So hurt and cold

Мне так хуёво и холодно Обними меня будто луна

Лини холодно. Холодно уже который день, холодно уже которую ночь, и никак от этого холода не сбежать, не скрыть за яркой маской на большой сцене. И винить в этом, даже с должной долей скептицизма, сложно кого-то, кроме себя самого. Сам виноват — дотянул, скрывая эмоции, чувства и накопившиеся проблемы, что скатились в одночасье на светлую голову огромным комом, как снежная лавина. Опять, в который уже раз за последние годы, оказалось, что сам виноват. Его и судили уже как такового, не только снаружи, в роскошно убранном театре "Эпиклез", но и внутри его души, и судьёй в этот раз был он сам. Лини хуёво. Хуёво уже который день, хуёво уже которую ночь. И он прекрасно понимает, почему, да вот только поделать с этим отвратным состоянием ничего не может — нет сил, нет времени, не до того. Надо покрепче стиснуть зубы, сжать кулаки до боли в костяшках и алых полумесяцев на внутренней стороне ладони и идти вперёд с приторно-сладкой, лживой улыбкой. "Всё ради семьи." Идти, держаться, жить, сделать ещё хоть что-нибудь, когда всё вокруг поганенько и мерзко. Ради дела, ради людей - лгать с целью, думать при этом, что цель, что ни на есть, самая благая из всех. Твёрдо держится за это сам, в одиночку, словно идя в неизмеримую бездну по незримому тёмному следу. Жить, работать, выступать, в перерывах не забывать о еде; лгать и спать, сохранять надежду на... "что там у тебя осталось?" На завтра, на новый год. Несправедливо, отвратительно, унизительно. Но надо. Особенно, если посмотреть в конце концов, всё это нет-нет, да сделает его хорошим человеком. А он — Фатуи. Он плохой. Искусственный, лживый, отвратительный — как и его приёмная мать. Лини хуёво и холодно. Он кутается в толстое, пахнущее стиральным порошком и чужим одеколоном, одеяло, пытаясь хоть как-то согреться. Он не собирается ничего делать, слишком устал, только шевелиться перестаёт, словно смирившись с вечной мерзлотой. Поворачивается на левый бок, лицом в стену, и засыпает, изредка вздрагивая в тревожных видениях. Сквозь сон ему иногда кажется, что он едет куда-то, заливисто смеясь с глупой шутки. Сестра и брат рядом, живые, счастливые, а на улице по-прежнему лето, но он точно знает, сон – всего лишь морок, он один в этом холодном чулане, холод пробирается даже сквозь толстую ткань одеяла - до кончиков пальцев, до подмышек, до сердца, до души… Ризли молча сидит рядом — как всегда, такой спокойный, молчаливый, уравновешенный. Его Величество Герцог, лишь тяжко вздыхает, сводя к минимуму почти все движения, лишь бы ненароком не нарушить долгожданный после трёх бессонных ночей, покой. Осторожно снимает с плеч свою шубу и нежно укрывает худощавое тельце - знает, что тот мёрзнет. Молчаливо, задумчиво смотрит на свои руки, сцепив в муке пальцы, тревожится. Ногой, заключённой в массивные ботинки с ремнями, отбивает одному ему известный ритм и украдкой наблюдает за своим подопечным. Подопечным ли? Трудно сказать, что между ними происходит на самом деле. Они - не пара. Не возлюбленные, не любовники. Не друзья, но и не враги (быть может, в далёком прошлом). И всё же в данный момент их связывает та странная духовная связь, которой не обладают, наверное, даже сами Архонты. Герцогу хочется по-настоящему заботиться о нём, наплевав на статусы, а Лини... Лини сам не знает, чего хочет и хочет ли вообще. Наверное, хочет, иначе бы не пришёл к нему неделю назад. Не остался бы на долгие семь дней наедине с Ризли глубоко под водой, в его мрачной, одинокой Крепости и крепких, отчего-то отдающих горечью неизбежного, объятиях. Наверное, хочет, но ни сказать, ни сделать ничего не может. Но так бывает, когда тебя сильно любят. Повинуясь какому-то скрытому желанию, хочется быть любимым и защищённым. Самому любить и заботиться. Это было бы естественно, да только вот Лини - совсем не естественный. С минуту задумавшись и прислушиваясь к спокойному, размеренному дыханию, Ризли, наконец, осторожно ложится рядом, даже не удосужившись переодеться в домашнее. Невесомо обнимает, прижимая к себе, поглаживая свободной рукой по светлым, растрёпанным ныне, волосам, и вслушивается в тихое сопение. Фокусник бормочет что-то бессвязное сквозь крепкий, хвала Архонтам, сон, прижимаясь в ответ. Его тонкие, бледные губы тронула лёгкая улыбка и Ризли, наконец, облегчённо вздыхает. Лини согрелся.