацию глупыми комментариями — сказанное и без того звучит ужасно. Дилюк же только добивает уточнением: — Я буквально выбираю между рискнуть сейчас и привести тебя в таком состоянии, или отправить к нему на личный разговор потом, когда он захочет узнать причину твоего отсутствия. Личный разговор с ненавистником чертей потом, или ляпнуть про Дилюка на собрании сейчас. Ну прямо-таки выбор года. А есть безопасный для жизни вариант? — И ты предлагаешь мне уйти? — повторяет Кэйа — еще разок, чтобы точно правильно понять. — Да. А я, кстати, предлагаю ему войти, — сбивает с мысли временное бешенство. — И встретиться с твоим отцом тет-а-тет? — уточняет он, тщательно подбирая слова, чтобы никакая неожиданная смена приоритетов не извратила вопрос. — Скорее всего, — кивает Дилюк. — Но зато потом ты будешь в себе и сможешь отыграть обычного учени… Что же, ясностью проскочившей мысли, с которой Кэйа обрывает его на полуслове, можно гордиться: — Тогда я иду сейчас. Дилюк смолкает и недоверчиво склоняет голову. — Ты только что интересовался моим бельем, — напоминает он. Никаких насмешек — просто факт. — М, а где оно, кстати? — вырывается у Кэйи, прежде чем он успевает прикусить язык. Ну какая нечисть во мне так мечтает о его трусах?! — В мусорном баке, где же еще? — небрежно признается Дилюк. — Нет, Кэйа, твой одноклассник прав — тебя не отпускает. Иди в номер. Кэйа отступает от него быстрее, чем успевает себя остановить. — Неправда, — разумеется, не с целью сбежать, а просто чтобы договорить. — Я соображаю лучше, когда ты не маячишь рядом. — Кэйа, пока что твое «соображать» даже близко не тянет на трезвые ответы, — доказывает Дилюк. — Завали! — вырывается у Кэйи. — Даже звучишь соблазнительно, ты, блин, — и последнее он тоже не собирался говорить — о, как все ужасно. — Так! Я имею право знать, кто виновник или нет?! — Хорошо, — сдержанно кивает Дилюк. — Сможешь скрыть рога и хвост — пойдешь. — Ладно, грозный-взрослый, — согласно кивает Кэйа, тут же нащупывая нечто внутри себя под вспыхнувшее счастье от того, что заместитель возьмет его с собой, если получится, — будут тебе рога и хвост. То есть, наоборот, не будут, — поправляет себя. Сила подчиняется совсем лениво, нехотя слушает своего хозяина, двигаясь в сторону головы и, само собой, задницы. Кэйа жмурится, концентрируясь сильнее, начинает проигрывать резко набежавшим безобразным желаниям и уже открывает рот, чтобы сказать, что ничего не получится, и еще кучу гадостей, которые так и просятся наружу… Но вспоминает ночь, глюки от Мими и зеркало, которое спасло его в прошлый раз. И кусает себя за щеку. Отчаянно, сильно, до металлического привкуса во рту. Удивленный вдох Дилюка доносится на границе слышимости, пока сила начинает делать свое, и Кэйа предельно фокусируется, стараясь не упустить то, что начал. Теперь, когда на первом плане боль, все получается. Рога с хвостом исчезают. Но стоит только открыть глаза, и тело опять охватывает слабость, в которой Мими тут же пытается перехватить контроль над разумом. — Ты как, нормально? — Дилюк рядом взволнованно-удивленный и точно не готов к тому, что все получится. А оно уже получилось, и теперь голова непривычно гудит, получив новую задачу в добавок к тем, с которыми все еще не справляется. И «доказать, что все под контролем» добавляется к ее длинному списку. — Отлично, — решительно отвечает Кэйа, пытаясь выглядеть уверенно. — Можем идти. Но пока в глазах плывет, чересчур задумчивого Дилюка очень сильно хочется потискать за надутую щечку. — Какой-то ты не грозный-взрослый, — ворчит Кэйа, глядя на это безобразие, не вовремя отмечает бросившуюся в глаза ширину чужих плеч, и выдает: — а тумба-юмба. А маразм крепчает. — Кто? — Тумба-юмба, — повторяет он, разведя руки в стороны для примера. — Широкая такая, знаешь. Шкафчик-красафчик. Дилюк пару раз моргает. Смотрит будто решает, обозвали его или похвалили. Держится секунду, две, три, и нет, все-таки сверкает зубами в коротком смешке. А в следующий миг превращает гримасу в болезненный оскал. — Не такой ценой я хотел оценить твой юмор, — цедит он. — Шкафчик-красавчик… — растягивает губы в еле заметной лыбе, мгновенно исчезающей в слове, наполненным гневом: — прибью. — Меня? — удивляется Кэйа, с надеждой пытаясь найти в этом пошлый смысл. Но Дилюк обламывает ответом: — Того, кто это подстроил.↯︎ ↯︎ ↯︎
