***
— Нет, ну это уже просто ни в какие ворота! Подозрительно тяжелая фактом отсутствия там хотя бы одного учебника или одной действительно целой тетрадки, сумка с грохотом сотрясла выдерживавший и не такие удары судьбы стол в школьной столовой. Трое, сидевших там немногим ранее этой внезапной вспышки гнева учеников, синхронно вздрогнули и подняли стаканчики со своими напитками от греха подальше, но от еды и не подумали оторваться. — Что на этот раз стряслось? — вслепую суя себе в рот лист салата и не отрывая ни глаз, ни большого пальца от экрана телефона, поинтересовался высоченный парень с длинными розовыми волосами по плечи. Ему за эти его волосы в свое время так прилетало со всех сторон — мама не горюй. А оторваться он не мог, кстати говоря, от переписки с кем-то, кто был таинственно помечен в его контактах единственным таким же розовым, как и его волосы, сердечком. — М-м? — вопросительно промычал второй, активно пережевывая свой пирожок и так же активно пытаясь заглянуть сквозь толстые очки в телефон к первому, который уворачивался что было мочи. — Что случилось, Сони? А случилось то, что ученик девятого класса Хан Джисон был вне себя. Опять. Снова. И снова по одной и той же причине. Он в абсолютно расстроенных чувствах плюхнулся на стул в той части столовой, где тусовались и обедали только старшеклассники (это если они, конечно же, вообще приходили в школу). Видавшая виды сумка вся в разноцветных нашивках и значках жалобно шмякнулась на плиточный пол. Хан Джисон нагло стащил с чьего-то подноса салат и принялся напихивать им щеки. — Ну? — совсем незаинтересованно повел бровью первый школьник, согнувшись пополам и залезши головой под стол в попытках укрыться от очень уж любопытного носа и слишком уж ехидной улыбочки своего одноклассника. — Опять свидание не удалось, да? — сочувствующе сдвинул брови домиком, по-видимому, единственный настоящий друг Хана Джисона. Так сам Хан Джисон только что про себя решил. У этого его единственного друга с шеи свисало небывалое количество подвесок с самыми разномастными минералами и блестящими камушками. Всех остальных своих одноклассников он тут же записал в предатели. — Да все было нормально! Замечательно даже! Ну, хорошо. Ну правда хорошо, Сынмин, прекрати так лыбиться! — топнул он ножкой под столом, все еще пряча салат в щеках, — Но сегодня — сегодня она подошла ко мне вся в слезах в окружении своих подруг, от которых — ну серьезно — на километр яростью пышет, — и сказала, что мы не можем больше встречаться. Ученик, сидевший напротив Джисона — Сынмин, — захихикал себе в кулак, а попивавший свое полутеплое какао по правую руку от него Феликс — тот-самый-лучший-и-теперь-единственный-друг-Джисона — подбадривающе похлопал Джисона по бедру. — Вот и что я сделал не так? — Все так, Сони, я уверен, что ничего плохого ты не сделал, — пытался уверить друга Феликс. Правда, помимо вселенского сочувствия чужому горю он был очень-очень занят — поминутно глядеть за спину Джисона на вход в столовую и следить за тем, кто входит и выходит — было задачей не из легких. — Да, но это — опять! Какой это уже раз? Пятый? Шестой? Я просто не понимаю! — бушевал Джисон. Слева раздалось раздраженное шипение. Первый ученик — Хван Хенджин — со щеками, измазанными соусом от салата, поморщился от количества децибел, пронзивших его барабанные перепонки, и с выражением лица, будто бы перед ним таракан, а не его друг, и не таинственный контакт с розовым сердечком вместо имени, он спросил: — С кем ты там на свидание ходил на этот раз?.. Джисон зыркнул на него недовольно, но все-таки ответил: — Ну с Дасоль… Ты меня вообще слушаешь когда-нибудь?! Хенджин на это возмущение в свою сторону решил никак не реагировать, только пальцы его по сенсорной клавиатуре замелькали в два, а то и в три раза быстрее, в то время как бедру Джисона, которое было обижено на мир ровно так же, как и весь он сам, прилетела еще одна порция поглаживаний и похлопываний. — Это девятиклашка что ли, та? — Обалдеть, ты и правда не слушаешь… Все так же активно набирая одно сообщение за другим, Хенджин вдруг абсолютно равнодушно поведал: — Ну, утром она обнаружила у себя на парте подарок от тебя… — Ну? — … очень миловидную ящерку, которая выпала из плохо закрытой коробки и удрала под плинтус, когда свалилась с ее юбки. Так что я не очень понимаю, чего ты тут такую… — Да ка-ак?! — … трагедию разводишь. Разве это не твоих рук дело? — Хенджин наконец-то оторвался от своего телефона и воззрился на Джисона, приподняв разве что бровь, выражая хоть какую-то эмоцию. Воцарилось молчание. Только за их столиком, но все же — небывалое молчание. В ответ на Хенджина воззрились две пары пылающих гневом глаз. Сынмин уже давно сполз под стол от смеха. — Что ты вообще обо мне думаешь?! — возопил в праведном гневе Джисон. Но вскочить и выразить свое возмущение и обиду еще больше он не успел — по плечам его хлопнули чужие ладони. Джисон взвизгнул. — Что за шум, а драки нет? — прозвучал елейный голосок прямо у него над макушкой. Хенджин закатил глаза и снова уставился в свой телефон, Феликс помахал ладошкой, а сам Джисон поспешил скинуть с себя чужие руки и в кои-то веки согласился с Хенджином — тоже закатил глаза. — Привет, парни. Заскрипели ножки придвигаемых стульев, и за таким маленьким столиком для такой шумной компании появилось еще два новых лица. Эти лица, которых друзья почему-то единогласно считали старшеклассниками, были всего-навсего из параллельного класса, и уселись в самых благоприятных для них местах: Ли Минхо развалился между Джисоном и Хенджином так, чтобы ему было удобно бесить их обоих, не прилагая при этом ровным счетом никаких усилий, а его одногруппник — Бан Чан, втиснулся между вылезшим-таки из-под стола, но все еще красным от смеха, Сынмином и Феликсом. Последний вежливо подвинулся, чтобы Чану в принципе было куда сесть и, кажется, забыл, куда девать свои руки. И глаза тоже. — Так что у наших мальков опять случилось, а? — так же сладко проворковал Минхо, оглядывая всю собравшуюся компанию. — Джисон… очень романтичный — ик — по-подарок сделал своей — ха-а — девушке, — пытаясь сказать хоть слово сквозь икоту, поведал Сынмин. Феликс протянул ему свое какао, которое, сказать по чести, пить уже просто не мог. — Да что ты-ы? Джисон-и, а ну-ка рассказывай. Нам тоже интересно послушать. — Да заткнись ты, — огрызнулся на Сынмина расстроенный Джисон, — Ты, вон, вообще ни на одном свидании не был — так я ж молчу. — Вы про ту историю со змеей? — спросил Чан, укладывая локти на стол и попивая водичку из своей бутылки. Он только что выполз из облезшей и обшарпанной душевой после физкультуры, откуда его почти что за шкирку, как мокрого котенка, выловил Минхо, сказав при этом, что если Чан проведет в воде еще хотя бы одну минуту — то превратится в русалку, и одному очень милому мальчику из «ашек» будет очень сложно его навещать (потому что Чана заберут