ноу квешченс, плиз

— а он тебе что? — сережа рукой трубку показывает, выпячивая криво худые пальцы — большой и мизинец, — боже, кошмар! ну он и урод! парень продолжает жестикулировать, прищуривает зеленые глаза, вздыхает и открывает рот в удивлении. в театр надо было, в актерское. далеко не ушел — твич тоже в каком-то роде выступление перед внимательной аудиторией и прекрасная сцена с множеством возможностей, хочешь реакцию свою запиши, хочешь пранки поснимай, хочешь просто посиди с ашечкой. добрые фанаты вместо букетов все равно донаты присылают. акумов взмахивает головой, копну черных прядей с лица скидывая, и улыбается. — ну что, похоже? — к киру подползает на четвереньках. они сидят на кровати широкой, тут сбитые простыни и одежда мятая, редкие крошки от перекусов и чужие волосы. в целом, не так плохо как могло бы быть. убираться надо тогда, когда падаешь не на чистый пол, а в бич-пакет с холодной жижей бывшего бульона, где химозный китайский порошок в осадок выпал. не зря он красный, всем видом опасность показывает. не ешь меня! курседов тоже красный в каком-то смысле, в прямом так-то. красные волосы, правда смылись немного. красные щеки и грудь, когда сережа в приподнятом настроении на колени чужие взбирается. красные кончики ушей и пухлые блестящие губы от слюны. своей и чужой. красный не опасный, но все же предупреждающий. подойдешь слишком близко и ебанет, что мама не балуй. а акумову нравится играть, расширяет границы возможного и невозможного. дима билан пел, что невозможное возможно. а акума путал его с лазаревым. но не в этом суть. суть в том, что кир курседов чужое настроение ловит, мотив анализирует, понимает, принимает, за бока тянет и улыбку довольную сцеловывает: — да, это было неплохо, но не хватает чего-то. — тебе мало того, что я пародирую школьниц из телеграмм канала? — сережа чужие щеки ладонями собирает, теперь парень напротив похож на смешную рыбу. фугу же, не? — слыш ты, чувырла, это ты ромке сосала? я знаю, что ты! — боже, ну и кринжа навалил, — курсед укладывает их поудобнее, облакачиваясь на спинку кровати. та недовольно скрипит своим высоким голоском, явно негодуя от двойного веса на одном месте. а в телефоне новое видео появляется. оба смотрят внимательно, парень там танцует под красивым освещением от неоновой лампы, двигает бедрами под известную музыку в тиктоке, прикрывает глаза и отдается битам. акума смотрит в глаза курседа, кир смотрит на него в ответ. — даже не думай, — парень пальцем тычет в чужую грудь, он сейчас в том положении, чтобы условия ставить, поскольку полностью лежит на курседове, блокируя практически все движения и их попытки. однако, конечности последнего все еще свободны. шаловливые пальчики поясницу оглаживают. — мы с тобой уже столько делали, — кир воркует, говорит так нежно и убедительно, что сереже сдаться хочется под таким несильным, но напором, — а ты все еще стесняешься. — ничего подобного, — парень губы надувает и с места не сдвигается, — почему только я повторяю? теперь твоя очередь. кир показывает недовольство, глаза закатывает и цокает, но с чужим высказыванием более, чем согласен. за весь вечер он только единожды пел в караоке титаник, практически не попадая в ноты. в слова тоже. сережа не дожил до середины песни и закричал, закрывая уши. — ладно-ладно, — парень чмокает сухими полными губами акумова в щеку горячую, — станцую я этот ваш тиктоник ака стриптиз или что это вообще? они меняют положение — сережа в изголовье кровати остается, ноги худые по-турецки собирая и томясь в ожидании. ржать охота уже сейчас. а кир перед постелью встает в боевую позу, держит телефон в руке. готов к труду и обороне. ой, это не сюда. одно нажатие по экрану и музыка льется подобно медовой патоке. движения бедер не такие плавные, как в оригинале, но не ужасные. не такие, какими их представлял акума. они вообще мало танцевали, точнее никогда. ни вальс, ни танго — ничего. японские распальцовки для тиктока не считаются. так вот, кир двигается уверенно. смеха он не слышит, улыбки от кринжа тоже нет, сережа кажется дзен словил и дышать перестал. конечно, ему хотелось снять лишнюю ткань, рассмотреть чужие худые ноги-палочки, косточки торчащие у таза и то, как бедра чужие восьмеркой ходят. парень перед ним в потоке песни на репите сливается и глаза вовсе прикрывает. вот она импровизация, волосы длинными сосульками качаются медленно из стороны в сторону, будто маятник. когда трек начинается раз седьмой, кир веки поднимает, карими промаргивается от света с тумбочки прикроватной и чужой взгляд ловит. он нежный, жаждущий и любящий до безумия. до нитий стальных внизу живота. — прошел проверку? — более чем, — сережа также промаргивается, будто не верит. его неряшливый, угловатый