В класс, который он с важным тоном обзывает конференц-залом, Кэйа заходит с глуповатой лыбой на лице. Все присутствующие тотчас оглядываются на них, и от осознания того, что второй человек школы сейчас разгуливает без трусов, становится еще смешнее. Дайн рядом ограничивается взглядом, полным непонимания. Дилюк, который еще в уборной не смог объяснить, почему лучше ходить совсем без белья, чем в таком, даже не пытается укротить это остаточное слабоумие. Просто невзначай закрывает его собой и незаметным жестом указывает, куда идти. Кэйа, у которого соображалка опять переключается куда-то в сторону «вот это у заместителя спина красивая», покорно шагает за Дайнслейфом, активно отгоняя от себя желание эту спину погладить. — Еще раз всех приветствую и благодарю за ожидание, — Дилюк тут же обращает всеобщее внимание на себя, начав важничать с первого слова. — Крепус еще не приходил? Сознание так медленно выходит из состояния желе, что слушать его речи буквально больно для мозга. Кэйа пока что себя и не мучает — переключается на то, о чем он думать в состоянии. Возобновляет подвижность извилин, начиная с простого, так сказать. Усаживается на крайний стул, справа от Дайна, закидывает ногу на ногу и принимается рассматривать присутствующих. Дилюк успевает куда-то отправить Бай Чжу и вполголоса переговаривается с двоицей, судя по строгим лицам, играющих в «кто на кого посмотрит злей», пока остальные продолжают ожидать. На них Кэйа и фокусируется — уж слишком много лиц тут собралось. Помимо кучи незнакомцев и такого же недовольного что и вчера Родерика, за зеркально расположенным столом его уже буравит взглядами знакомая парочка садистов: Ризли вопросительно выгибает бровь, Аято щурится, присматриваясь. Кэйа в ответ демонстративно поправляет волосы, в которых теперь не видно ни намека на рожки, в последний раз сдерживает желание показать им язык и прикрывается самым безобидным лицом, которое только можно состроить, когда в черепушке похабщина, оскорбления, глупости да полуобнаженный заместитель на сдачу. Отворачивается и натыкается на третий взгляд — в упор. Дайн многозначительно смотрит на него, прежде чем откинуться на стуле и указать на того, на кого Кэйа не успел обратить внимания: — Посмотри, кто слева. — Кто..? О… В голове мгновенно пустеет. Вот как. Даже всезнающее в оскорблениях Мими не может решить, что сейчас надо испытывать. Ну, наверное, стоит порадоваться, что их с Дайном слова восприняли всерьез и предполагаемых виновников привели в полном составе. Еще наверное, можно начинать злиться — раз они тут, значит, точно причастны. Можно поколебаться, прежде чем выносить приговор исходя из одного только их присутствия. А остается только продолжать пялиться без лишних мыслей потому, что главный виновник смотрит на него в ответ. — Чего это он? — шепчет Кэйа, продолжая разглядывать Самайна, когда тот отворачивается. Удивленно — вот как тот выглядит. Не вызывающее, не уверенно, не испуганно на худой конец. То ли так искусно изображает изумление, то ли в самом деле не представляет, что плохого сделал, подложив в чужой номер такое, но какой-то он… — Э-э-э, какой-то он не Самайновский сегодня. — Хороший актер, — бросает Дайн, совсем не впечатлившись. — Взгляни лучше на Торна. Ну уж нет, выучить все их имена во время вчерашнего знакомства было свыше его сил — не для того ему ясный ум, чтобы растрачивать его на запоминание целых двадцати душ, включая учителя. — На кого…? — но Кэйа все же переводит взгляд с Самайна на его вечносопровождающую троицу. И о чудо — нужного парня можно угадать по одной только роже. Слева от самого Самайна сидит такой же недоумевающий Дити, запомнившийся Кэйе благодаря тому, что как раз его вчера не могли поделить два олуха, а еще левее — брюнет, бросающий на учителей скорее любопытные, чем испуганные взгляды, но Дайнслейф говорит не о них. Последний в их ряду. Вот, кто молча тупится в стол с отсутствующим выражением лица и точно выглядит, как будто уже признает свою причастность к случившемуся. — Самый высокий, — подсказывает Дайн. Ага, Кэйа уже нашел. Самый высокий, самый широкий, самый, судя по вчера, наглый. Тот, кто вчера делил Дити с парнем из другой компании. Вот, кто такой Торн. Но стоит поизучать его пару секунд, как он поднимает голову, словно чувствует взгляд на себе, смотрит Кэйе глаза в глаза и отвечает полным непониманием. — Собаки дрессированные, — цедит Кэйа, не успев прикусить язык. Потом все же соглашается с Мими и продолжает: — Думают, что могут прикинуться невинными овечками и все им сойдет с рук? — Какие-то они странные, — Дайн хмуро к ним присматривается. — Не странные, а слишком самоуверенные, — о теперь собственная злость начинает полыхать сильнее навязанной. — Выбрали тактику дурачков, и сейчас будут отрицать все до последнего. — Ты прав, — признает Дайн. — Кто еще, если не они? А больше и некому. Кто прицепился к ним на школьном дворе? Кто чуть не довел до драки? Кто вылил на Кэйю целый набор из нелестных высказываний? Самайн. Кто обзывал его непригодным полукровкой на глазах у целого класса? Кто пытался его оклеветать и превозносил себя на фоне такого «отброса»? Тоже Самайн. Кто кажется достаточно богатым, чтобы достать любую запрещенку? Кому хватит наглости пробраться в номер одноклассников, пока там пусто? У кого самомнение высоты небоскреба, шатание которого приводит к желанию столь безумной мести? На уме лишь одно имя. А уж насколько гнилые его друзья, предстоит выяснить тем самым серьезным-взрослым, что все еще забирают внимание заместителя. Черт. Мыслям хватает всего взгляда, чтобы вернуться к неоднозначным. Надо было попросить