в лабораторию и вообще увезут в другую страну для опытов, конечно же). Ну, что было делать — Чан согласился и вылез. А вообще сплетни он любил. — О, Боже, она уже в змею превратилась, — никак не унимался Сынмин, ударяясь лбом о стол в новом приступе смеха и икоты. Его веселье подхватил — ожидаемо — Минхо. — Ты ей так решил проспойлерить ваши отношения, Джисон-и? — поинтересовался он, не скрывая смешка, — Идея клевая, но вот исполнение… Прости, но нужно было доработать. — Да идите вы все! — вскипел Джисон и пнул ногой стол. Остатки уже совсем холодного какао выплеснулись прямо Феликсу на его светлые джинсы. Чан тут же кинулся за салфетками, — И не змея это была, блин! — Да, конечно, конечно, — Минхо пощекотал его под коленкой, что обычно хоть как-то, да облегчало ситуацию. Но Джисон только отмахнулся не глядя. — Мы знаем, Сони. — Но ход хороший. — Просто в следующий раз скажи сразу, что она тебе не понравилась. Джисон действительно нашел ящерку на обочине дороги, когда возвращался вечером домой. Ему показалось, что она была ужасно напугана несущимися мимо машинами, а потому, пускай и не без труда, но поймал ее, нарвал зеленых листочков и травинок и отнес к себе. Он подумал, что это был бы милый подарок. Почему-то. Теперь же ему думалось, что это была ужасная глупость. И вообще все эти свидания — глупости сплошные. — И зачем вообще люди встречаются? — пробурчал он себе под нос, весь краснющий от досады, когда они всей своей шумной компанией шли домой. Его настоящий-лучший-и-единственный-друг — Феликс — поспешил его заверить в том, что Джисону совсем не обязательно с кем-то встречаться в принципе. И загонять себя такими мыслями — тоже. Джисон его не слушал. Вообще-то он должен был идти домой с Минхо. Они часто ходили домой вместе. Не потому, что им в одну сторону, на пол дороги, на перекрестке, им нужно было расходиться, но они все равно доходили до дома Джисона и только потом прощались. То бишь Минхо шел обратно. И сегодня тоже должны были. Но Джисон… в общем, Джисону было не до того. В его небольшой комнатке, на его же кровати уместились все уже знакомые лица: Феликс, Хенджин со своим телефоном, привалившийся к кровати Сынмин и одно незнакомое — в наглую улегшийся поверх обоих Феликса и Хенджина девятиклашка Йенни, вообще непонятно как прибившийся к их компании, но очень активно принимавший участие во всех таких важных собраниях, как, например, это, носившее очень длинное и пафосное название: «Кто же нравится Хан Джисону?» Сам председатель собрания провалился в свое кресло-мешок и сжался там в маленький комочек. — Но ведь тебе совсем необязательно это делать, разве нет? — Ну, да, наверное… — Ну тогда надо только понять — кто тебе действительно по душе из тех, кого мы знаем. — Вперед. — Боже мой, — простонал Сынмин, — То же самое вы говорили час назад! Либо заткнитесь, либо смените пластинку. — Сынмин, все прекрасно знают, что ты вообще пришел сюда только для того, чтобы поесть вредной еды, потому что дома тебе мама не разрешает. — Захлопнись. — Маменькин сыночек, — вредно захихикал Йенни, за что получил одобрительный пинок в колено от очень занятого своим телефоном Хенджина. — А ты вообще молчи, — буркнул Джисон, — Мелочь пузатая. Сынмин хрюкнул от удовольствия и тут же поморщился от смачного щелбана по макушке. Под аккомпанемент мерзкого хихикания Джисон приложился о стену. В голову лезли не самые радужные мысли. А еще ему жутко стыдно было. Не столько перед пострадавшей ни за что, ни про что девушкой — он же не виноват, в конце-то концов, что она ящерицы испугалась, сколько перед старшекурсниками, которые так некстати (как и каждую неделю) подсели к ним в кафетерии за обедом. «Черт припер этого Минхо именно сегодня, — недовольно ворчал про себя Джисон, — Черт бы его припер с его дурацкой улыбочкой и вот этим вот… всем». — А ты чего молчишь? А, хорькообразное? — выплеснул свое недовольство на первого попавшегося Джисон. Хенджин сначала очень успешно сделал вид, что не услышал, но под тяжелым взором четырех пар глаз, все же оторвался от телефона. Он внимательно оглядел всех и каждого и тут же безразлично уткнулся обратно. Не то чтобы предмет — а точнее предметы — обсуждения его совсем не интересовали, но он так же не собирался раскрывать свои козыри, пока его не спросят напрямую. И вот теперь настал его коронный момент. — А разве Минхо не звал тебя на свидание? Феликс так самозабвенно перебирал волосы Йенни, почти мурлычущего на его коленях и забывшего обо всех щелбанах, что даже он не сразу понял смысл вопроса. А когда понял — чуть не задушил того же Йенни. Зато Джисон понял сразу — пискнул высоко, тут же попытавшись скрыть это, пожалуй, чересчур естественным кашлем. Так как лицо Хенджина ровным счетом ничего не выражало и было абсолютно непроницаемо даже для самого пристального взгляда, — все воззрились на Джисона, который хотел либо сквозь землю провалиться, либо схлопнуться на месте. Что-нибудь в этом роде. Но он мог только легонько приложиться затылком о стену — треснулся так, что в голове зазвенело. — Н-нет, с чего ты это вообще взял? — Джисон подтянул коленки к груди и постарался уменьшиться и ужаться как можно сильнее. Видели бы его все те девушки, с которыми он ходил на свидания — бордового цвета, маленький, пристыженный комочек. Феликс переглянулся с понимающим взглядом Йенни и постарался спросить быстрее, чем Сынмин захохотал во весь голос: — Сони, ты ходил с Минхо на свидание? Джисону захотелось пробить головой стену. Желательно — в другое измерение. Он был уверен, что вмятина там уже была. — Нет! — пискнул он и вовсе уткнулся лбом в коленки. В комнате стало тихо. Только Сынмин в кулак хрюкал — старался сдерживаться как мог. Джисон выдохнул и еле слышно добавил: — Это вовсе не свидание было. — А что это тогда было? — неосторожно спросил Йенни, пнув Сынмина коленкой между лопаток. Чтоб хрюкать прекратил. Хенджин одобрительно похлопал его по ноге. Комочек напротив пожал плечами. — Мы просто тусовались. Как друзья, понятно? — вскинул голову Джисон, — И это не было свидание! Прекрати лыбиться, Хенджин, мать твою! Лицо Хенджина все еще выражало то же количество эмоций, что и обычно — круглый ноль. — Ну давай, вперед, если ты думаешь, что тебе это хоть как-то поможет, — лениво протянул он, — Но лучше — ребят, серьезно, я один задолбался это слушать? Забейте вы уже, и приходите лучше на игру в среду. Все в один голос застонали. Кто-то показушно, кто-то не очень. Дело в том, что Хенджина, единственного из их параллели, по причине того, что он торчал из вечной толпы в столовке как шпала, пузатый физрук затащил в команду по баскетболу вместе с уже упомянутыми старшеклассниками Бан Чаном и Ли Минхо. И поэтому, ввиду предстоящих соревнований он мог говорить — и думать тоже — только об этом. А уже поэтому, вся компания, как самые лучшие и преданные друзья, должны были периодически приходить смотреть за одним