и часто неуклюжий парень, танцует на уровне профессионала. танцует перед ним и только для него. нифиговый эксклюзивчик, — хочу тебя поцеловать, можно? — почему ты спрашиваешь? — вежливость чужая указывает на желание, на уже заметный бугорок шорт черных и глаза со звездочками-бликами, — такой вежливый, когда очень хочешь. парень наклоняется к нему, коленом постель проминая. под ногой жалобно матрас скрипит, но всем все равно. пусть хоть зарыдает. все вокруг бессмысленным и равнодушным становится абсолютно, сейчас только два сердца, губы на губы и сбивчитое дыхание изо рта. сейчас только сильное желание. пальцы хватают ворот футболки, тянут ближе к себе, припечатывая горячее тело к чужому. они падают на кровать прямо так — в не особо удобной позе и перепутанными конечностями. грудная клетка кира копирует бешеный ритм сердца сережи и от этого чувства, от ощущения столько близкого, такого интимного становится тепло. не только коже и щекам заалевшим, в глубине души тоже тепло, будто весенние лучи припекают землю, растапливая снег. за окном далеко не апрель, за окном середина декабря и давно ушедшее за горизонт солнце. однако акума возвращает их обоих в то время — в вечное возрождение, юность и первую любовь. там, где запах белой сирени и слякоть под ногами. там, где поцелуи слаще сахара и руки крепкие, сжимающие пальцы чужие в замок. — могу я? — акума голову отворачивает в бок, кончики его ушей красные до невозможного. — можешь, что? — курсед момент не упускает и открытую кожу шеи целует мелко, но метко, неяркие следы оставляя. сереже не очень нравятся засосы-синяки, будто его сожрать пытались. кир признается, что хотел бы. — отсосать тебе? — лицом к лицу, глаза в глаза. — это что, вопрос? — парень губами прижимается к чужой скуле, на линию челюсти переходит, затем закусывает слабо хрящик уха и шепчет горячо, — конечно можешь. зачем стесняться? подходишь уверенно, встаешь на колени и говоришь: «я тебе отсосу. ты плюс я плюс рот плюс член в нем, андерстэнд?». так и происходит, только возбужденная сторона акумы не настолько раскрепощенная, какой могла бы показаться. она вежливая до безумия, робкая и нежная, будто в девственника из раза в раз превращается, будто не берет профессионально по самые яйца, захлебываясь в смеси своей слюны и чужой смазки. будто по лицу вниз не течет пузырями. сережа член изо рта выпускает со звонким хлюпом, у основания придерживает и широко языком ведет по алой головке. слюни пускает, моментально заглатывая и двигая ритмично головой. кир на это сверху смотрит, брови хмурит и проклинает патлы свои, они в глаза попадают периодически и к лицу влажному липнут. парень сильно понимает акумова, помогает ему тем, чем только может — пряди за уши проталкивает, с глаз влагу убирает и под затылок тянет на себя, заставляя замычать от неожиданности. вибрация в подарок. упакуйте, я забираю. сережа на мгновение давится, пока через нос наконец глубоко не вдыхает. вдыхает так, как может в своем положении. его лицо упирается в чужой лобок, губы раздвинуты почти до боли в уголках вокруг чужого горячего члена, а собственный покоится в тюрьме из шорт. хотя небольшое пятнышко уже давно видно. кир по щеке несильно похлопывает, член вынимает почти до конца, ослабевая хватку на затылке. дает необходимую передышку, пальцами с щек акумова ниточки слюны снимая. ловит размазанный взгляд зеленых. сережа выглядит по-блядски разбито, невинно, но чертовски сексуально. эрос и агапе в одном флаконе. по макушке гладит нежно, любовно и заботливо, пока не стонет низко, пока головка члена не врезается в стенку горла узкого, пока вакуум щек не сдавливает. во рту все пульсирует. во рту мокро и тепло. так, что киру остается только толкаться сбивчиво вновь и вновь. он заполняет сережу до краев. капли семени попадают на губы опухшие, на щеки румяные, на юркий язычок и подбородок острый. акумов дрожит перед ним, шорты ладонью сжимает, пальцами по торчащему через тонкую ткань члену ведет вверх-вниз и кончает также быстро, громко и влажно. пятно расплывается, бедра съезжают криво совсем, а дыхание сбивается. курседов не может сдержать себя перед ним. он и не готов этого делать, поэтому целует совсем робко и мягко, будто впервые, будто не трахал чужой маленький рот пару секунд назад. он слизывает, выцеловывает свою сперму с губ и розовых щек, он сжимает тело чужое подобно плюшевой игрушке и падает так на кровать, на смятые простыни. — я принесу тебе попить, — курседов зачесывает пальцами волосы черные с лица чужого. приносит не только стакан воды, но и полотенце влажное, чтобы убирать остатки их внезапной шалости. — это было хорошо, — голос сережи осипший, но все еще красивый. он улыбается, щуря глаза, — я про твой стриптиз.