Дилюка в балахон закутаться — может, меньше бы штормило от его вида. Давайте же, господин заместитель, прекращайте свои «шу-шу-шу» в углу и начинайте разоблачать подлецов, из-за которых я только о вашей прекрасности сейчас и могу думать. Может, свезет, я увлекусь обсуждением и не ляпну никакой дикости на весь кабинет, чего мы с вами одинаково боимся. Хоть чуда не случается, и Дилюк все еще не не читает мыслей, а спасение от Рагнвиндра все равно приходит. В буквальном смысле. Через дверь. — Все в сборе? Фред тоже? Хорошо, — наконец-то является сам Крепус, который начинает с ходу наводить порядки: — Оди, собери и рассортируй доклады по степени важности. Хочу видеть подробности произошедшего в отдельной стопке. Фред, ты знаешь свою задачу. Дальше Бай Чжу, где Бай Чжу? Парень, названный Оди, первым бросается выполнять свое задание, собирая у каждого по одинаковой папке, пока остальные только получают от директора новые поручения. Суматоха приличных масштабов разворачивается в рекордные сроки, и выглядит это настолько неожиданно, что действует как способ отвлечься. Кэйа внимательно следит, ловит каждое слово и жест, составляет более детальную характеристику того, кого видит во второй раз. Одно ясно с первых минут: на конкурсе суетливых звание «Человек Сумасшедший Дом» присудили бы именно ему — такому же огненно-рыжему, что и его сын, директору. Между этим незаметно вернувшийся Бай Чжу внезапно дает знать о себе кружкой чая. — Выпей побыстрее, — говорит он, склонившись к Кэйе. — И если будет накатывать — дыши глубже. — Спасибо, — Кэйа тут же следует совету, вдыхая знакомый со вчерашней ночи аромат. А через пару секунд слышит, как позади шуршат створки отворяющегося окна, впускающего отврезляющий свежий воздух. Вот только там не обнаруживается никого, способного это сделать — Бай Чжу уже в другом конце кабинета. Зато стоит только найти глазами Дилюка, и спасительный чай пить уже не хочется. Потому что «ого, сам заместитель находит время, чтобы одарить меня взглядом в такой беготне, а это же невероятное проявление заботы, знать о которой так приятно, что никто даже не заметит, если продолжить об этом думать, случайно разлив чай… надо лишь немножечко его наклонить, пока никто не смотрит… вот так, еще чуть-чуть… и еще немно-о-о…» — Кэйа! — чашку спасает появившаяся из ниоткуда Дайнова рука. — Ты что творишь? Выпей. «Ну кто тебя звал?» — пытается бунтовать Мими, но быстро затухает, выбитая из колеи. — А, да… я как раз собирался, — Кэйа поспешно делает пару глотков, не понимая, ощущает ли он ослабление постороннего влияния, или просто активно внушает себе, что это сильно поможет. Впрочем, когда он видит, что Дилюк больше на него не смотрит, это уже не трогает так, как изначально. И все же, несмотря на комбо из открытого окна и чая, который в этот раз намного крепче, Кэйа пропускает часть разговоров мимо ушей — на этот раз, кажется, по своей воле. А виной тому наблюдение за Рагнвиндрами. «Заместитель — душечка» — подкидывает неугомонная часть сознания, осуществляя последние успешные попытки вставить свои пять копеек в каждую мысль про Дилюка. «Уймись, бешеная» — усмиряет ее Кэйа, подкидывая к характеристике заместителя пару менее приятных эпитетов для равновесия. И все равно на фоне директора это слово так и просится на язык. Душечка Дилюк выглядит статно, если не сказать величественно. Стройный, высокий — выше Крепуса, сдержанный в жестах, когда отвечает. А вот его отец рядом — та еще мельница. И без того коренастый и широкоплечий, он жестикулирует так, будто у него жизненное кредо «кто шире, тот главный в мире». Больше чем поведение, Кэйа оценивает только его лицо: покатый лоб, нос с горбинкой, бородку, небольшие бакенбарды. Сознание машинально примеряет последние две вещи на Дилюке, и даже ими не получается его испортить. Сходится — подлецу все к лицу. — …Люк, ты слева от меня, — Крепус наконец-то отдает последнюю команду. — Хорошо, начинаем. Кто бы не придумал расставить столы квадратом, а этому «кому-то» Кэйа столь же благодарен, сколь и готов голову отгрызть. И первое, и второе — потому что Дилюк садится так близко. И вот уже не спасает ни выпитый чай, ни свежий воздух, а чтобы не потянуться к нему рукой, приходится еще разок прикусить себе щеку. — Для начала, я хотел бы обратиться к подозреваемым. Мы нашли доказательства вашей причастности к случившемуся… Но к тому, что Дилюк начнет говорить, его щемящее сердце оказывается не готово, и к святому тянется уже нога под столом. О, дьявол! На него же сейчас все смотрят, и очень важно никак себя не выдать, ведь Дилюк так об этом просил, но его до безумия сильно хочется тронуть, обратить на себя внимание и что-угодно, потому что этот гад теперь смотрит куда-то в сторону Самайна, когда должен не отрывать глаз от Кэйи, и вдох-выдох не помогает, нога тянется к нему, бедро отодвигается, чтобы достать, и если это случится, будет просто ужасно (и прекрасно), и понять, какой из исходов правильный, так трудно, что