красным мячиком на поле и страдать — кто-то от скуки, кто-то от… чего-то еще. — О да, я же все время только и мечтаю о том, чтобы посмотреть, как десять взрослых парней гоняют по полю один единственный мяч, — Сынмин растекся по полу саркастичной лужицей, — Развлечение, да и только. — Значит, останешься без мороженого, — просто пожал плечами Хенджин, снова утыкаясь в свой телефон. Сынмин тут же подскочил. — Э, не-не-не, погоди, не так быстро… На самом деле, это было вполне себе свидание. Наверное. По крайней мере, в том виде, каком Джисон его себе представлял, конечно, — они с Минхо договорились встретиться после школы, посидели в уютной кафешке под теплым светом гирлянды в синих сумерках, ну и посмотрели дурацкий фильм у Минхо дома. Причем с мороженым. Все. Конец истории. Для Джисона, если бы он способен это признать во всеуслышанье — это было просто замечательно. Даже то, что ему пришлось знакомиться с мамой Минхо — по боку. Да только вот сам Минхо, вроде и спортсмен, и кучу времени на тренировках проводит, а дома у него, в комнате — прибрано, кошак рыжий разгуливает, горшки с цветами скидывает, и куча книг по стеллажам расставлены, и пахнет вкусно так. Джисон от нервов решил пошутить под конец, что это все: — Ну прям свиданка какая-то. А Минхо угораздило с самой серьезной миной ответить: — Так и есть. Для Джисона это был однозначный конец. Он, конечно, посмеялся, но говорить о том, что Минхо — тупой качок, который перед свои носом кроме баскетбольного мяча больше ничего не видит — было бы верхом оскорбления. И Джисон бежал от него — бежал как от огня, потому что Минхо был хорошим, потому что Минхо был добрым, несмотря на все его шуточки, потому что он позвал его на свидание, и Джисон сначала имел неосторожность согласиться, а потом, в ту же секунду, начал сомневаться в том, что услышал и вообще понял правильно. Потому что опасно. Потому что страшно. Вот Джисон и пытался — не подпускал близко и строил раздраженные мордашки при одном виде Минхо, и все в таком духе. Даже встречаться начал. Опять-таки пытался, то есть. Только получалось у него это из рук вон плохо не только потому, что в стенах школы это было заведомо трудно, но еще и потому, что это Минхо пристал к нему. Прилип как банный лист, как подорожник к разбитой коленке, впился колючкой в мысли и не отпускал ни днем ни ночью. Преследовал его своей ухмылочкой по пятам, куда бы Джисон не шел. Джисону она нравилась, ухмылочка эта. Стоит ли говорить, что предложение пойти на баскетбольную игру было лучшим из того, что Хан Джисону приходилось слышать или делать в последнее время. Потому что, как он и предполагал с самого начала — вся эта затея Феликса с тем, чтобы расспросить его, Джисона, бывших не-совсем-девушек о том, что случилось и не в обиде ли они на него — обернулась сплошным хаосом. При первой же попытке помириться с Дасоль — Джисону влепили пощечину. Не то чтобы он очень сильно удивился этому. Напротив, он подозревал, что именно так и будет — да и какой другой исход такого разговора можно было бы представить? И все же, когда Джисон не очень внезапно не появился на информатике, Феликс понимающе покачал головой, пока Сынмин усердно составлял красочную, но короткую, презентацию под названием: «Хан Джисон — дурак». Сам же Хан Джисон сидел в углу пустующей столовой, уныло глядя на коробочку персикового сока перед собой. Он любил персиковый сок. А вот его самого, по мнению Хана Джисона, не способен был полюбить уже никто. Потому что коробочка была пустой, а персиковый сок стекал по его волосам и лицу. Любимая и единственная белая футболка неприятно липла к телу, и весь он был теперь липкий и сладкий и вообще… — Приветики. А ты чего тут… мокрый такой? Кто-то из девчонок, заслышав, что Джисон хотел помириться с Дасоль оскорбилась из-за того, что он в свое время даже не попытался помириться с ней. Вот Джисон и сидел весь в своем любимом соке и даже не заметил, как Минхо замешкался сначала в дверях столовки, огляделся кругом и даже сбежать хотел, прежде чем все же решился подойти к нему. — Отстань, — проворчал Джисон, и, даже не глянув на него, встал, подхватил сумку и ушел восвояси. Ему только вспотевшего после тренировки Минхо не хватало для полного счастья, как же. Минхо не отстал. Джисон — весь мокрый, но уже от того, что умылся и не знал, что ему в принципе теперь делать не только с мокрой футболкой, но и со всей своей такой молодой жизнью, увидел в зеркало над раковиной, что в скрипучих дверях в мужской туалет стоял никто иной, как Минхо. — На вот, — он, с невозмутимо бордовыми ушами, достал из своей сумки какой-то сверток и протянул Джисону. Тот посмотрел с недоверием через плечо, но сверток все-таки взял — делать было нечего, а обидно — до слез, — Ну, не мокни. Не кисни. Все такое. Джисон тогда так и остался стоять посреди туалета с теплой кофтой Минхо в руках, которую тот всегда носил с собой просто на всякий случай. На всякий очень дождливый и персиковый случай.***
Оказалось, что при определенных обстоятельствах наблюдать за любительской игрой в баскетбол — даже тех же школьников — может быть очень занимательно для тех же самых школьников. Йенни вот, как самый младший, но далеко не самый маленький из них всех, то и дело шикал на сидящих впереди пятиклашек и девчонок с нарисованными на вырванных из тетрадей листах плакатами и сгибался в три погибели, чтобы не загораживать остальным вид. Сынмин же хрустел чипсами прямо из открытого рюкзака и ни с кем не делился, потому что его никак не прельщала перспектива драить потом весь физкультурный зал целиком только потому, что кто-то — рукожоп. Да и, по правде сказать, Джисон был не единственным, кто залипал, или в большей или меньшей степени пускал слюни. Сидевший рядом с ним на трибунах Феликс упорно подпирал голову кулачками из-за чего могло создаться впечатление, что ему было безумно скучно смотреть за бегающими с мячом по полю мальчишками. Если бы только глаза так не блестели. Ибо на самом деле — это была простая необходимость, потому что иначе бы его нижняя челюсть давно уже валялась где-то на крашеном дощатом полу от вида одних очень конкретных рук, забрасывавших мяч отточенным движением прямо в кольцо и взмокших от пота кудряшек. Феликс был не готов признаваться в своей слабости. Джисон же свою предпочитал даже не замечать. А когда они выиграли — все повалили с трибун на поле и до судей, и до дурацких бумажек в виде наград уже никому не было никакого дела. Все радовались, девчонки верещали, мальчишки прыгали друг другу на плечи и раскручивали абсолютно пустые рюкзаки. Хотя, казалось бы — ну да, ну соревнования школьные, ну и что? Кому какое дело? Играли-то с соседней школой. Но счастья от этого — у всех были полные штаны. Например, у Джисона, который переобнимал всех — даже Хенджина, — и в конце концов застрял под тяжелой рукой Минхо, который приобнял его за плечи и уже не отпустил до тех пор, пока все не