план спасения Дилюка от ноги приходится реализовать быстрее, чем обдумывать, насколько этот план плохой. — На, подержи меня. О, что я сделал?! Впрочем, Дайнслейф, чью руку Кэйа поспешно кладет себе на бедро, никак не протестует. Но это и не помогает, потому что Дилюк продолжает говорить, нога — к нему тянуться, Дайн взглядом просит объяснения, а объяснять что-то в состоянии «хочу-не-хочу» — та еще задачка. И все это балансирует на грани провала, пока Дайн не понимает происходящее по-своему и действует безоговорочно. И тогда Дайн свободной рукой подтягивает его к себе вместе со стулом. И хоть ножки скрипят по полу совсем негромко, этого достаточно, чтобы услышал Дилюк. Конечно, он обращает внимание. — …обладаете какими-то сведениями… — и, само собой, замолкает на полуслове. И — ну как же без этого! — запускает цепную реакцию, следуя которой на Кэйю с Дайном смотрит как минимум половина присутствующих. … — Рассадите этих голубков, — голос директора действует словно ведро льда на голову. Не воды, а именно льда — большими кусками бьющего по макушке с каждым полным раздражения словом. Кэйа слетает с места в считанные секунды. На уме только найти свободное место, сгорбиться на нем посильнее и не высовываться из-за чужих спин, пока все не пройдет. — Сюда, — по пути ему отодвигают стул, и Кэйа не думая падает на него, прежде чем замечает, кто ему помог. Бай Чжу смотрит сочувственно, но ничего не говорит. — Спасибо, — бормочет Кэйа, вперив глаза в стол. И все же получает тихий ответ: — Не смотри на него пока — это сильный триггер. Сконцентрируйся на обсуждаемом. Чаю нужно время, чтобы подействовать. И хоть Мими требует послать доктора на «три веселые», да и Дилюк звучит все так же соблазнительно, но когда в монолог вклинивается Самайн, в бой за главенство вступают совершенно другие эмоции. — Да кто-то нам объяснит, что мы такого сделали?! — выкрикивает он. — Привели, ничего не объяснили, заставили пропустить урок..! И вот уже рука тянется под стол — запустить в него ботинок. — Сейчас мы и узнаем, кто и что сделал, — грозно перебивает Крепус, и в сравнении с этим удар обувью кажется меньшим злом. — А тебе бы лучше помолчать, если не собираешься признаваться. — Но я все же посоветовал бы это сделать, — не менее властно добавляет Дилюк, и мозг опять начинает вытекать через то ухо, что ближе к нему. — Признаваться в чем?! — зато вопли Самайна здорово отрезвляют. — Тихо, — как и ответы Крепуса, чей лимит терпения далеко не такой большой как у его сына. Жаль, Самайн и вправду затыкается, побоявшись директорского гнева. — Финеас, Патрульные что-то обнаружили? — зато возобновляются пытки голосом Дилюка, хоть и с глазами в стол коробит не так сильно как прежде. — Была пара разговоров, но совсем не о том, — отзывается Финеас. — Если вкратце, то ничего, стоящего внимания. — Хорошо. Пускай команда продолжает анализ, пока я вас не отзову, — Дилюк говорит до опасного долго. — Шон, слово тебе. — Повторить все..? — к разговору подключается еще одно лицо. И еще небольшая доза помутнения: — Да, и то, что сказал мне, тоже. — Я могу показать? — и опять состояние безграничного боготворения заместителя разбавляется чужим ответом. — Конечно, пожалуйста, — и обратно. — Обыск 86-го номера не показал ничего необычного, — зато этот Шон собирается говорить долго, и это звучит как шанс отвлечься. — Кто в нем живет? — интересуется Крепус. Несмотря на то, что хозяева комнаты тут же поднимают руки, шуршание бумаг ставит беседу на паузу. — Самайн Дюмонбле и Эшли Дерпи, — называет их Шон. Кэйа смотрит на них, повторяя услышанное «ничего необычного» и случайно входит в свой самый безопасный для окружающих режим: детективный. Сначала, конечно, хочется запротестовать вслух, потому что быть не может, чтобы в номере этих гадов все было нормально! Тут же подключаются аргументы о том, что в фильмах у таких мерзавцев в каждом рукаве по пушке и вообще, у них даже фамилии звучат преступно, но рядом с ними чихает Дити, и Кэйа вспоминает, что четыре тела — это как минимум две комнаты, так что хочется потребовать у директора выяснить, у кого еще Самайн мог хранить свои запрещенные штучки. — А что со второй комнатой? — но директор предупреждает его желание быстрее, чем Кэйа озвучивает его вслух. Шон докладывает, периодически поглядывая в свои отчеты: — Номер 90, что напротив комнаты пострадавших, вызывает много вопросов. Во-первых, исходя из одоральных следов в воздухе, мы точно можем сказать, что и Дерпи, и Дюмонбле, посещали эту комнату вчера. Во-вторых, позвольте, — он делает паузу, чтобы отнести что-то директору, и через пару секунд на главный стол опускаются две прозрачные сферы, повиснувшие в воздухе. У Кэйи в другом конце класса случается приступ перфекционизма и для симметрии отвисает челюсть. Вот это они заморочились, чтобы ради сбора улик достать штуки, которые при расследовании использует сама Инспекция. — Этот пепел нашли возле стола, — продолжает Шон, и все становится еще интереснее, — список содержимого, которое мы успели выявить, указан в отчетах, но главное — в остатках обнаружена самосвершаемая магия. Второй образец был обнаружен на подоконнике, но ничего необычного помимо золы и табака в себе не вмещал. Оба экземпляра мы дополнительно подготовили для Инспекции… И Кэйа бы удивился последнему слову еще сильнее, только если бы к этому времени не предположил, что закон все-таки вмешается. — …но более точный результат станет известным быстрее — когда старший алхимик закончит свой анализ. Пока что мы склоняемся к тому, что на столе сожжена бумага, а на подоконнике остались следы от самодельных сигарет. Ну вот. Составленное в голове представление о компании Самайна начинает накладываться на то, которое рисует докладывающий. Курят в номерах, жгут расписания (что же еще может вонять магией), подкидывают неугодным одноклассникам запрещенные афродизиаки — все сходится. Теперь, сидя поближе к ним, Кэйа даже слышит, что так громко шепчет Дити, пытаясь дотянуться до Торна через Эша: — Просил же не делать самокруток! Теперь нас всех накажут! — Повезет, если самокрутки — их самая большая провинность, — рядом качает головой Бай Чжу. Пока Крепус рассматривает улики, в зале воцаряется тишина. В конце концов, он задает закономерный вопрос: — Хочешь сказать, что они виноваты в одном деле, потому что нарушали другое? — Это не все, — вмешивается Дилюк, и тоже обращается к Шону: — Что с состоянием воздуха? Тот переворачивает пару страниц своего доклада, пробегается глазами по написанному и хмурится. — Это странно, но в воздухе обнаружено Мими. Тяжело не улыбаться во все тридцать два, когда слышишь приговор для как минимум двум из четырех «невинных овец». Кэйа идет на компромисс и коротко ухмыляется, наблюдая за тем, как меняется лицо Самайна. — Странно? — повторяет Крепус. Да ничего странного, он уже себя выдал — вон, как глаза выпучил! — Да, — но взрослые все еще продолжают о чем-то своем. — Дело в том, что его там совсем мизерное количество, исключающее долгое пребывание вещества в комнате. Ну значит, Самайн просто приходил к этим двоим похвастаться. Логика сохраняется, так что можно обвинять! — Сколько? — зачем-то уточняет Крепус. — Точно сказать тяжело, — Шон, хуже того, увиливает от прямого ответа, как будто это имеет большое значение. — Примерно, — настаивает директор. — Не более пары минут, я думаю. Кэйа начинает негодовать. Ясно же как день, что это он просто зашел и попонтовался, а эти мудрагели что-то там высчитывают. — То есть? — Он там не хранился, но заносился, — разжевывает Шон. Вот это верблюжье терпение — так долго повторять очевидные вещи. — А вторая комната, говоришь, была пустой? — продолжает Крепус. — Абсолютно. Мы проверили все. В воцарившейся тишине ужасно хочется взять все в свои руки. Жаль, этим остолопам никак не намекнуть — только говорить прямо, а к этому Кэйа готов с переменным успехом. — Думаю, сейчас самое время выслушать самих обвиняемых, — и спасибо Дилюку, который движет дело в правильном направлении. Где-то между строк опять просится уже знакомое тяготение в его сторону… Ну уж нет, ты больше ничего не испортишь, пока я не выясню, кто из этих четверых точно перешел мне дорогу! Глубокий вдох, выдох, мысли в кучу. Давай голова, работай в полезную сторону. Хорошо, что Дилюка слушают и происходящее этому способствует. — Дитиан Инфас, — полное имя Дити режет по ушам, когда его называет директор. — В комнате, которую ты делишь с соседом, был обнаружен запрещенный законом афродизиак. Тебе есть что сказать в свою защиту? — Я… — Дити, видимо, решает продолжать делать себе хуже и прикидываться непричастным. — Я ничего не знаю. Я не был вчера в комнате, все подтвердят, только спросите… И Кэйа, глядя на него, сам не знает, что думать. Решает причислить его к кретинам за дружбу с Самайном, и все на этом. Уж слишком туго сегодня соображает голова, чтобы вычислять степень чужого добросердечия по одной только роже. — То есть, сказать тебе нечего, — впрочем, и директор его не жалеет. — Я ничего не делал, — Дити кривит свое смазливое личико еще больше. — Честное слово! — Торн Темерус, — но Крепус уже нападает на второго «невинного», — оправдываться будешь сейчас или подождешь на допрос от Инспекции? Тишина. — Темерус, я не слышу. Торн прячет лицо в упертых о стол руках. Ноль реакции. Худший актер из четверки решил сдаться, даже не попытавшись. Эш тормошит его за плечи, Дити шепчет что-то менее внятное и более неспокойное, чем в прошлый раз, и только Самайн наблюдает, не выказывая эмоций. — Он там уснул что ли? — интересуется Крепус, устав от представления. И только когда Бай Чжу начинает подниматься из-за стола, Торн все-таки решает подать признаки жизни: — Нет. Теперь, когда он показывает лицо, уверенность в том, что он решил проиграть партию, не начиная ее, только возрастает. Вопросы вызывает лишь потерянно-удивленный Самайн, которого эти перемены в однокласснике совсем не колышут — неужели думает, что если друг его сдаст, у него