разошлись обратно на свои места. Или, вот, скажем, у Феликса, который хотел побежать впереди планеты всей, но запутался во собственных ногах и чуть не упал. Расстроился было, но потом увидел руку, машущую ему сквозь толпу, разулыбался и все равно побежал. Он считал, что ничего такого в потных баскетболистах не было. Ничего ужасного, то бишь. А потому самозабвенно обнимал поймавшего его и приподнявшего над землей Чана, пока все остальные были заняты другими игроками. На школьном плиточном крыльце было как никогда оживленно — по случаю такой удачной игры, и, тем более, победы — все решили свалить с уроков как можно раньше. С великодушного разрешения не ставших от этой победы ничуть не менее свирепых учителей, или же без него. — Не было бы Хенджина — мы бы этот мяч никогда не забросили. — Не было бы Чана… — А где Чан? — Дай человеку помыться, Джисон. — Нет, но Сынмин аж на месте подскочил, когда ты у Енджуна мяч отобрал! Нет, нет, ты не отвертишься — я все видел! — Чего ты там видел? Я тебе зенки повыколупываю! Видел он… — Вы вообще видели, как Хенджин вел… — А где Хенджин? — Господи, Джисон… — Нет, правда, он же тут был, нет? А — … Хенджин был. Он никуда не делся. Просто стоял теперь чуть поодаль от компании друзей, как и раньше — не принимая никакого участии в обсуждении чего бы то ни было. Только — неожиданно — без телефона. Так же неожиданно — рядом с каким-то парнем. Рядом с каким-то накачанным и достаточно упитанным парнем, в котором в ширину плеч вполне могло уместиться два таких вот Хенджина, но который же в высоту дважды мог поместиться в Хенджине. Словом, смотрелись они рядышком довольно забавно. Еще забавнее было то, что Хенджин тискал этого абсолютно довольного всей ситуацией парня за щечки, щебеча что-то отвратительно милое и улыбаясь во все тридцать два. Да от такой картины любой бы опешил. Минхо искоса глянул на Джисона. — Э-это чего? — поперхнулся тот. Повисло молчание. Сынмин вздохнул и втянул сок из трубочки с ужасным хлюпаньем. — А ты как думаешь? — А-м — я… — Тебе нечем, точно, — очередной ужасающий хлюп, — Парень это его. Джисон прыснул. Минхо отвесил ему подзатыльник. Чонин захохотал. Сынмин пнул Чонина под зад. Минхо и Сынмину отвесил подзатыльник. — Не бей мелкого. — А ты почем знаешь? — обернулся Джисон, ероша волосы и потирая ушибленное место, не забывая злобно зыркать на Минхо. Сынмин только закатил глаза и очень выразительно посмотрел в сторону новоявленной парочки. Незнакомый парень закинул спортивную сумку Хенджина себе через плечо, удобно уместил руку у него на талии, и вот так они спустились по ступенькам с крыльца и удалились в неизвестном направлении, не обратив ровным счетом ни на кого никакого внимания. Минхо подставил ладонь Джисону под подбородок. Чтоб лавка не отпала. Чонин забыл обо всем, и старательно пытался отобрать коробочку с соком у Сынмина, который так же старательно ее не отдавал, уворачивался и поднимал руки над головой, чтобы Чонин не дотянулся. Коробочка уже давно была пустая. А в это время с другой стороны школы происходило что-то такое замечательное, что, если бы кто увидел, наверняка обошел бы стороной — не стал бы мешать. Хотя, вряд ли бы кто-то обратил внимание. У края футбольной площадки, с той стороны, где все заросло высокой травой и давно некошеными сорняками, и куда можно было пробраться только сквозь дыру в сетчатом заборе, заметную только под определенным углом, в тени трибун, расставленных с одной стороны старого футбольного поля с давным-давно потрескавшимся и зеленевшим сорняками асфальтом, прислонившись к сетке, стоял Чан. Рядом с ним — Феликс. У них были одни наушники на двоих. Улыбки — тоже. Чан — все еще в форме, со спортивной сумкой, валявшейся у ног. К ней же привалился рюкзак Феликса — весь в брелоках и разноцветных забавных значках с котиками и пришельцами. Феликс пританцовывал под музыку. Чан смеялся и качал головой в такт. — Вот — вот это место мое любимое. — О да. Он крут. Феликс крутанулся на месте и неловко рассмеялся. — Красиво. — Да! Говорил же — тебе понравится. — Феликс. А Чан вовсе не о том говорил. Красиво — безусловно. Только не совсем то. Песня в наушниках закончилась. У него руки и ноги отнимались, и совсем даже не от напряженной игры. А как сказать это все — он не был до конца уверен. Феликс что-то булькнул, достал телефон и принялся листать свой плейлист. — Феликс? Феликс поднял голову. Феликс посмотрел. Чан мог видеть, как он улыбался. Чан мог видеть, как он запаниковал. Не потому, что он испугался, но просто Чан смотрел так… Впрочем, смотрел он не долго. Наклонился вперед, все еще держась руками за сетку, и поцеловал. Давно хотел, и, вот, поцеловал. А когда он отстранился и открыл глаза — Феликс больше не улыбался. Смотрел во все глаза, приоткрыв рот и молчал. Потом вдруг суматошно дрожащими пальцами начал пихать телефон в задний карман джинс. И Чан уже даже распереживаться успел, подумал, что Феликс вот сейчас убежит, и даже собирался уже с духом, чтобы начать извиняться. Да только Феликс наконец-таки справился с узким карманом и чехлом телефона, на котором было, пожалуй, слишком много слишком объемных наклеек, закинул руки Чану на плечи и поцеловал снова, пища от счастья прямо в поцелуй. Чан улыбнулся, оторвал пальцы от сетки, где возможно, толстая проволока погнулась в нескольких местах, и прижал Феликса к себе покрепче.***
Джисон жил на первом этаже очень старого дома. У этого дома был очень интересный подъезд — он был двойной: наружная дверь, на которой не было домофона и которая всегда стояла открытой нараспашку, вела в маленький уложенный плиткой предбанничек, где висели все почтовые ящики, и где была еще одна дверь, которая в свою очередь уже вела в сам подъезд — выкрашенный в зеленый, с лестницей и со всем ему положенным. Джисон с ребятами часто бесились у него в дворе, а чаще — в подъезде, когда пытались скрыться от летнего пекла, звоня в двери слишком уж добродушных соседей и создавали такой невообразимый шум, что удивительно, как Джисона вообще вытерпели. Со временем эти бесиловки с друзьями сменились просто зависаниями в предбаннике после уроков, разговорами с ними, а еще с Минхо, дурачествами тоже с Минхо, и поеданиями чипсов из одного пакета, и все — неожиданно — с Минхо. Внутреннюю дверь они обычно закрывали, считая темы своих еще совсем детских разговоров недостойными ушей чересчур на этот раз любопытных соседей. Ну а если во дворе кто-то ходил слишком часто и слишком надоедливо они, вместо того, чтобы поминутно вздрагивать, наоборот, скрывались за этой самой внутренней дверью, где, стояли в закуточке, куда не доставал обзор ни одного глазка во всех дверях подъезда (Джисон сам проверял), — и чем очень пугали всех слишком неожиданно входящих и выходящих людей. Весна в том году пришла рано. Рано и очень ярко стало светить солнышко, рано набухли и лопнули почки на деревьях, рано небо стало кристально прозрачным. И как невыносимо было досиживать в такую погоду все уроки до самого конца, точно так же было невыносимо слоняться по коридорам до последнего и выискивать в толпах младшеклашек ту самую макушку или в спешке не переодетую физкультурную форму. Для Джисона это всегда было утомительно. Этого никто не знал. Никто, даже самый-лучший-и-единственный-друг-Хана-Джисона Феликс. Но Феликс, может и не знал ничего наверняка, но чувствовал — сам, или же своими полу-волшебными камушками на шее, — что тут дело дрянь. А потому после уроков решил отвести своего надутого на весь белый свет друга развеяться. — А никто не виноват, что математичка вставила туда вопросы, которых мы не проходили! — Может быть они-то и были, только ты просто все проспал? — Феликс, я, по-твоему, настолько тупой, да? У Феликса ничего «по-его» не было, у него язык чесался своему другу все рассказать. Про свою маленькую, уже как метр семьдесят с хвостиком ростом, радость. — Ой… Но, видно, как-нибудь в другой раз. — Ну чего ты встал столбом? Пошли уже, а? Холодно. — Сони. — Да я задубею тут сейчас! — Да иди, блин, сюда! Феликс так отчаянно махал ему рукой, что Джисон, нехотя, но поплелся обратно. — Ну и что? Они выбрались погулять по главной улице города, ибо больше гулять просто-напросто негде было, и затормозили как раз напротив одной такой же милой и уютной, как и все остальные на этой улице, кафешки. Феликс затормозил. Затормозил и уставился в окно огромными глазами. — Глянь. Джисон глянул. И от увиденного у него сердце ухнуло куда-то в пятки, а брови, наоборот, взлетели до самой макушки. В кафешке сидел Минхо. В кафешке сидел Минхо и мило смеялся с какой-то девушкой. В кафешке сидел Минхо и пил кофе так же, как сидел, пил кофе, и смеялся с Джисоном несколько недель назад. Он не видел их. Джисон, по крайней мере надеялся, что не видит и не может видеть, потому что он даже не представлял себе, как сам выглядит со стороны. Наверняка, как какой-нибудь местный сумасшедший, который пялится в окна на красивых парней с совершенно зверским выражением лица, потому что Феликс глянул на него раз, другой, да и потянул мягко за руку от греха подальше. — Ты только не расстраивайся, Сони. — Да мне-то что, — глухо пробубнил Джисон и до самого своего дома ни слова больше не сказал. Минхо мог делать все что угодно и с кем угодно. И Джисон ни в коем случае не собирался расстраиваться по этому поводу. Плакать тоже не собирался. И идти под дождем, думая только об этом — тем более не собирался. Он же уже взрослый, в конце концов. Ему же уже шестнадцать. Вообще, Хан Джисон был довольно простодушным, доверчивым, если не сказать наивным парнем. Он с легкостью принимал на веру любые школьные слухи, и очень удивлялся их опровержению. Он доверял своим друзьям практически во всем, а им — грешно было не пользоваться этим, чтобы немного повеселить и себя, и его (ничего плохого, они, конечно же, никогда не придумывали — они знали об этой черте Джисона и очень дорожили им, чтобы выдумывать настоящие издевки). Но самым забавным для них, и страшным для самого Джисона было то, что он верил практически всему, что видел или читал в интернете. Друзья тут уже ничем не могли ему помочь — не могли же они отслеживать историю его поисковика или новостную ленту. И Джисону было безумно стыдно каждый раз, когда в очередной раз оказывалось, что он начитался всяких глупостей. Или, вот так — поверил. Но, помимо этого, у Хан Джисона была еще одна особенность — он никогда не носил с собой зонт. Нет, не так — Хан Джисон принципиально никогда не брал с собой зонт, даже в самый проливной дождь. И сколько бы ему ни грозила мама самыми страшными простудами и болезнями, и сколько бы Феликс ни дарил ему на всевозможные праздники зонтов, самых разных: с котиками, с собаками, разноцветных, маленьких и больших — все без толку. А потому, когда он опоздал в школу уже даже далеко не к первому уроку, хотя вышел как обычно, единственным его оправданием было то, что на улице шел дождь. Дождь шел, и Джисон тоже шел — медленно так, наслаждаясь, возможно, последним теплым дождем в этом году, запрокидывая лицо к небу и не обращая никакого внимания на лужи под носками кед — каждая темневшая в своей привычной и положенной ей впадинке в асфальте. Так что, когда Хан Джисон стоял в пустом школьном коридоре — ему повезло прийти прямо посреди Бог знает какого урока, — и пытался привести себя в более или менее божеский вид, он никак не ожидал, что за его спиной послышится отчаянное фырканье. Он обернулся. По коридору шел насквозь мокрый и отфыркивающийся Минхо. Он улыбался. Он улыбался и что-то насвистывал, за что рисковал получить от учителей по шее. Однако же то, что Минхо должен был заметить Джисона — являлось фактом неопровержимым и неизбежным как рок. И Джисон не придумал ничего лучше, чем стоять столбом, прижавшись к проему стены между подоконниками и во все глаза вылупиться на Минхо. Хан Джисон был гением стратегии. Но он точно усомнился в этом, когда Минхо остановился в нескольких шагах от него, закопошился в своей спортивной сумке, перекинутой через плечо, и уже через минуту протягивал Джисону небольшое чистое полотенце. — Ну, бери, простудишься ж еще. Джисон не взял. Сказать точнее — он был не способен взять это чертово полотенце, он даже руку поднять бы не смог сейчас. Он был, что называется, в ступоре конкретном, потому что Минхо — вот тот самый Минхо, которого он давеча видел на свидании в кафешке с какой-то чудной девушкой, — вот он снова это делал. Под этим Джисон подразумевал вытаскивание его из неловких или неприятных ситуаций, создавая при этом еще более неловкие ситуации. А точнее, под «этим» Джисон подразумевал заботу. И именно поэтому ему так хотелось сбежать, когда Минхо с улыбкой шагнул к нему и сам накинул ему полотенце на голову, принимаясь ерошить мокрые волосы, пока Джисон не начал шипеть и плеваться. Джисон думал, что Минхо — жук, когда тот уходил восвояси по коридору, вытирая волосы тем же самым уже мокрым полотенцем и гаденько так посмеивался. Ну жук — очень симпатичный такой жук, что уж тут.***