все еще будут шансы спасти себя самому? — Кто принес Мими в школу? — прямо спрашивает Крепус, посчитав бойкое настроение Торна за готовность признаться. — Не знаю. Этого и стоило ждать. Пара человек громко фыркают. — Хорошо, ждем прибытия Инспекции, — легко соглашается включившийся в разговор Дилюк. — Предлагаю закрыть всех четырех в отдельных… — Не надо, — Торн слегка меняется в лице. — Тебе есть что добавить? — Крепус возвращается к теме. — Я не знаю, кто его принес, и… — но Торн все еще не говорит ничего из того, что от него ждут. — Мы уже это услышали, — устало перебивает Крепус, перелистывая документ перед собой. — …и я даже не уверен, что это за штука, — продолжает Торн, — но в этом виноват я. Сам он виноват, ага. Сам решил отомстить хер пойми за что, сам достал запрещенную законом вещь, сам притащил ее в чужой номер. Тут даже при желании верится с трудом. Зато теперь становится ясно, что задумал Самайн: пожертвовать самым глупым, спихнув все на него. — Ты виноват? — повторяет Крепус. — Наверное, я, — кивает Торн. Кэйа ему уже помогать готов от стыда. «Наверное», блин! Ври убедительнее, раз начал! — То есть как это, «наверное»? — к разговору подключается один из сидящих в стороне дядек. — Ты был не в себе? — Я… не уверен в том, в чем вы меня обвиняете. М-да. Кэйа сдерживает желание хлопнуть ладонью себе по лбу. Как же тупо… Они даже не обсудили, кто о чем будет врать. — Кто-то из вас, парни, пронес в комна… — Крепус начинает спрашивать прямо. — Нет, отец. И как бы тихо Дилюк не вмешался, но Кэйа слышит, оглядывается, готовится к очередному провалу в виде вернувшегося бешенства. Ждет, готовый руками прикрываться от его ослепительности. И ничего не происходит. — Я спрошу сам, — обычная фраза. Обычный заместитель. Привлекательный — это Кэйа признавал и будучи вменяемым. Но не более. Где подевалось желание прикоснуться? Утащить его куда-то в закоулок? Повалить на ближайшую горизонтальную поверхность… Ладно, теперь, когда Кэйа начинает перечислять все, что хотелось от него десять минут назад, оно начинает отзываться, и приходится быстренько затолкнуть его назад. И бежать обратно в реальность, где сейчас Торна будут… — Валяй, — Крепус откидывается на кресле. Валять, ага. — Где ты взял Мими? — начинает Дилюк. — Нашел. — Бесполезно… — тяжело вздыхает Крепус. — Он нас кормит односложным ответами и ходит кругом да около. — Нет, все реально было так, я получил записку! — и Торна прорывает. — Я все скажу, я объясню! — Записка? Покажи. — Она… У меня ее больше нет, но я помню о чем она, я скажу. Кэйа даже не осуждает Рагнвиндров за такие скептические взгляды. Главное, что они уже взялись за слабое звено. Остается только добиться от него правды, а не всяких импровизированных записок которых «больше нет». — Тогда говори. — Мне подкинули ее в карман, и я просто сделал то, что там было. — И где же она теперь? — недоверчиво уточняет Дилюк, переглядываясь с Крепусом. — Сожглась. — Сожглась? — Загорелась, она сама… — у Торна опять кончается лимит слов. Ах вот оно что — самосгораемые записки. Вот, что оставило след магии после сгоревшей бумаги. — И что в ней было, в этой записке? — в разговор еще раз включается Крепус. Торн опять молчит, виновато зыркает на одноклассников, опускает глаза в стол и совсем высоким, как для парня его габаритов, голосом, признается: — Как отомстить. — Что? — не выдерживает Самайн. И этому поганцу все еще хватает наглости притворяться не автором записки! Впрочем, остальные, в отличии от него, действительно удивляются. Взрослые переговариваются, переглядываются, Бай Чжу что-то говорит своему соседу слева, а Кэйа встречается взглядом с Дайном и делает лицо «я же говорил». — И ты отомстил, — лишенным эмоций голосом заключает Дилюк. — Я не хотел! — срывается Торн. — Дити, прости, я не знал, что так выйдет! — просит он, развернувшись в его сторону. — Я думал, это обычный дурман! Дити? Ты просишь извинения у какого-то Дити, а не у тех, кто пострадал из-за тебя в самом деле?! — И как ты мстил?! — впрочем, сам Дити загорается не меньше Кэйи. — Ты реально собирался мне его подлить?! — Какое еще «мне»? — Кэйа совсем теряется, тем не менее, наслаждаясь потоком брани, который льется на вжавшегося в стул Торна. — Они с ума сошли? — Им не сказали, что случилось, чтобы они не могли придумать оправдание заранее, — тихо подсказывает Бай Чжу, наблюдая, как пара мужчин в одинаковой форме берется предотвращать драку. — …ты меня предал, ты пошел с ним! — огрызается Торн, отъезжая на стуле с чужой помощью. — Так, стоп, стоп, остановились! Сцена разнимания двух петухов оканчивается тем, что каждого сажают за разными концами их стола, а охрана возвращается к углам комнаты за их спинами. — Торн, — и Дилюк, наконец, возобновляет допрос. — Расскажи в деталях, что случилось с того момента, как ты нашел записку. Когда это произошло? Торн еще немного приходит в себя, прежде чем начать отвечать. — Во время ужина, когда я ушел в туалет. Она сама оказалась в моем