В пятницу, точно по расписанию, после трех уроков и вместо — к счастью многих — физкультуры, как и было объявлено, состоялась всеми так ожидаемая школьная дискотека. В честь чего конкретно ее устроили — никому не было особо понятно. Праздновать победу в соревнованиях уже было как-то неинтересно, да и поздно, а другого повода особо не было. Человек пришло намного больше, чем Джисон вообще мог бы предположить — всем хотелось отпраздновать… что-то. Непонятно что. Но хотелось. Джисону не хотелось. Точнее — перехотелось тут же, стоило ему переступить порог большой столовой, которая так же служила актовым залом. У него всегда так. Собирается, собирается куда-то, наряжается, думает, как ему — и остальным, конечно же — будет весело. Перед самым выходом засомневается, но все равно пойдет — столько собирался, не в пустую же, — а придет, и исчезнуть захочется так, что прямо до слез. И так каждый раз. Джисону — скучно. Он и вообще не пошел бы, но Феликс сказал, что вместе — веселее, а теперь этого Феликса — и духу нигде не слышно. Сынмину такие мероприятия — по боку, Хенджину — ну, у него и без этого все хорошо, кажется, а Джисон слышал от девочек из параллели, что Минхо не собирался приходить. Он не подслушивал, правда, но, мало ли что услышишь возле кабинета музыки. Кто-то притащил алкоголь и разливал его где-то, то ли возле туалетов, то ли в пустующем классе, потому что все учителя — патрулировали коридоры и пытаются поймать тех, кто курит в окошко. В зале — темно и плохо видно, пахло дешевым искусственным дымом. Джисону очень хотелось уйти. Он хотел выскользнуть незаметно — пробрался по темному коридору обратно в класс, откуда из окошка успел увидеть самый краешек закатившегося за деревья солнца, надел куртку и хотел так же незаметно сбежать со школьного крыльца, но внезапный оклик, от которого мурашки побежали по позвоночнику вверх и к самому затылку, остановил его. — Ты домой? На улице — пронзительный, но неожиданно теплый, ветер, пахло влагой и только-только зазеленевшей во всю силу травой, первые тяжелые капли падали уже раскрывшиеся и совсем зеленые листы — самая настоящая весна. В такую погоду, когда вокруг такая свежесть, а где-то там, в разрыве над многоэтажками — прозрачное совсем, голубое небо — ни о чем думать не хочется — ни о чем серьезном, так уж точно. Но нужно было что-то с этим делать, нужно было что-то предпринять, куда-то деть Минхо с этой его заботой, которая так грела душу (и сердце тоже) и совсем не была навязчивой или же неприятной. Джисон просто не знал, что с этой заботой, с собой (и со своим сердцем тоже) делать. — Пошли. У меня зонтик есть. Но уже темнело куда позже, чем зимой, и, кажется, от Минхо немного пахло вином, потому что он пролил каплю на свою рубашку, хотя даже и приходить не собирался, и мама его, наверное, прибьет за это дома, а еще небо небо — красивое — ужас просто, грозовое, все подсвеченное единственной золотистой полоской на горизонте, в которую подглядывало весеннее солнце. У Минхо с собой, кроме зонтика и телефона — ничего, а Джисону больше ничего и не нужно. — Какие планы? — Отрубиться после пачки чипсов и двадцати минут какой-нибудь лажи. — Фу-у, ты ешь в кровати! — Ты из своей — вообще не вылазишь! Джисон пихнулся плечом и улыбнулся. Вроде бы и хорошо, но в тот конкретный момент он боролся с ужасным, непреодолимым желанием взять Минхо под руку, в которой он нес зонтик. Но он считал себя сильнее этого. — Я слышал, как тебя прессовали из-за поступления, — Минхо смотрел на блестящий серебром асфальт под ногами. Он думал, что если бы Джисон взял его под руку — идти было бы намного удобнее, — Все в порядке? — Да ну их. Не знаю я. Не понимаю вообще, почему кого-то это так заботит! Получится — поступлю куда-нибудь, не получится — здесь останусь. В любом случае — все, как-нибудь, да будет. Как-нибудь устроится. — Это ты сам до такого додумался? — усмехнулся Минхо. — Бабушка всегда так говорит, — насупился Джисон. Капли дождя стучали по зонту где-то даже уютно, хотя Джисону это никогда не нравилось. Людей на улице почти не было — все уже вернулись домой и закрылись дверьми, окнами, шторами и сенсорными экранами от дождя. Минхо не заметил, как Джисон отстал. Всего на шаг, но отстал. Остановился, выскользнул из-под зонта и стоял посреди тротуара. Минхо хотел снова укрыть его, но Джисон сделал еще шаг в сторону. Он оглянулся кругом, подпрыгнул вдруг, и брызги из ближайшей лужи окатили джинсы Минхо. — Сдурел? — Давай не будем об этом пока. Минхо смотрел на Джисона во все глаза. Но потом улыбнулся и закрыл зонтик. — Давай. И Джисон протянул ему руку, и они вдвоем побежали под дождем те несчастные полтора квартала, что оставались до дома Джисона. За руку бежать совсем неудобно, и мокрые пальцы выскальзывают все время, и такой же грозовой тучей за ними по пятам гонится страшно сложная взрослая жизнь, и экзамены царапают пятки, но ни Джисон, ни Минхо ни на секунду даже не подумали отпустить, пока не залетели в уже знакомый, как всегда открытый подъезд. Джисон смеялся. Сам не знал почему — он вымок насквозь, на нем нитки сухой не осталось, да и Минхо тоже — мокрый весь, смешной, с прилипшими ко лбу волосами, и тоже смеющийся, счастливый такой, он вдруг утер лицо рукой и обнял Джисона крепко-крепко. Мокрая одежда неприятно липла к телу, пуская мурашки по коже и заставляя ежиться, и обниматься, казалось бы, совсем неприятно, но под этим всем Джисон чувствовал, что Минхо — очень теплый. И плечи, на которых лежали его руки, и грудь под толстовкой и даже ноги. Это было так приятно, что Джисон на мгновение ткнулся носом в такую же теплую под волосами, с которых капала вода, шею — и тут же отпрянул. От него пахло дождем, и весной, и еще чем-то таким, от чего у Джисона на душе становилось тепло-тепло. И не дай Бог Минхо бы почувствовал — вот так, грудь к груди, — как громко и как часто у бедного Джисона билось сердце. Он отступил на шаг, встал в дверях, пока Минхо весь вдруг потух и прислонился мокрой спиной к штукатуренной стене. Джисон нервничал. Жутко, страшно просто. Он вытянул руку из-под козырька, подставляя ладонь под капли дождя. Это его успокаивало. Еще он глянул мельком — на проржавевших снизу воротах гаража висел массивный замок — его бабушки с дедушкой не было дома. Минхо резко опустил голову и упер взгляд в носки своих кроссовок. — Минхо? — Да? — А это правда было свидание? Минхо не смотрел на него, он рассматривал плитку у себя под ногами. — Правда, — Но тем не менее он усмехнулся, — Что, так плохо? — Нет! — спохватился Джисон, начиная, кажется, паниковать. Его всего трясло, пока они были под зонтом — адреналин был на пределе — ему казалось, что вот-вот должно что-то произойти. Только пока они бежали Джисон немного поуспокоился. И вот, теперь опять, — Нет, все было просто чудесно. Я просто думал, ну, вдруг это шутка, или просто, не знаю, чтобы я так думал, что это свидание, или еще что… И — и еще потом ты был с той девушкой в кафе и я подумал, что, ну, знаешь… Минхо глянул на него как-то странно и тихо спросил: — А я что должен был думать? — Эй!.. — Джисон хотел что-то сказать, точно хотел, но у него пальцы замерзли и тряслись теперь даже в замок не сцеплялись. Он не знал как и сказать, что ему просто-напросто страшно стало, — Нечестно. — Но так ведь не делается! Это просто нехорошо. Ты мог просто сказать, что я тебе не понравился — и все. — Да, но я, ведь, никогда не… в смысле, это — я, может, испугался! Это вообще, знаешь, непонятно очень, и ты еще такой… — Ты меня боишься? Что он струсил, перенервничал, испугался и убежать попытался. И теперь он стоял здесь, и ему снова было страшно — потому что один на один уже таким крутым и равнодушным не побудешь, и можно только зажмуриться покрепче и на одном дыхании выпалить: — Я как-то прочитал в интернете, что если вы очень сильно нервничаете при встрече с человеком или там, вам перед самой встречей уже не хочется никуда идти, или если вы ну прямо до усрачки сильно нервничаете, когда рядом с ним, то это ваш мозг пытается дать вам сигнал, что этот человек вам не подходит или что на подсознании вы его боитесь или что-то… И да, я думал, что ты не серьезно! И Хватит ржать! Минхо рассмеялся громко и заливисто. Ну правда, когда бы и где бы еще он такую глупость услышал? — О, Боже, Джисон-и, — Минхо шагнул к нему и аккуратно взял красное как вареная свекла лицо Джисона в свои ладони, — И это все? Серьезно? Ты такой очаровательный. Джисон не мог покраснеть больше чисто физически. А потому зажмурился и запищал. — Только не читай в интернете всякую ересь, я очень тебя прошу. — Я знаю! Я знаю, мне Феликс все объяснил! Прости пожалуйста! Джисон думал, что Минхо красиво смеется. Джисон думал, что у него красивая улыбка. Джисон думал, что Минхо незаконно красивый. Джисон думал, что Минхо такой откровенно замечательный только для того, чтобы его, Джисона, этим прикончить. Потому что по версии Феликса — Минхо Джисону ну очень нравился. Обниматься было теперь совсем зябко, а потому Джисон дернулся вперед — на одних нервах, — и чмокнул Минхо в щеку на прощание. И, казалось бы, ну что тут такого? Но Минхо, как только колесики в его голове сошлись и закрутились в нужную сторону, засиял вдруг так ярко, что уже спустившиеся за дверьми сумерки вдруг расступились от его улыбки. На улице зажглись первые тусклые фонари. — Тогда до завтра? — До завтра. Джисон шагнул следом за ним под козырек подъезда. Дождь все не заканчивался, и его тяжелые струи казались струнами, вылитыми из чистого золота. Только зонтик так и остался стоять в облупленном углу, где-то под доской объявлений и за газовой трубой. — Ты зонтик забыл! — Что? — Зонтик! Минхо и двух шагов не отошел от козырька, как вернулся. И он мог бы просто забрать зонтик и уйти восвояси, но он наклонился, накрыв ладонью чужие пальцы, и коснулся губами чужой щеки, а зонтик так и не раскрыл. Он уходил чуть ли не в припрыжку, и в свете фонаря обернулся, высматривая маленькую фигурку среди дождя и раскидывая руки в стороны с широченной улыбкой на лице. А потом — убежал. В проезде между домами блеснул свет фар. Джисону нужно было возвращаться домой.***
На маленькой кухоньке — тепло и пахнет очень по-особенному, очень по-домашнему. Спокойно и тепло. — Ба?.. А как понять, что тебе, ну — мне — что, кто-то там, н-ну, нравится? — А кто это тебе там нравится? — Ну какая разница-то? — Прынц? — Ну Ба! — залился краской Джисон. — Не мучь ребенка, — проворчал дед, переворачивая страницу газеты с очень умным видом. Хотя у самого в глазах озорные огоньки плясали. Молодые такие глаза. Бабушка долго не отвечала, очень вдумчиво вмешивая муку в тесто, пока Джисон под шумок тырил начинку из сковородки на плите. Наконец, она сказала: — Главное, Джисон-и, чтобы вам двоим было о чем поговорить. — И что, все? — А что еще надо-то? — Ну-у… — протянул Джисон, напихивая щеки, — Но ведь это же про дружбу! Я ведь не стал бы дружить с человеком, с которым мне не о чем было бы поговорить! Или с которым было бы скучно. В чем тогда вообще разница? — А в чем разница? — В том, что мне хочется!.. хочется… — вскинулся было Джисон, но тут же запнулся и потух весь, свесил голову. А что ему, собственно, хотелось? — Я не знаю! Я все время нервничаю, я боюсь, боюсь сделать что-то не так, сказать, даже глянуть лишний раз боюсь! А… хочется глянуть… наверное. Из-за шуршащей газеты послышался очень уж многозначительный хмык. Бабушка по-доброму рассмеялась. — Чего? — исподлобья глянул на них Джисон, насупился, надулся, надул щеки, и как будто бы в отместку зачерпнул пальцем еще капустной начинки для пирога. — Не бзди, вот что, — раздался из-за газеты ворчливый дедушкин голос и совсем молодые глаза, обрамленные морщинами, появились над ее краем. Джисон уткнулся взглядом в край стола, ковыряя ногтем клеенку в следах от ножа. — Да ну вас, — буркнул он, но даже не подумал встать и уйти. Еще пирога дождаться надо было, — Я ж по-нормальному спрашиваю. Вам вообще легко говорить — вы, вон — вот встретились — и все. А я тут… хоть вешайся. — Типун тебе на язык! — пригрозила ему бабушка и стукнула по макушке скалкой. У Джисона — волосы припорошены мукой, а вроде бы и на душе полегчало. — Раз вешаться — зачем вообще нас спрашивать? — бабушка и деду отвесила скалкой. Он зыркнул на нее из-за газеты, — Пасть порву. Джисон глядел на них и диву давался. Не понимал. Бабушка рассказывала, что тогда, давно, в университете, увидела его — просто вошла в аудиторию, а он сидел там, вот так же, с газетой, свернутой в трубочку, и болтал с мальчишками. Она увидела, и сразу поняла — он. И все. Он. Он — сидит теперь перед ней и под шумок, из-за спины внука, точно так же тырит начинку для пирога из сковородки. И сколько бы лет ни прошло, сколько бы ссор не случилось и слов — обидных и колючих не было сказано — они сидят вечером в большой комнате и читают друг другу стихи — стихов у них много на полках. Сидят и разговаривают. Сорок лет прошло, почти пятьдесят. А им есть о чем поговорить. Джисон вздохнул. Он еще думал у мамы спросить, когда она вернется домой. Но она наверняка не ответит — слишком уставшая будет.***
— Вы, кхм, — Хенджин прокашлялся и отложил телефон экраном на стол, — вы, наверное, видели, я после игры с… с парнем одним ушел. Вы его не знаете. Как бы Джисон не расстраивался, что у него даже телефона этого самого Минхо не было, чтобы поубиваться о том, что он не может ему и слова решиться написать, но Хенджин, как оказывается, умел очень хорошо вышибать из головы абсолютно любые мысли. Даже не тем, что он сказал, а тем, что в принципе решил поговорить. Они, как обычно, заседали в школьной столовой вместо очередного добровольно-принудительного урока. Рейды учителей им были не страшны — они много всего успели наслушаться за десять лет в школе и хорошо знали, что сытый учитель — добрый учитель. Для Хан Джисона это был самый счастливый и самый волнительный день. Прям до дрожи в коленках. Когда он утром — не на первый урок, разумеется, — но все же вошел в класс литературы, то подумал, что его место внезапно кто-то занял. Он даже оглянулся по сторонам, посмотрел в лица своих одноклассников в кои-то веки, но все казалось как обычно, и кроме странной прозрачной коробочки на его столе — ни рюкзака, ничего другого подобного рядом не наблюдалось. И каково же было удивление, какой же был плохо скрываемый восторг этого же самого Джисона, когда в коробочке — обычном контейнере, в которых самые лучшие ученики приносили собственные обеды в школьную столовую и к которой он все-таки осмелился приблизиться — оказалась крохотная ящерка, важно восседавшая на подстилке из мелких камушков и зеленых листиков. Джисон