кармане, честно, я даже не заметил, кто… — Так, и что в ней писалось? — продолжает Дилюк. Крепус делает жест парню возле себя, и тот тут же берется все записывать. — Я не помню идеально, — наперед оправдывается Торн, — потому что прочитал только два раза, и второй — когда она уже горела, но в начале было что-то о том, что со мной поступили совсем несправедливо… — Что именно несправедливо? — Ну, то, что я поссорился с Эдвардом, и Дити ушел в другую комнату. — Стоп, кто такой Эдвард? — перебивает Дилюк. — Другой парень, которому я нравлюсь, — встревает Дити с полным недовольства комментарием. — И из-за тебя они поссорились? — Дилюк тут же переключается на него. — Да. — Когда и кто был свидетелем? — При всех, прямо на уроке вчера вечером! Вот только в тех страстях Кэйа даже близко не участвовал, так что связь между ссорой этих троих и желанием отомстить получерту ровно столько же, сколько в Бобе человеческих частей тела. — Ладно, Торн, продолжай. Что еще было в записке? — Вообще, там был указан путь к месту, где меня ждет вещь, которую можно использовать как отмщение. С другого конца комнаты громко фыркает обиженный Дити. — Помнишь, где это? — Да. — По окончанию отведешь нас. Продолжай. Где и когда ты прочитал записку? — Я сначала подумал, что это от Дити, так что дошел до своего номера и открыл там. Я только дочитал, а она сразу вспыхнула. — Как она горела? — подключается Шон. — Фиолетовым пламенем. Это такая, что горит, когда прочтешь, я ничего не делал, клянусь. — Самосгораемая? Похоже на правду, — кивает Шон, делая какие-то свои заметки. — Дальше, детальнее о содержании записки. — Ну там было что-то типа «сходи на этаж с кабинетом философии», детальный путь о том, где свернуть, пока не найду черную лакированную дверь перед поворотом на дальнюю лестницу. — И ты пошел туда. — Да. — Когда? — Почти сразу, — обреченно признается Торн. И принимается оправдываться опять: — В записке говорилось, что надо спешить, и я был зол, поймите, я бы не сделал этого, если бы у меня было время подумать..! — Кого ты встретил по дороге? — перебивает Дилюк. — Только пару одноклассников, которые шли в комнаты с ужина. — Имена. — Йоко, кажется, и такого парня со шрамом на лице, не помню имени… — Аластера, — подсказывает молчаливый доселе Эшли. — Оди, запиши их полные имена, — Крепус отдает приказ своему помощнику. — Отдай Ризли — пускай расспросит. — Дальше, — напоминает Дилюк, уже чересчур серьезный и хмурый для того, чтобы продолжать расспрашивать этим безучастным тоном, в котором он говорит доселе. — Я зашел в нужный кабинет. И нашел там эту штуку — Мими. — Где конкретно? — В одном из столов. Я помню какой, я покажу. — Столов? — Да, парт. Кэйа мысленно ликует. Ура, это не единственная комната с партами! — На том этаже есть классы с партами? — доносится чей-то вопрос. — Он был заброшен? — интересуются у Торна. — Да, вроде. — Наверное, старый класс искусств, — подсказывает Аято. — Дальше, — подгоняет Крепус. — Я открыл парту и нашел в ней что-то как сундучок. — Опиши. — Из дерева, простой, вот такой где-то, — Торн разводит руками, показывая размер. — Без узоров, только с кодовым замком. — Он остался там? — Да, я взял только… ту штуку. — Шон, отправь своих поискать шкатулку. Только осторожно — в ту комнату никто не ходил сто лет. — Что было дальше? — Я ввел пароль, и она открылась. — Пароль? — Два три пять. Он был написан в записке. Рядом слышится бормотание Бай Чжу: — Год изгнания… В голове щелкает. О, точно. 235. Одно из чисел, ради которых Кэйа в начальной школе извращал свою память самыми придурошными ассоциациями. Двойку и пятерку он представлял смотрящими в разные стороны лебедями (пятерка — очень кривого лебедя), а тройку — их червячком. И двести тридцать пятый год — год устранения каменных големов из земель Каэнри’ах — единственная дата, которую он помнит со времен уроков истории пятого класса только благодаря этой глупой, но действенной ассоциации. Лебедь, червяк, кривой лебедь. — Мне почему-то кажется, что ты водишь нас за нос, — но Крепус не впечатляется. — Или важную дату выбрали, чтобы ее не забыть, — зато Дилюк уже верит. Кэйа где-то между принятием и отрицанием. Может, Крепус и прав, и пора допрашивать Самайна, у которого за время допроса рожа становится чересчур хитрозадой, чтобы отпустить его так просто. Но и Торна тяжело осуждать — на его месте каждый бы и не такие баллады слагал во имя спасения своей шкуры. Особенно, когда угрожают сразу с двух сторон: с одной — грозный директор школы, а со второй — Самайн, который, если что-то пойдет не так, точно ему за это отомстит. Тьфу. — Дальше. — Коробочка открылась и я достал… ну, эту вещь. — Мими, — нетерпеливо подсказывает Крепус. — Как она выглядела? — Э-э-э… Черная, маленькая. Как будто флакончик с духами или какой-то спрей. — И что ты с ней сделал? — руководство допросом опять перехватывает Дилюк. — Спрятал под кофту, все по инструкции. — Вы бы так правила выполняли, как руководства неизвестного происхождения