чуть не расплакался от умиления и весь урок пролетел ровно над его головой — он очень удобно уложил подбородок на сложенные на столе руки и наблюдал за ящеркой все положенные сорок пять минут. Феликс спохватился первым и пихнул вылупившегося на друга Джисона под столом и поспешно закивал: — Да, да, конечно. Хотя он, конечно же, ни черта не знал и, тем более, не видел. Он занят был совсем другим. Хенджин прокашлялся еще раз и, уперевшись взглядом в стол с абсолютно равнодушным лицом, но с румянцем на щеках и бегающими глазами, проговорил: — Это мой парень. Теперь Джисон пялился не на Хенджина, а на контейнер, стоявший перед ним, вместо обеда. На крохотную пыльно-зеленую ящерку. Он думал. Он думал о том, что когда-нибудь у него обязательно хватит смелости тоже так сказать. Но сейчас для этого было не место, да и не время, и поэтому он сказал: — Это круто, — он абсолютно серьезно посмотрел на друга. На лице Хенджина румянец проступил более ярко, и он промямлил слабое «Спасибо», — Нет, правда. Давно вы вместе? Хенджин промямлил что-то еще более неразборчивое — то ли от смущения, то ли от того, что Феликс подорвался со своего места, чуть не перепрыгнул стол и бросился его тискать в своих удушающих объятиях, сюсюкая на пол столовой о том, как они все Хенджина этого самого, любят. И тут уж Джисон смог наверняка убедиться в том, что Хенджин умел краснеть. — Так это он тебя надоумил наконец-то рассказать нам? — сузил было глаза Сынмин, но… — Привет, мелкотня, — брендовый рюкзак того же разнесчастного Хенджина бесцеремонно слетел на пол и рядом с Джисоном на стул плюхнулся Минхо, а перед ним — коробочка персикового сока. Феликс, абсолютно счастливый, укрылся рукой Чана. Джисон тоже умел краснеть. Он это умел очень хорошо. Мастерски, можно сказать. Он сделался ярко-бордовым, как самый спелый помидор, учитывая тот факт, что перед ним все еще стоял контейнер с ящеркой от кого-то неизвестного. Посреди общего шума и гама Джисон наклонился к Минхо и шепнул на ушко что-то такое, от чего Минхо даже не моргнул — только кончики ушей у него загорелись, когда он взял чужой телефон в руки и как ни в чем не бывало вбил туда свой номер. Джисон же все так и сидел ужасно важно, хотя был абсолютно уверен, что ничем не мог себя выдать даже на секундочку. У Минхо — какие-то там дурацкие факультативы до самого вечера, и еще тренировка. Джисону просто так болтаться в школе еще три часа — вообще незачем. Но когда Джисон собирался уходить после первого урока — из-под контейнера с ящеркой на пол слетела аккуратно сложенный линованный листок из тетрадки. «Она выползла после дождя погреться. Я ее увидел и сразу подумал о тебе» Поэтому, когда Минхо выходил из школы, на крыльце его ждал один взлохмаченный затылок и знакомый рюкзак, хотя они даже и не договаривались. Солнышко светило изо всех своих весенних сил. И дождя будто бы и не было вовсе — сухо и тепло. Джисон остановился у забора детской площадки, где трава росла зеленая, и одуванчики уже желтели, и у раскидистых кленов листья все ярко-зеленые. Он присел на корточки, открыл контейнер, и маленькая ящерка тут же юркнула в траву, только хвостом махнуть успела. За спиной Джисона раздался грохот. Это у Минхо, кажется, разбилось сердце. — Я бы не пережил, если бы с ней что-нибудь случилось, — Джисон с опаской глянул на часто-часто моргавшего Минхо и сглотнул, — Понимаешь? Минхо кивнул. Понимает. Конечно понимает. Но то ли это весна выдалась такая дождливая, то ли кошки каким-то образом вскарабкались в душу и теперь драли когти что есть мочи — не ясно, но до дома Джисона они дошли в полном молчании. Минхо даже затормозил было на своем перекрестке — а стоит ли ему вообще идти дальше? — Ты чего это? Джисон с самым заговорческим видом открыл внутреннюю дверь в подъезд. Они с добрых пять минут стояли молча, только переглядываясь иногда и тут же отводя взгляд. Минхо все-таки не ушел. Не уходил. Может, он собирался что-то сказать, но пока он собирался — Джисон высунул голову из полутьмы подъезда. — Ничего. Сказать тебе кое-что надо. — Ну так скажи. — Ну так сюда иди, балда. Не должно быть так страшно. Но Джисону — шестнадцать, и ему казалось, что если у него не будет вот так — раз и навсегда, то какой вообще тогда смысл? Но Минхо стоял перед ним в прохладной полутьме — и сразу всякие глупости в голове мелькали — появлялись и тут же исчезали насовсем, оставляя за собой только приятную пустоту. — Ну так чего? — Дверь закрой. Минхо закрыл, давая Джисону время еще раз почесать в затылке и вытереть потеющие ладошки о школьные брюки. А еще — обескуражить его еще одним коротким тыком губами в мягкую щеку. — Я знаю, я, наверное, глупый совсем. И верю всему подряд, и не понимаю толком ничего, и в свиданиях ни черта не соображаю, и… и целоваться не умею, — Джисон говорил все тише и тише, пока совсем не стал шептать. Он только надеялся, что голос его дрожал не так сильно, как все его поджилочки, — Но я еще… Просто, ты мне ящерку подарил. А я намеков не понимаю. Совсем. Но для меня такого вообще никто никогда не делал. И я — я совсем не знаю теперь. Так что — так что ты лучше скажи, если ты, н-ну, думаешь про меня что-то. Или вроде того. Джисон скорее услышал, чем увидел тихую улыбку для него тут же превратившуюся в насмешку. И ему это все вдруг показалось очень-очень глупым, подумалось, что он все совсем не так понял, и что зря он это все затеял. И Джисону — всего шестнадцать — ему так вдруг расплакаться захотелось, что он уже надумал убежать — не так и далеко бежать, в конце концов. Но Минхо прихватил его за рукав рубашки, и пускай Джисону и шестнадцать — он чувствовал себя донельзя взрослым, когда целовал Минхо. И никакие страхи его не пугали, когда он чувствовал под пальцами волоски на теплой шее, и как бился чужой пульс, и как чужой нос упирался в щеку. Вообще, у Джисона было много вопросов по поводу поцелуев, но теперь — теперь у него ни одного не осталось. Только знание того, что губы у Минхо — теплые и сухие немножечко, и что целоваться с ним — приятно до одури, и что если кто-то войдет прямо сейчас — Джисон умрет на месте, но заберет вошедшего с собой. Такой момент нельзя разрушать. — Что я там должен был сказать? Джисон еще раз коротко ткнулся Минхо в губы. Так, убедиться на всякий случай. — Что я тебе нравлюсь? — Ты мне нравишься, — Джисон тихонько заверещал, уткнувшись Минхо в шею, наслаждаясь мелодичным смехом прямо над ухом, — Джисон? — Чего тебе? — Ты пойдешь со мной на свидание? И Джисон пойдет, конечно же. Потому что Минхо всегда возьмет с собой зонтик, чтобы раскрыть его тогда, когда Джисон будет уже совсем насквозь промокшим. Потому что рядом с Минхо — не страшно совсем. Потому что в столовой перед ним всегда будет стоять коробочка персикового сока. Потому что Джисону шестнадцать — и ему очень хорошо. И совсем не обязательно — раз — и на всегда, хоть и очень хочется. С Минхо — очень хочется.***