слушаете, — подает голос Родерик. Кэйа от неожиданности оглядывается на него. И обжигается ответным взглядом. Ну и неприятный тип. — Дальше, — повторяет Дилюк. — Я отнес его к себе в комнату. — Встретил кого-то? — На этот раз нет, — качает головой Торн. — В комнате ты был один? — Да. — Где был в это время Дитиан? — Не знаю. Наверное… — Я ужинал, — отзывается Дити. — Как долго тебя не было? — Дилюк обращается уже к нему. — Не знаю. Минут двадцать? — раздумывает он. — Торн пропустил ужин, так что у него было много времени мне отомстить. Тебе отомстить? Тебе?! — Они издеваются? — устало вопрошает Кэйа, подняв глаза к потолку. — Слушай, — загадочно улыбается Бай Чжу, вероятно, понимая больше него. А ни хера ведь не сходится. Если исходя из рассказа этих двоих Торн шел мстить Дити, то почему «подарок» оказался у Кэйи с Дайном? Но пока Торна никто не поправляет, приходится слушать этот цирк и пытаться состыковать эту версию со случившимся. — Дальше в записке говорилось, что мне надо быть осторожным, чтобы самому не поддаться влиянию этого дурмана. Поэтому надо было отнести это в комнату Эдварда, поставить на его зеркало в ванной, и не дышать с момента, как открою. В комнату Эдварда! Кэйе хочется кричать. И что же за Эдвард живет в моей с Дайном комнате, ты остолоп безмозглый?! — Стоп, не по… — Крепус опять собирается перебить. — Продолжай, — Дилюк многозначительно смотрит на отца. Торн замолкает в нерешительности, но не получив новых указаний, все же продолжает свою исповедь: — Я так и сделал. Только слегка раскрутил ее у себя, чтобы не тратить на это времени… там. Вот и оно — оставленный след запаха Мими, который и выдал этого горепреступника. И Кэйа почти уверен, не случись этого, он так бы сидел сейчас как и остальная троица, и молчал как рыба. И это только первый, а сколько скажут остальные, если за них возьмутся с таким же напором, и кто первым проколется о том, что мстили они никакому не Эдварду? — Допустим, — продолжает Дилюк, ничем не выдавая недостоверность истории. — Как ты попал в комнату? — Я услышал, как зашумели двери напротив, а потом увидел, что Эдвард вышел. — Как увидел? — Через щель для ключа. Единственное, что сбивает с мысли о том, какие они придурки-притворщики — это то, что Эдвард — такой же блондин, что и Дайнслейф, и перепутать их двоих через дверную дырку не так трудно. О, насколько тупой получится ситуация, если окажется, что Торн в самом деле просто попутал комнаты… — И что было, когда он вышел? — Я прошел в его комнату, — у Торна хрипнет голос, но он заканчивает: — и сделал все, как надо было. — Не сходится, — перебивает Дилюк. — Ты что-то недоговариваешь. Торн смолкает и моргает, глупо приоткрыв рот. — Ты хочешь сказать, что кто-то сказал тебе пронести Мими, просто надеясь на то, что владелец комнаты выйдет и не запрет дверь? — Я и не сомневался, что он выдумывает, — фыркает Крепус, которому, видимо, как и Кэйе, уже не терпится выложить этим фантазером, где и как они просчитались. — Нет! Я забыл, забыл сказать, в шкатулке была еще отмычка! — мигом признается Торн, выудив из кармана новую улику. — Принесите, — командует Крепус охране. — Так что точно писалось в записке? — спрашивает Дилюк, пока отмычку оглядывает директор, а потом забирает Шон. Торн мрачнеет еще больше. — Дождаться отбоя и отнести баночку ночью. — Но ты так не сделал. — Я думал, что они и так не будут спать, так что надо сейчас, — совсем тихо говорит Торн. — А тут как раз подвернулся удачный момент. — Момент, когда Эдвард вышел? — повторяет Дилюк, и у Кэйи не остается сомнений в том, что он уже все понял. — Да. Ведь то был момент, когда выходил Дайн. Дилюк тихо переговаривается с директором, прежде чем перейти к заключительным вопросам. — Напомни, кому ты собирался отомстить? — Эдварду, — повторяет Торн. — За что? — За то, что увел у меня Дитиана. И вот он, главный вопрос: — А как ты узнал, в каком номере живет Эдвард? Торн еще раз виновато моргает в сторону Дити, прежде чем сказать: — В записке писало. — Что писало? — добивает Дилюк. — Номер 89. Пазлы ложатся на свои места, и картинка, наконец, начинает проглядываться. — Получается ему наврали о том, что Эдвард живет в вашем номере, — тихо заключает Бай Чжу, бросая на Кэйю сочувственный взгляд. — Это точно Самайн, — цедит Кэйа, глядя на виновника свалившихся ему на голову бед. — И тебе совсем не кажется, что обычный ученик не зашел бы так далеко из-за простой неприязни? — вот только Бай Чжу это мнение не разделяет. — Нифига он не обычный, — только и отвечает Кэйа. А сам уже не знает, во что верить. То ли сам Торн безупречный лгун и манипулятор, выдумавший такую длинную историю, то ли сейчас в самом деле принесут эту долбанную шкатулку, доказывающую ее подлинность, то ли Кэйю, наконец, разбудят от этого развернувшегося детективного расследования, в котором он из жертвы давно превратился в пораженного услышанным наблюдателя. — Теперь я хочу выслушать версию потерпевших, — а плохой сон все не кончается.